Самое бессмысленное убийство - Алексей Макеев
С тем они, видимо, и расстались, но Михаил Ефимович не оставил попыток уговорить Елизавету Петровну бежать из дома престарелых. Разрушительный и не ведающий удержу дух авантюризма по-прежнему обитал в нем. И он написал Елизавете Петровне несколько писем с изложением все тех же авантюрно-романтических порывов. Как он их передавал? Ну, как-то передавал… Может быть, ночью, крадучись, подходил к двери комнатки, где жила Елизавета Петровна, и подсовывал письма под дверь. Но Елизавета Петровна не ответила ни на одно из этих писем. Хотя и присовокупила их к давней коллекции других писем от своего любимого.
А затем случилось то, что случилось, – убийство. И теперь-то его мотивы просматривались очень даже отчетливо. Мотив, по сути, был один – хорошо известной фразой из пьесы Островского «Бесприданница»: «Так не доставайся же ты никому!» И что с того, что оба – и убийца, и убитая – были стариками? Человеческие губительные страсти – они вне возраста и вне времени. Они всегда юны и полны сил и злого задора. А потому какая разница – молодой ли любовник убивает свою любовницу или ветхий старик убивает такую же ветхую старуху? И при чем здесь смысл? Страсть и смысл – понятия несовместимые.
Вот, вкратце, и все жизнеописание двух людей, всю жизнь любивших друг друга. И Гурову, и Крячко, и Федору Ильичу оставалось лишь одно – встретиться с дедом Пыней и услышать от него слова: «Да, это я ее убил». Конечно, если разобраться и вникнуть, то это были бессмысленные слова, как было бессмысленным само убийство. Но их надо было услышать, чтобы раскрыть преступление. Каждое преступление должно быть раскрыто, а преступник – изобличен.
Глава 23
К деду Пыне решили отправиться втроем. Это было логично и справедливо: втроем раскрывали убийство, следовательно, втроем надо присутствовать и при завершающем этапе расследования. Роли для себя также решили не придумывать и, соответственно, не исполнять их перед стариком. Это был именно тот случай, когда правильнее полагаться на импровизацию, чем на игру в хорошего и плохого полицейского. Единственное, что следовало делать во время разговора с дедом Пыней, это поглядывать по сторонам и следить за перемещениями прочих стариков. Конечно, маловероятно, чтобы они предприняли какую-то попытку помочь Михаилу Ефимовичу, невзирая на свой разбойничий устав и такое же разбойничье братство. Да и как и чем они могли помочь? Старики – народ немощный, и бороться врукопашную с тремя крепкими мужчинами – это не то что убить шилом в спину беспомощную старушку. И к тому же не такими уж они были и свирепыми, эти дедушки из стариковского приюта. Их устав, о котором с таким почтением отзывался тот же дед Тунгус, большей частью фикция. Остатки былой стариковской значимости, отзвуки их былого сомнительного величия. И цеплялись они за него лишь затем, чтобы в их стариковском существовании оставался хотя бы какой-то смысл. Пока человек жив, ему обязательно нужно видеть смысл в своем существовании. Или верить, что он есть.
– А вдруг он убежит? – предположил Федор Ильич. – Или уже успел скрыться? Ну а что тут удивительного? Почуял опасность и подался в бега. Уголовники – они, как звери, чуют опасность. И неважно, старый это уголовник или молодой.
– Говорили, что у него больные ноги, – возразил Крячко. – Куда он убежит с такими-то ногами?
– А может, кто-нибудь ему поможет! – возразил в ответ Федор Ильич. – Наймет машину, даст денег. На машине далеко можно уехать. Так, что и не найдешь.
– Мысль, конечно, здравая, – сказал Гуров. – А только я все же не думаю, что он скроется. Он-то надеется, что мы ничего о нем не знаем. Поэтому зачем ему бежать? Побег как ни крути, а косвенное признание своей виновности. Но и это, я думаю, не главное. Главное, в побеге нет смысла – после убийства его давней возлюбленной. А ведь, похоже, он ее и в самом деле любил. Пускай не по-людски и не по-божески, коряво и эгоистично, но все же любил. До самого последнего момента. Думаю, что и сейчас любит. Хоть он ее и убил… Поэтому-то он и не побежит. Куда ему бежать от себя? Так ведь от себя не убежишь. Это истина, которой не нужны никакие доказательства.
– Ну да, – иронично произнес Крячко. – Душегуб, который способен на возвышенные чувства и страдания! Ох, доконаешь ты меня своим идеализмом, Лев Иванович! Чую, близок мой час, как той несчастной старушки. Так и напишите на моей могильной плите: его доконал идеализм друга и напарника. Ну, или что-то в этом роде… По мне, так никаких возвышенно чувствующих душегубов в природе не существует. Высокие чувства и убийство – вещи несовместимые. И это тоже истина, которой не нужны доказательства. Звери они. Хуже зверей, потому что зверь из-за любви никого не убивает. А человек убивает.
Крячко умолк и стал задумчиво смотреть в окно. Помолчав и насмотревшись в окно, он сказал:
– Ну, а поскольку я прав, то мыслю вот что. Мне кажется, нам все же стоит разыграть перед милейшим дедушкой Пыней небольшой спектакль. Так сказать, театр одного актера, и этим актером буду я.
– Что ты имеешь в виду? – глянул на товарища Гуров.
– А вот что. Явлюсь-ка я в богадельню раньше вас под видом, допустим, ответственного и уполномоченного господина, который прибыл, чтобы прикинуть, как, что и в какой очередности следует отремонтировать в доме престарелых. Стены-то там довольно обшарпанные, так что мое появление особого подозрения не вызовет. Тем более что меня как полицейского там, считай, никто и не знает. И вот: я буду бродить по территории, рассматривать и измерять все подряд, многозначительно хмыкать и заносить ценные записи в тетрадку. А заодно – наблюдать и замечать острым глазом происходящее вокруг. И вот как только дед Пыня почует опасность и пожелает дать деру – я тут как тут. Так сказать, встану у него на пути и пресеку попытку бегства. А далее появляетесь вы, и начнется заключительный акт печальной комедии под названием «Убийство из-за любви». Таков мой план, и я от него не отступлюсь, поскольку я человек, мыслящий трезво и рационально, а не какой-то там идеалист.
– Идея хорошая, – одобрил план Крячко Федор Ильич. – Я – за. Ноги ногами, любовь любовью, а убийца все равно остается убийцей, как бы там ни было.
