«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн
Стаф наставляет Иону смириться:
— Ты же в плену, ослиная задница. Будешь сопротивляться, прикончим на месте.
Следовало поторопиться. Схватиться за баранку и жать на сотне до самого Ньюпорта. А там видно будет. Главное — к открытому Океану приникнуть. К тому же самому, с которого начинал. Только с другого бока. Отведал каравай с одного бока. Теперь с другого. Волосатик явно не в форме сейчас, соображает Иона. Зато Брок и Стаф не дремлют. Они меня дома ждут. Но скоро прочухаются. Седьмое чувство подскажет, где меня искать. Десантники!
Он выскакивает на 195-й хайвей. Летит по длиннющему мосту в Фолл-ривер. Тоннель. Спящие коробки ткацких фабрик. Поворот. Извилистое шоссе. В зеркале заднего вида — редкие кары, которые он обгоняет. Кажется, обошлось, думает Иона. А что же дальше?
Несколько раз сходило. Оставался живой. Теперь, сомнений нет, Волосатик не выпустит. По многим соображениям. Оскорбленное достоинство шефа — тоже кое-что. Но далеко не главное. Можно было бы простить. Вправить мозги при помощи «кастаньет». Провалялся бы опять в госпитале. Оклемался. Прикинул бы, что и почем. И снова в лабораторию. На этот раз совсем другое. То, за что живым не выпускают. Магнус осознал, что Иона все понимает.
Что же делать? Не подыхать же, черт побери! Так и не повидав хануриков. Скалапендру так и не… Сколько же лет прошло? Пять? Десять? Вольте? Кто знает, как считаются годы разлуки с любимыми. По какому летоисчислению. По земному? Лунному? Звездному?
Не подыхать же, черт побери, на чужбине!
Трещит и повизгивает приемник. Не тот, который на табло. Особый. Для срочных переговоров с лабораторией. Закодированный. Но каждый из компашки знает; если затрещит и начнет повизгивать — напяливай наушники. Иона напяливает. В эфире голос Волосатика. Бархатный, как прежде, но чуть-чуть подернутый. Как бы могильной сыростью. Опять набирающий уверенность и барские обертоны: «Ладно, Иона. Пошутили и хватит. Ты же слышишь меня. Иона. Как тебя назвал Стаф — «ослиная задница»? Ах, шутник! Все мы шутники. Ты же знаешь, Иона, что со Стафом шутить опасно. Со мной можно. Я пойму и приму. Но не Стаф. И не Брок. Слышишь, Иона, разворачивай оглобли — и ко мне. К себе не возвращайся.
Ухлопают. Или не дай Бог — на хайвее заловят. Слышишь, Иона. Не дай Бог!» Иона обрывает мерзкий голос Магнуса, бархатистый и замогильный. Как шерстка паука. И гонит, гонит джип. Спешит к Ньюпортской бухте.
⠀⠀ ⠀⠀
— Ну и что? — говорит ему белобрысая девка. — Ты что уставился как баран на новые ворота!
И не поймешь, кто вызывающе покачивает боками — маленькая шхуна или белобрысая, которая улыбается всеми своими округлостями. Сияет как медный самовар. Особенно же — ямочками на подбородке и на щеках. Яблочными ямочками. Белый налив улыбок. Тельняшка навыпуск чуть не половину юбки закрывает, которая вся — на треть бедра.
— Плохи мои дела, красавица. Выручай, землячка Когти рвать надо немедленно, а то — каюк!
— Ну что, возвратился — не запылился? — поворачивается к Рогуле Скалапендра. Вернее, к солнцу, которое вот-вот шмыгнет за тучу. — Ты там знаменитостью стал. Слыхали. — И больше ни слова. Как будто никогда — мансарды и ночных яблок.
Конец лета. Ветер. Море свинцовое. Тростники гнутся и шуршат. Кулики репетируют перелетный маршрут.
⠀⠀ ⠀⠀
— Так вот мы и жили, через стенку спали, а дети были, — подводит итог Челюсть. Они говорят уже часа три, что необычно для компаньицы. Так, отдельными словечками перекинуться. Чернушку спеть Или оповестить о прорыве канализации, которая означает на языке Замка утечку радиации. Ну, в крайнем случае, помечтать о возможностях, если. Вспомнить других хануриков Великого Пространства…
— В Метрополию возвращаться никакого смысла. Голодуха, резня и жажда реставрации, — разъясняет Смычок причину их зимовки, которая предстоит.
— К тому же с твоим бегством, Рогуля, все образовалось Ты знаешь, миляга: дважды два — четыре, — подлизывается Лиловый, касаясь Рогу-линых коленок кончиками гиперсенсорных пальцев. Они пронизаны капиллярами, как язык лягушки под микроскопом.
Челюсть явно смущен неожиданным возвращением, но бодрится:
— Гуано не тонет, и ты вернулся, Рогуля. Что же делать. Будем зимовать вместе.
— Вместе, это как? — спрашивает Рогуля, пытаясь разобраться в ситуации. Они сидят на кухоньке. Пылает, гудит и трещит чугунная плита, оставшаяся в дачке со времен. Попыхивает закоптелый чугунок с картофелем. Над плитой висят связки лука. Пучки мяты, подорожника и зверобоя. Нитки грибов разного сорта: белые, моховики и подберезовики. Тут же нанизаны половинки диких яблок и груш.
— Вместе, это как? — спрашивает Рогуля, предполагая. Скалапендра молчит у трельяжа в зале рядом, отделенной от кухни прямоугольником дыры. Она бигудится.
— Селись в зале, — отрубает Челюсть.
Лиловый ластится, чтобы не обижать.
— Мы со Смычком в боковушке. Челюсть со Скалапендрой… сам понимаешь.
Рогуля понимает сам. Челюсть время от времени отлучается. Его шаги стукаются, как биллиардные шары. Он спускается с газетами. Потом снова исчезает. Возвращается в наушниках. Глаза у Челюсти глядят куда-то внутрь. Даже не внутрь себя, а в глубь расстояния от Чухонии до Метрополии. Подальше от виноватого взгляда Рогули. Который вернулся, чтобы разрушить.
— Да, да, чтобы разрушить. Ты вернулся, Рогуля, чтобы разрушить нашу жизнь. Шатался бы и дальше по свету! — Скалапендра вытащила его на крыльцо и пеняет.
— Подожди, подожди, Пэн, я ведь, я бежал отсюда, чтобы не разрушить. Чтобы сохранить тростники. Всю нашу компаньицу. Идею. Чтобы тебя сохранить, Ля.
— Вот и сохранил для Челюсти. И Замок сохранил для новых вождей. А все, что было у нас, разрушил. Дурак ты, Рогуля. И забудь. Слышишь?
⠀⠀ ⠀⠀
Рогуля сидит на кухне. Плита погасла. Гудит за стенами дачки балтийский ветер, пропитанный мокрой солью, гнилой рыбой и тлеющими тростниками. Он отпивает из жестяной кружки отвар мяты со зверобоем. Но все равно не хочется спать. «Какого черта!» — восклицает внутри него Иона.
Наверху в мансарде, где Скалапендра с Челюстью, тоже не спят. Ворочаются. Челюсть щелкает словами, которых не разобрать. Перестук согласных, как удары биллиардных шаров в полуночном баре, когда последний посетитель пытается припомнить дорогу домой. И всхлипывания Скалапендры. Злые, горькие, эротические. У нее все вперемешку.
В боковушке у Лилового и Смычка поиграла скрипочка. Лиловый спел из «Пиковой дамы»: «Мой
