Светлана Успенская - Двум смертям не бывать
Дора разжимает ей зубы ручкой ложки, впихивая в самое горло белую таблетку. Булькает вода, вливаемая как кошке, через угол рта…
Любезный господин в строгом костюме с красным галстуком. Кипа бумаг перед ним… Господин смотрит на Жанну снисходительно и вместе с тем настороженно.
— В каком городе вы находитесь? — спрашивает он ее по-английски.
— Не знаю, — сонно отвечает Жанна по-русски. — Не понимаю…
— Батон-Руж, штат Луизиана, — улыбаясь, переводит ее слова лошадиная Дора.
— Вы добровольно согласились отдать сына на воспитание мистеру и миссис Кенвелл? — спрашивает господин.
— Я ничего не понимаю, — отвечает Жанна.
— Да, мистер, — переводит Дора.
— Вы знаете, какое сегодня число? Вы знаете, как вас зовут?
Но на его вопрос вновь отвечает Дора. Она улыбается. Все хорошо, все идет как нужно.
— Подпишите, пожалуйста, — улыбаясь, говорит доброжелательный господин и протягивает ей ручку. Он явно доволен.
Жанна берет у него ручку и подписывает какую-то бумагу. После этого Жанну сразу уводят…
Ее сажают в машину и везут домой. Но Жанна не видит роскошной природы за окном, она спит, ее голова безвольно подрагивает, опущенная на грудь.
А в пансионе два мордоворота подсовывают ей какие-то бумаги. И она безмолвно ставит свою подпись. Ведь ей так хочется спать…
Лишь на короткий миг она возвращается в действительность из двухнедельного дурманного забытья — когда стоит перед стойкой регистрации в аэропорту города Вашингтона. И только тогда ее начинает тревожить странная легкость, проникающая даже сквозь тяжелую пелену равнодушия, — в ее руках ничего нет. Точнее, никого…
— Твоему сыну будет хорошо, очень хорошо! Замечательно! — весело щебечет Дора. За ней мрачной громадой высится немногословный Кевин. Они оба рады — наконец-то они избавляются от этой проблемной русской. — Кенвеллы очень обеспеченные люди, у них много акров земли, завод по производству покрышек, недвижимость в Калифорнии. Дениз вырастет счастливым, ведь он гражданин США, потому что родился на территории Штатов. Он никогда не будет знать голода, как многие дети в вашей стране.
Дениз? О ком это они? Жанна в растерянности. Она не совсем понимает, что ей говорят. Голова у нее тяжелая, точно кто-то несколько дней долбил по ней молотом.
— Где мой сын? — спрашивает она.
Кевин толкает Дору в бок. Та скалит свои лошадиные зубы.
— О, кажется, объявлена регистрация на твой рейс, — говорит она, подталкивая Жанну к стойке. — Иди, дорогая, приятно было познакомиться, приезжай к нам еще…
— Где мой сын? — тупо спрашивает Жанна, механически делая несколько шагов вперед. — Где он?
— Тебя встретят в аэропорту в Москве и все объяснят, — тараторит Дора, глаза у нее озабоченные — кажется, у них опять начинаются проблемы. Говорила же она, надо дать этой истеричке еще одну таблетку перед вылетом, ее не послушали! — Ты получишь свои деньги в Москве. Тебе передадут их прямо в аэропорту. Это ведь крупная сумма для тебя? Правда, Жанна, пять тысяч для тебя крупная сумма?
— Да, — отвечает Жанна точно сквозь сон. — Да…
Действительно, ей очень нужны деньги, очень нужны… При мысли о деньгах у нее что-то смутно шевелится внутри. Возникшая мысль слишком сложна, слишком объемна для ее одурманенного мозга, она вытесняет даже тревогу за сына…
Любезная девушка в форменной одежде берет у нее из рук посадочный талон, улыбаясь, показывает рукой, куда нужно пройти.
Дора и молчаливый Кевин исчезают. Медленно переставляя ноги, Жанна бредет туда, куда ей указала синяя форменная рука.
— А где мой сын? — Наконец ей удается усилием воли собрать разбегающиеся мысли.
Вопрос звучит в пустоту…
Самолет.
— Пожалуйста, пристегните ремни, — улыбается другая форменная девушка, почти точная копия той, первой.
— А где мой сын? — спрашивает ее Жанна.
— Вы летите с сыном? — удивляется стюардесса.
— Да, где он?
— Простите, я узнаю. — Улыбнувшись, девушка исчезает за занавеской.
Жанна отстегивает привязные ремни и пытается встать.
Самолет выруливает на взлетную площадку и на мгновение застывает, готовясь взлететь. Сила инерции тащит Жанну назад, она почти падает.
В проеме вновь появляется знакомая стюардесса.
— Пожалуйста, сядьте, мы взлетаем!
