Кукла Коломбины - Елена Дорош
– Потерпите немного, тятенька. Вы справитесь. Вы же Силыч. Ваш отец Силой звался. От него сила и вам передалась.
Все, кто был в палате, диву давались, как дочка отца любит.
Иной раз просили ее вздремнуть хоть часок.
– Не бойся, милая. Мы за ним присмотрим. Если что, быстренько врачей позовем.
Нюрка кивала, благодарила, но не уходила.
Ей казалось, что она виновата в случившемся. Был бы на ее месте другой, не дал бы пырнуть тятеньку ножом. Подоспел бы. Упредил.
Она неповоротливой оказалась. А ведь тятенька надеялся на подмогу, ждал настоящей помощи.
Не получилось у нее. Не успела. Не защитила.
Припав к больничному одеялу, она принималась плакать и так ослабевала, что засыпала.
Обитатели палаты в это время боялись шелохнуться, не то что разговаривать.
Она забывалась лишь на несколько мгновений, а потом все начиналось сначала.
Вывести ее из этого состояния могла только Фефа.
Она приходила – большая, яркая и обязательно с кошелкой еды.
Увидев ее, больные и раненые, которых было большинство, вдохновлялись.
Афанасий Силыч постепенно приходил в себя, но почти ничего не ел. Фефу это не смущало. Она выгружала еду на столик в углу палаты и объявляла:
– Прошу покорно угоститься, чем Бог послал. Съешьте, кому чего достанется, за здоровье Афанасия Силыча. Вам в радость, нам – в утешение.
Они умывали раненого, подстригали усы и причесывали. Потом, отстранив Нюрку, Фефа переодевала его в чистое.
Уплетая пироги, вся палата завороженно следила за ее движениями, а когда она выплывала в коридор, завистливо вздыхала.
– Эх и повезло мужику! С такой бабой нигде не пропадешь!
Иногда приходили Золотарев, Кулаков и остальные. Чаще других наведывался Румянцев. Все беспокоился, не заболела бы Нюрка от напряжения.
Но ее интересовало другое.
– Биндюжника допросили?
– Нет пока. Врачи говорят – плох. Без сознания. Пуля прямо в грудь попала. Мимо сердца прошла, но все же внутренности сильно побеспокоила. В тюремном лазарете жандармы круглые сутки дежурят. Как только в себя придет, все выложит! Отпечаток с пуговицы сличили. Совпал полностью.
– А склад, где они укрывались, нашли?
– А то как же! Всю банду, что еще оставалась, накрыли. Помнишь того, что из порта убег? И тут улизнуть хотел. Я его в два счета скрутил.
Румянцев гордился собой и хотел, чтобы она оценила его геройство.
Она хвалила, но ему почему-то казалось, что равнодушно.
«Наверное, ослабела от тревоги за отца», – решил он.
– Ящики с оружием тоже взяли?
– Вот тут осечка вышла. Не было ящиков. Наверное, успели вывезти. Я так думаю, что у них с революционерами связь была. Для них оружие. Ты, когда там была, никого больше не видела?
– Нет.
Румянцев посмотрел изучающе, но ничего подозрительного на ее лице не заметил.
– Ладно. Поймаем и этих. Не сомневайся.
– Я не сомневаюсь, – отвечала Нюрка.
В один из дней, когда тятенька уже мог самостоятельно садиться и даже с их с Фефой помощью дошел да уборной, пришел Николай.
В больницу как раз заявилась Фефа с полной кастрюлей жареной картошки.
– Таня хорошего постного масла дала, – сообщила она, доставая дары Волхвов. – Плата за то, что с матерью ее сидела. От полковничьих щедрот, думаю. Уж такая поджаристая получилась! Глянь, Анюта, язык проглотить можно!
На картошку подтянулась вся округа. Зашел даже доктор Борис Маркович с сестрами милосердия – Машей и Надей.
Все принялись хвалить картошку и до небес превозносить ту, кто ее приготовил.
Захваленная Фефа отвлеклась и не заметила, как на пороге появился давешний фармазон.
Только когда Нюрка с радостным возгласом кинулась к двери, подняла глаза и обомлела.
Фармазон собственной персоной! Нарисовался – не сотрешь!
Вмешаться и остановить его она, к своему великому сожалению, не успела. Нюрка схватила фармазона за руку и поволокла в коридор.
Не орать же вслед?
– Аня, прости, что не приходил. Не мог раньше.
– Ты здоров? Ничего не случилось? – взволнованно вглядываясь в его лицо, спрашивала она.
– Теперь да. Вполне. Как Афанасий Силыч? Я беспокоился за него.
– Уже лучше. Скажи, ты был после той ночи в «Привале»?
– Лишь однажды. Знал, что тебе интересно будет.
Нюркины глаза заблестели.
– Расскажи!
Она уселась на подоконник, собираясь слушать про интересное.
– Ольга Глебова с тех пор не появлялась. Слышал, что больна. За ней ухаживает Ахматова. А вот Лурье бывает. По-прежнему весел. Судейкин, кажется, собирается уезжать за границу с новой женой.
– Он ни при чем. Как и Кузмин. Биндюжника, то есть Павла Глебова, никто не нанимал. Он убивал сначала из любви к сестре, а потом из ненависти к ней. В ту ночь собирался убить и ее.
– За что?
– За то, что предала свой светлый образ и стала такой, какой он не хотел ее видеть.
– Она действительно не догадывалась, что все убийства – дело рук ее родного брата?
– Уверяет, не могла даже предположить, что ее брат вернется через столько лет. Куклы были его посланием, но она не сумела его прочесть.
– Скорее, не хотела. Оберегала свой покой. Как ты думаешь, если бы она догадалась раньше, убийств могло не случиться?
Нюрка долго молчала, а потом сказала:
– Не думаю, что она виновата. Глебов очень больной человек.
– Сумасшедший, лучше скажи!
– И несчастный.
– А Ольга разве нет? Думаешь, сможет жить по-прежнему?
– Не знаю. Когда увидела ее впервые, подумала, что она похожа на стрекозку. Беспечно и суетливо порхает по жизни, не задумываясь о том, что ждет впереди. А потом поняла: она просто играет роль. Прячется за маской феи кукол. Не хочет показывать раны, которых много в ее душе.
– Бедная Коломбина, – с нескрываемым скепсисом произнес Синицкий.
Нюрка взглянула с укором.
– Мне жаль ее. Дважды потеряла брата.
Они замолчали, думая каждый о своем.
– Глебов доживет до суда? – прервал молчание Николай.
– Не хочу об этом думать. Лучше расскажи, как там «Привал комедиантов»?
– Ты удивишься, но ничего не изменилось. Наняли новую подавальщицу и карлика. Едят, пьют, слушают Маяковского. Он теперь часто выступает.
– Громила? – поразилась Нюрка. – Не верю, что его стихи всерьез могут кому-то нравиться! Это же просто… словесные выкрутасы и ничего больше!
– Я тоже сначала был не лучшего мнения. Но недавно он прочел один стих… Пару строф я запомнил. Хочешь послушать?
Нюрка, помедлив, кивнула, готовясь к страшному.
– Завтра забудешь, что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих
