Екатерина Лесина - Счастливый доллар

Учился я, значит, но папаша мой верно сказал, что с младенчества у меня шило в заднице. Да не ругаюсь я, все так говорят. Папаша-то мой на бензоколонку работать устроился. С этой-то бензоколонки и началось по-серьезному… Я ж тогда-то мало чего соображал. И красть то авто не собирался. Тянуло меня. Чтоб как эти, богатенькие, за руль сесть. Вдохнуть запах кожи начищенной, бензина сгоревшего. Чтоб с места дернуться и проехать по улице, а все б оглядывались и говорили:

– Гляньте, гляньте, это ж Клайд! Клайд Барроу!

Сесть-то я сел, да посидел недолго – шериф, собака, быстренько выдернул да за решетку. Сам же, толстая скотина, кланялся, чуть не плясал перед богатеем тем:

– Извините, мистер. Простите, мистер…

Папашка-то скоренько за мною явился, да и шериф больше пугал, но… вот противно, мистер Шеви. За что такая несправедливость? Почему одним – все, а другим – ничего? Не знаете? От и я не знаю.

Чем закончилось? Так известно, чем. Папашка взял ремень да выдрал меня так, что день лежмя лежал. Еще потом орал, дескать, я имя позорю.

Ха! Позорю. Было бы чего позорить. Честные люди… толку с той честности… Она единственно нужна, чтоб не так противно было в грязи колупаться. Небось, этот, который машины хозяин, не больно-то про честность думал, потому и деньгу нажил.

Ну дальше пошло-покатилось. Братец мой Бак помог. Сначала по мелочи с ним баловались, но когда на индюках погорели, то решили… нет, не завязать, чтой-то вы смешное говорите, мистер Шеви, разве ж мы алкоголики, чтоб в завязку уходить? Мы решили, что если уж рисковать, то по-настоящему, чтоб не так обидно было. Собрали мы, значится, банду, «Рут Сквер», и начали автомобильчики раздевать-разувать. А потом и по бензоколоночкам прошлись. Весело было, эт да. И деньга появилась… папашка наш быстро просек, откуда. Наново орать начал. Я тогда из дому и ушел. Просто как-то понял, что ну его, такую жизнь. Чего меня ждет? Папашкино место в прислугах? Позвольте, извините, разрешите… вечно пялиться на чужое, своего не имея? И деткам врать – а папашка быстро обженил бы, чтоб как у людей, – что бедность и честность – это правильно?

Нет, мистер Шеви, вы эту лабуду другим впаривайте. У Клайда своя голова на плечах.

Ну значится, ушли мы с Баком из дому… куда? Да куда глаза глядят. Нам-то едино было.

Поначалу как-то оно совсем невесело вышло. Денег почти и нету, спать негде, жрать нечего. Начал ли я раскаиваться? Да что я, грешник, чтоб каяться? Нет, я думать начал, как, значится, денег добыть. И Бак тоже думал. И придумал. Ломанули мы вагон-ресторан… Когда было? Да как сейчас помню – в двадцать восьмом. Ох и веселое дельце, думали, что первое крупное, а вышло, что первое провальное. Взяли Бака. И мне на хвост сели. Бежать пришлось. Тогда-то и помотался я по стране. Сначала в Техас, все ж родина как-никак, потом по другим штатам. А заодно и понял, что вот она – настоящая жизнь.

В каком смысле? Да в самом прямом, прямее некуда. Деньги с тобой. Стволы с тобой. Дорога твоя, да и весь мир тоже. И плевать, что сзади погоня. Они слабее и отстают. Всегда отстают, мистер Шеви.

Нет, не пишите там, что Клайд безумец. Понимаю я распрекрасненько, что когда-нибудь они или догонят, или обложат, и тогда прощай жизнь. Вот увидите, стрелять станут сразу, потому как знают – Клайд и Бонни не сдадутся.

Интересно? Ну могу рассказать про дело свое первое. Ох и боялся же я! Помнил, чего с Баком случилось, да только не полиции – неудачи боялся. Того, что окажусь, как папаша мой – неудачником полным. И повяжут, и смеяться будут над грабителем этаким. У меня ж даже пистолета нормального не было. Ворвался, заорал, уложил на пол – благо, охраны оказалось немного. Деньги сгреб и до свиданья, так они Клайда и видели.

Сколько взял? Конечно, помню. Сорок долларов и четвертак. Немного? Ну как для кого.

Ох, мистер Шеви, я и не знаю, о чем вам рассказать. Тут у Клайда жизнь интересная была, заслушаешься прямо. Я же, от муженька сбежав, в кафе устроилась, официанткой. Да уж, невеселая работенка. Платят мало, зато спрашивают за заплаченное по полному. За день, бывало, так набегаешься, что к вечеру ног не чуешь.

А что самое отвратительное, начинаешь к этакой жизни привыкать. И однажды я себя спросила:

– Бонни, детка, неужели ты мечтала об этом?..

