Возьми моё сердце - Нина Стожкова
В то утро Варе стало по-настоящему страшно. Не хотелось оставаться наедине с навязчивыми видениями из сна. Родители спали в соседней комнате, будить их было глупо, да и что они могли сказать в ответ на ее сбивчивый рассказ о странном ночном кошмаре?
Варя, не подумав о том, что еще слишком рано, набрала номер профессора Хуснулина. Телефон молчал. Когда прошло несколько секунд, автоматический женский голос ответил:
– Абонент находится вне зоны доступа.
– Профессор, наверное, выключил телефон и спит, – подумала Варя. – Проснется, увидит мой звонок и решит, что я сошла с ума или просто обнаглела – тревожу его в такой ранний час.
Было раннее утро, солнце робко заглянуло в комнату, осветив лишь дальний угол. Варя повалялась в постели, не решаясь будить родителей. Угадав шестым собачьим чувством, что хозяйка не спит, прибежала Бусинка и лизнула ее в руку. Варя вспомнила, что сегодня утром Сергей сдает смену. Натянув по-солдатски быстро спортивные штаны и худи, вышла на цыпочках из дома и почти бегом отправилась вместе с Бусинкой в кафе.
Сереги за прилавком не было. Вместо него сдавал ночную смену девушке, стоявшей спиной к залу, какой-то всклокоченный, до конца не проснувшийся парнишка.
– Извините, а где Сергей? – вежливо поинтересовалась Варя.
– Понятия не имею, – проворчал парень. – Попросили выйти за него этой ночью. Вот смену сейчас сдаю.
Девушка обернулась, и Варя узнала ее. Все те же волосы двух цветов, все то же кольцо в носу.
– Юля, здравствуй, – сказала она обрадованно.
– Здравствуйте. – Девушка явно притворялась, что не узнает ее. – Вам какой кофе и в каком объеме? Десерт выбрали? – спросила она официальным тоном.
– Юля, это же я, Варя! Я это… пришла с Сергеем повидаться. Он должен был с утра смену сдавать, а его нет. Скажи, пожалуйста, с ним все в порядке? Может, заболел?
– Ничего не знаю, – сказала Юля сухо, не отрываясь от записей дежурного. – Серый передо мной не отчитывался. Короче, девушка, вы будете что-нибудь заказывать или нет?
– Ну давайте маленький капучино, что я зря сюда пришла, что ли? – сказала Варя. – Ну и круассан с миндалем, пожалуйста, чтобы я почувствовала себя почти в Париже.
Она отнесла все на «свой» дальний столик, привязала Бусинку к его ножке и сделала первый глоток утреннего кофе. Этот глоток, ещё недавно самый желанный, пробуждавший мозг и радовавший своим ароматом сильнее, чем любимая туалетная вода, почему-то не подействовал. Вкус и аромат еще недавно запрещенного врачами напитка обычно открывал новый день, словно занавес в театре. Сегодня все было по-другому. Кофе не радовал, потому что в зале не было Сергея, а свежий круассан не возбуждал аппетита. Через секунду Варя вскочила и вернулась к стойке.
– Юлечка, – сказала она и с ужасом почувствовала, что говорит неестественно слащавым, даже заискивающим тоном, – ты, наверное, увидишь сегодня Сергея в универе. Скажи ему, пожалуйста, что мне очень надо с ним встретиться.
– Не факт, что увижу, – холодно сказала Юлия. – А ты уверена, что он хочет с тобой встречаться? Мне так не показалось.
Варя внезапно всё поняла, вздрогнула, поплелась к своему дальнему столику и уже там, забившись в угол, вволю посолила кофе и круассан слезами.
Финальная точка
В последнее время доктор Хуснулин засыпал лишь под утро, если вообще удавалось заснуть. Сильные лекарства не снимали изматывающую боль, и он лежал в кровати, стараясь не ворочаться, чтобы не разбудить жену. Ждал утра, когда многочисленные заботы заглушат «болевой синдром», неизбежный при его коварной болезни и хорошо известный по медицинской литературе. Но вот что удивительно: как только профессор появлялся в отделении, боль отступала, и он забывал о ней на время операции, а порой и до конца рабочего дня. Раньше доктор Хуснулин не верил в байки актеров о том, что «сцена лечит». Как врач и агностик, он прекрасно знал, что никакая сцена вылечить не может, пациента лечат лишь современные методики, лекарства нового поколения и операции, проведенные опытными хирургами. Однако опыт последних недель убедил профессора: любимое дело, требующее полной отдачи, способно почти полностью заглушить боль. Он оперировал не хуже, чем раньше. Профессор накладывал швы по-прежнему виртуозно, с каким-то даже отчаянным вдохновением, а его пальцы работали так же проворно, как у опытной швеи или вышивальщицы. Потом он долго отлеживался в кабинете, принимал очередную порцию обезболивающего, и лишь когда боль немного стихала, вызывал такси и ехал домой. В отличие от коллег и учеников, светило кардиохирургии знал: каждый день в операционной может стать для него последним, однако вел себя, приходя в отделение, с прежней уверенностью и неповторимым шармом. Неудивительно, что коллеги не догадывались о том, что жить профессору оставалось считанные недели или даже дни. Лишь Тишков вопросительно смотрел на шефа по утрам, не решаясь первым завести разговор о здоровье. Любимый ученик знал: о том, чтобы профессор прекратил оперировать из-за плохого самочувствия, не могло быть и речи.
Хуснулин давно установил для себя правило: не заглядывать в телефон до начала операции, чтобы посторонняя информация, чаще всего лишняя и необязательная, не отвлекала от главного, не сбивала настрой, не уменьшала концентрацию на задачах, которые предстояло каждый раз решать по-новому.
Профессор позволил себе заглянуть в телефон лишь тогда, когда вышел из операционной. Молодым коллегам, как обычно, он предоставил заключительный этап – перевести пациента с искусственного кровообращения на его собственное, наложить множество внутренних швов, стянуть грудину специальными проволочками и крючками, наложить сверху на кожу широкий послеоперационный шов, вывести больного из глубокой медицинской комы и вернуть его обратно в наш грешный мир, правда, оставив на сутки-двое на искусственной вентиляции легких.
Профессор решил, что зайдет в реанимацию, когда анестезиолог уже разбудит пациента. Человек будет мучительно хотеть спать, однако врач заставит его открыть глаза. Больной, вернувшись в наш мир из другого измерения, постепенно начнет понимать, что он выжил, что все позади, что его успешно