— Мой сын, — объясняет Жанна, — понимаете, я ищу сына, он…
— Но мы проверили посадочные талоны, вы летите одна.
— Как одна? — Жанна беспомощно оглядывается.
Все так же замороженно улыбаясь, стюардесса усаживает ее в кресло.
— Вы себя плохо чувствуете, не хотите ли таблетку?
Жанна беспомощно оглядывается. На нее смотрят десятки настороженных глаз. Это пассажиры. Они боятся, что с этой странной русской начнутся проблемы — это помешает им прибыть в пункт назначения вовремя. Никто не хочет, чтобы у них возникли проблемы. Особенно в воздухе.
Стюардесса пристегивает ей ремни, Жанна замирает в кресле. Только теперь она начинает понимать, что в действительности произошло.
— Верните самолет, — говорит она вслух. Ей кажется, что она кричит, но на самом деле она тихо-тихо шепчет. — Я хочу забрать моего сына!
Пожилой американец с белыми волосами и красным лицом, который сидит возле нее, опасливо косится в ее сторону.
Самолет, набрав высоту, зависает в неподвижности над белой пеленой облаков далеко внизу.
«Слишком поздно, — с обреченностью внезапно протрезвевшего человека понимает Жанна. — Слишком поздно».
— …А вот твоя расписка в получении пяти тысяч…
Жанна тупо смотрит на белый лист, на котором, расплываясь, кривляясь, точно пьяные, пляшут косые буквы.
— Но у меня нет никаких денег, — растерянно говорит она. — Вот посмотри!
Она протягивает ему свою сумку на ремне. Сумка пуста.
Саша негодующе закатывает глаза к небу.
— Слушай, подруга, — раздражается он. — Неужели до тебя еще не дошло? Мы с тобой полностью в расчете. Все оформлено так, что комар носа не подточит. Откуда я могу знать, куда ты дела свои бабки? Не могу же я тебе их родить! — Довольный сказанной двусмысленностью, Саша разражается неприятным смехом.
— У меня отняли сына, — шепчет Жанна, не в силах осмыслить весь масштаб своей потери. — Я не хотела, но у меня отняли сына.
— Ты сама для этого постаралась, так что…
— У меня отняли еще и деньги, — как будто даже несколько удивленно говорит она.
Зажатые в руке фотографии падают на влажный асфальт. На них — улыбающаяся Жанна, улыбающаяся семья Кенвеллов и их крошечный сын…
— Ну, если у тебя действительно нет денег, — говорит Саша, — я могу тебе предложить кой-какую работенку. — Его прилизанные волосы сально блестят, масленые глазки бегают из стороны в сторону. — За каждую беременную, которую ты приведешь ко мне, если, конечно, мне удастся договориться с ней, плачу сто баксов. За двойню — двести! Хочешь, даже заключим договор, все без обмана, спроси у Алевтины…
Жанна отворачивается от него. Она больше не может видеть его прилизанную голову, скошенный подбородок. В голове ее параллельно пульсируют две мысли, неизвестно какая из них жжет больней: у нее больше нет сына и ее обманули, не дали денег. Эти мысли терзают ее мозг, жгут его, не давая успокоиться… Она своими руками отдала своего сына незнакомым людям! Она даже улыбалась при этом, как видно по фотографии. Она больше никогда, никогда не увидит его…
И денег… Денег у нее тоже нет…
Не обращая внимания на Сашу, Жанна уходит прочь, и холодный дождь заливает ей лицо. Она сама не понимает, какая мысль причиняет ей больше боли — мысль о потере сына или мысль о потере денег…
Дождь льет ей на плечи, оставляя на ткани расплывчатые темные пятна. Машины сигналят вслед, когда она, не разбирая дороги, бредет через улицу. Она еле передвигает ноги, и ее слезы мешаются с дождем… Нет сил заплакать, нет сил закричать… Есть только силы идти вперед, пока ее что-нибудь не остановит.
Жанна внезапно замирает, наткнувшись на парапет моста. За ее спиной ревут машины, окруженные мелкой дождевой взвесью. Там, внизу, под ногами, величаво катятся свинцовые воды реки…
«У меня больше ничего здесь нет», — думает Жанна. Действительно, она совершенно одна, ей некому помочь. Помогать же самой себе у нее больше нет охоты…
А воды в реке манят ее, зовут в свое прохладное мягкое лоно, обещают спокойствие навек, сулят конец всем печалям и горестям.
Жанна перекидывает ногу через парапет. Теперь она чувствует себя приподнято, почти радостно. Теперь больше ничего не потревожит ее… Теперь ее не обеспокоит крик чужого младенца, теперь ей никто не сделает больно. Никто в целом мире!
Надо только отпустить руку… Надо только разорвать эту тонкую ниточку, ту предсмертную связь с миром, которая в этот миг проходит через пальцы, судорожно обхватившие лед парапета…