Интерлюдия 1

Из окна виднелся кусок улицы. Мостовая, высокий бордюр и бурый фасад старого дома. Красный прыщ колонки и столб-палка, на котором когда-то висел фонарь, но не так давно исчез.

Теперь по вечерам перед кафе было темно.

И скучно. Правда, скука царила здесь безотносительно фонаря. Тоскливо жужжали мухи. Тяжело рокотал мотор за стеной. Устало плевалась жиром плита. Бубнили посетители…

Скрипнула дверь, впуская очередного. Высокий, худой и безликий. Надвинутая по самые брови шляпа, высокий воротник серого пальто. Очень дорогого пальто. Но плохо сидящего.

Посетитель занял самый неудобный из столиков. Снял шляпу, стряхнул и положил на соседний стул. Взмахом подозвал официантку.

– Гамбургер, – буркнул, не глядя.

Молоденький. Симпатичный? Пожалуй, нет. Лицо острое, худое. Русые волосы взъерошены и подстрижены не совсем удачно, отчего заметно, что уши крупные и оттопыренные.

Второй раз Бонни подходила к столику с некоторой опаской. Сердце странно колотилось, а в висках звучали злые молоточки.

– Вот, – поставила поднос, но не отошла. А он не прогнал. Он, кажется, только сейчас ее заметил и теперь смотрел так, что… что душа покатилась кувырком.

Нет, не душа – серебряная монета, выскользнувшая из пальцев, покатившаяся белым солнышком по столешнице, упавшая в подставленную ладонь. Ожегшая холодом, чтобы тут же полыхнуть жаром. И жар этот пролетел по крови, пробуждая нечто новое, еще непонятное.

– Ваша? – спросила Бонни, отчего-то шепотом.

– Наша, – ответил незнакомец и, накрыв ладонь своей рукой, представился: – Клайд Барроу.

Он был симпатичным. Ядке бы точно понравился, ее типаж: невысокий, плотно сбитый и очаровательно-простоватый. Раненый. Пусть пуля и не задела важных органов, но кровищи он потерял немерено. А в больницу не пойдет.

И Агнешку не отпустит.

Она вздохнула и продолжила занятие бесполезное, но хоть как-то занимающее время. Сидя на полу, Агнешка ковырялась щепкой в замке наручников. В кино-то браслеты снимали легко, просто-таки на раз. А у нее и на раз, и на десять, и даже на сто ничего не вышло.

И ключ Семен – предусмотрительный, сволочь, – положил так, что и не дотянешься. Агнешка пыталась. Сначала рукой, потом хвостом от метлы. Закончилось тем, что сбила банку на пол, и та укатилась куда-то под печь.

– Гад ты все-таки, – сказала Агнешка Семену и снова приложила пальцы к шее. – Ведь сдохнешь. Точно тебе говорю, сдохнешь. Или от кровопотери, или от воспаления. Здесь у тебя – негигиенично!

Стало жалко. Дурак он. И она дура, что помогать взялась. Следовало потянуть время, тогда бы он в обморок грохнулся, не успев ее приковать.

– Не сдохну, – сипло ответил Семен, открывая глаза. Темно-карие, шоколадные с арахисовой крошкой светлых пятен по радужке. Ядка точно запала бы. У нее к темноглазым слабость.

– Сдохнешь, – упрямо повторила Агнешка, помогая ему сесть. Он шипел, держался за бок – хорошо, что повязку содрать не пытается. Ах да, он же человек, а не собака… с собакой было бы проще. – И… и вообще, кто ты такой?

Она знала ответ – бандит. Человек с большой дороги: а у кого еще могут быть пистолет и наручники? И стопка купюр с Агнешкин палец толщиной в бумажнике.

– Детектив.

Семен, поерзав, прислонился к стене. Допил минералку, зажевывая ее шоколадкой. Почти доев, опомнился, предложил дольку Агнешке.

Отказываться не стала. Так же молча, уже на двоих, сожрали виноград и сыр, который Семен предложил запить шампанским. Было вкусно.

– Детектив, значит? – Агнешка принялась облизывать пальцы, сожалея, что сыр так быстро закончился. И еда в принципе.

– Ага. Частный.

Частный-непричастный. Теплое шампанское стреляло в нос и щекотало нёбо. Газировка с привкусом спирта. Напиться и то не выйдет.

– И я его не убивал! – снова уточнил Семен, отбирая бутылку. Вот ему-то точно шампанское не на пользу. А может, наоборот? Захмелеет, подобреет и отпустит Агнешку на все четыре стороны. – Это она…

– Кто она?

– Варенька, – сказал он таким тоном, будто это имя ей что-то говорит. – Варя-Варенька. Моя… любовница. Да, любовница. Хочешь, расскажу?

Агнешке все равно, а ему, кажется, поболтать охота. Ну и пускай. Все занятие, отличное от ковыряния щепкой в неподатливом замке.