Кукла Коломбины - Елена Дорош
– Я думала, это случайность.
– Нет, Оленька. Не случайность. Я купил их в лавочке. Купил все. И стал класть их рядом с…
– Трупами.
– Они были ими еще при жизни! Ты не должна их жалеть!
– Но… как же… я не могу…
– Врешь! Подло врешь! И знаешь почему? Ты такая же дрянь, как и твои ублюдочные любовники! Я был наивен, когда считал, что виновны лишь они. Ошибался. Ты виновата во всем. Ты! Мы не виделись слишком долго, за это время ты превратилась из ангела в дьяволицу! Вавилонскую блудницу! Я оставлял кукол, чтобы дать понять: ты убила их всех! Ты и больше никто!
– Нет, Павлик! Нет!
– Заткнись, дрянь! Заткнись! Ради всего святого, если оно в тебе еще осталось, прекрати врать! Хотя бы сейчас, когда все должно кончиться!
– Что кончится? Я не понимаю, Павлик! Если обидела тебя, прости!
– Обидела? Ты так это называешь? Какая же ты тварь! Какая тварь! Я умирал в кейптаунском борделе, а ты купалась в шампанском!
– Прости меня! Прости! Я не хотела, чтобы ты страдал!
– Вы сдали меня туда, как ненужную вещь! Ты и наш вечно пьяный папаша! А теперь ты говоришь: не хотела, чтобы я страдал?
– Так и есть! Я не лгу!
– Я мечтал возродиться возле тебя, стать прежним! И что же? Вместо моего нежного ангела я увидел такую же похабную тварь, как те, что остались в Кейптауне!
Он все говорил. То обвинял, то оправдывал, то проклинал, то изливал нежность. И словно наслушавшись его слов, злее и злее становился ночной ветер.
В какой-то миг Нюрка подумала, что этим все и закончится.
Тятенька на той стороне дороги осторожно качнул веткой ивы: дескать, не пора ли? Она не знала, что делать. Все медлила, не решаясь поверить, что Глебов способен убить родную сестру.
Наверное, эти сомнения терзали и Ольгу. Без конца повторяющий одно и то же Павел был страшен, но мысль, что он выговорится и остынет, питала ее надежды на благополучный исход.
Афанасий Силыч утер мокрое лицо. Он уже понял, что на той стороне кто-то из своих, только не знал, кто именно. Надеялся, что Румянцев. С этим в драке легче всего будет. Почти такой же здоровый, как Биндюжник. Худей, зато гибче, ловчее.
Он ни минуты не сомневался, что остановить Глебова можно только силой. Тот, кто одиннадцать лет алчет мщения, сам не остановится.
Не сможет.
Даже если захочет.
– Ты убийца, – услышал Чебнев сквозь шум крепчающего ветра дрожащий голос Судейкиной.
– Убийца – это ты. Я лишь возвращаю зло. Сегодня все закончится.
«Отпустишь, когда все закончится», – вспомнила Нюрка. Так вот что он имел в виду! Он пришел сюда, чтобы убить Ольгу. Тогда все и закончится.
Глебов узнал ее там, в Михайловском саду, и понял, что девчонка может стать серьезной помехой. Карлик подтвердил, что она работает в «Привале», и Биндюжник решил убрать настырную с дороги, чтоб не путалась под ногами.
«Отпустишь, когда все закончится».
Ольгу он не отпустит. Глебов пришел за ней.
У тятеньки есть пистолет, а она что, бросится на убийцу с голыми руками?
Нюрка принялась шарить в траве, надеясь найти хоть что-то тяжелое. Попался камень. Довольно увесистый. Ничего, сойдет.
На другой стороне Афанасий Силыч подобрался. Видно, ему начинать. Румянцев, если не дурак, сообразит.
Глебов вдруг ринулся вперед. Ольга закричала и кинулась бежать. В два прыжка Биндюжник настиг ее и, схватив за руку, дернул на себя.
Афанасий Силыч, выскочив из засады, набросился на Глебова сзади, но росту ему не хватило, и убийца легко сбросил его. Поднимаясь, Чебнев выхватил пистолет и крикнул:
– Полиция! Стреляю без предупреждения!
Пока он орал, Глебов, не выпуская Ольгу, успел развернуться и рассмеялся.
– Стреляй, сука!
– Спасите, – просипела Судейкина, оседая в руках брата.
Он вздернул ее и приставил к горлу нож.
– Еще шаг, и я ее зарежу!
– Отойди от нее!
– Бросай оружие!
– Сдавайся! Ты окружен!
Афанасий Силыч оглянулся в отчаянии и увидел, как из темноты к ним бежит кто-то, даже отдаленно не напоминающий Румянцева.
Вообще никого из ребят.
Он не поверил своим глазам. Это была Нюрка.
– Тятенька!
Афанасий Силыч отвлекся лишь на несколько мгновений, но этого Биндюжнику хватило, чтобы отшвырнуть Ольгу и подскочить к полицейскому, взметнув руку с ножом.
И в этот миг раздался выстрел.
Биндюжник замер. Рука с занесенным ножом застыла и упала.
Еще мгновение они с Чебневым стояли не двигаясь, а потом, отступив на шаг, оба упали на землю.
Раздался дикий визг. Судейкина сорвалась и побежала, но не к лежащему на земле Павлу, а прочь. Легкие одежды с перьями летели за ней, как крылья летучей мыши.
– Тятенька!
Не помня себя, Нюрка кинулась к Афанасию Силычу и, припав к нему, подняла поникшую голову.
– Тятенька! Что он вам сделал? Вы ранены?
Афанасий Силыч пошарил на груди и, подняв руку, увидел на ней кровь.
– Ишь ты, когда только успел, – вымолвил он удивленно.
Нюрка сорвала с него свисток и что есть мочи дунула.
Звук повторился эхом и улетел ввысь.
Она все свистела и свистела. Так отчаянно, что заложило уши. Даже когда со всех сторон выбежали вдруг Золотарев и полицейские, продолжала свистеть, словно не могла остановиться.
К Чебневу подошли и стали поднимать. Он был в сознании и охал, когда делалось слишком больно.
Золотарев присел рядом с Нюркой и отнял наконец свисток.
– Дай-ка сюда, дочка.
Она припала к его плечу и разревелась.
Биндюжник, которого когда-то звали Павлом Глебовым, лежал неподвижно.
Один из городовых нагнулся к нему.
– Жив, гад.
– Забирайте его, – скомандовал Золотарев.
– Подождите! – сорвалась Нюрка и побежала к раненому Биндюжнику.
Серое лицо, закрытые глаза и бурое пятно на груди.
Стараясь не дышать, она присела рядом и отвела в сторону куртку.
– Чего у него там? – спросил Золотарев.
Нюрка вытянула тряпичную куколку и, сглотнув, хрипло ответила:
– Коломбина.
– Ишь ты, куклу принес. А вроде убивать собрался, – подивился Золотарев.
Он помог Нюрке подняться и за руку повел прочь.
Ветер, набравший новую силу, понес следом за уходившими пыль.
В больнице
Три дня Нюрка не отходила от тятеньки ни на шаг. Врачи гнали ее прочь, она выходила подышать и возвращалась в палату.
Ей казалось, что, если будет рядом, с тятенькой ничего страшного не случится.
А случиться могло.
Всадить нож глубоко у Биндюжника не вышло, пуля настигла его раньше и помешала удару, однако рана все равно была
