Станислав Родионов - Запоздалые истины
— Вы настоящий инспектор уголовного розыска?
— Натуральный. У меня даже замша натуральная.
— А Боря?
— Еще натуральнее, потому что рыжий...
Наташа вдруг обмякла, словно под ней пропали ноги. Петельников обхватил ее за плечи и повел к скамейке в подвернувшийся скверик. Она тихо села и тихо заплакала, загородившись от инспектора и от города распущенным розовым платочком. Вадим Петельников ждал конца этого искреннего плача — он знал, что после таких слез говорят правду.
А город шумел. В нем жилось комфортабельно, ибо свет, тепло, энергию, воду, информацию и развлечения подавали прямо в квартиру. На улице реклама, народ, музыка... Но в городе можно выплакать все слезы на людной скамейке и никто не спросит, зачем они и почему. Уж не потому ли чужие слезы не интересуют людей, что в квартиры легко подаются свет, тепло, энергия, вода, информация и развлечения? Впрочем, он не прав — те четверо ребят заинтересовались бы.
Но и сам инспектор смотрел на эти слезы спокойно, как на киношные. Запоздалые это слезы, покаянные.
Наташа отняла платок и увидела шумевший город. Ее синие просветленные слезами глаза оробело глянули на инспектора:
— Я очень слабый человек...
— Все мы слабые, — благодушно согласился он.
— Вы таким не кажетесь.
— Я свою слабость научился убивать.
— А я не научилась. Знаете, мне легче всего говорить с людьми по телефону. Тогда они не давят на меня взглядом, какими-то волнами. Меня обсчитывают кассирши, обманывают на рынке. Дали мне котенка, уверили, что котик, — оказалась кошечка. Вчера вместо натуральной шерсти купила синтетическую. Я боюсь сдавать экзамены, хотя все знаю. Раздаю стипендию. Меня считают доброй, но я просто слабая...
— Слабый — это тоже добрый.
— Таких слабых убивают преступники, да?
— Нет, слабых лишь бьют.
— А кого же убивают?
— Убивают сильных.
— Поэтому я и выжила...
Он знал, что ей нужно это вступление, чтобы перейти к главному. Наташа вздохнула, спрятала платок в сумочку и откинула со лба мокрую прядку. Она подробно рассказала про случай в автобусе и про бар, ни в чем не разойдясь с леденцовскими словами.
— На второй день... — продолжала она.
— Подождите, — перебил инспектор. — А записку Борису о свидании писали?
— Нет, — удивилась она вопросу.
— И в карман ему не положили?
— Нет.
— И к старому молу не ходили?
— Нет.
— И по телефону, конечно, не звонили, — с усмешкой заключил инспектор.
— Звонила, — потухла она глазами.
— Рассказывайте, — сказал он, поверив каждому ее слову.
— На второй день выбежала я из дому к телефонной будке позвонить. Только подошла, как двое парней сжали меня с боков, как-то подхватили и прямо занесли в темную подворотню. Чувствую, к горлу приставлен нож. Ни крикнуть не могу, ни вздохнуть. Чуть с ума не сошла. А они велят позвонить, как сказали, рыжему козлу и пригласить в какую-то квартиру. Якобы к подружке потанцевать. Я позвонила... Они сказали... если выдам... усопну с пером в боку...
— Вы их запомнили?
— Нет.
— Они ведь стояли рядом.
— Не запомнила.
— Во что одеты, как говорят, черты лица...
— Я была как в бреду. Меня мама не узнала. Я за ночь похудела. У меня желудочные колики до сих пор. Боялась, что сессию завалю.
— Ну хоть что-то у вас в памяти осталось?
Она напрягла лицо, отчего губы вновь задергались нервно, вовлекая в эту дрожь и бледные щеки.
— Один низкий, его совсем не помню. Как тень. А второй высокий, но пониже вас. Мне показалось, что у него очень черные волосы и очень белое лицо. Со страху, наверное...
— Раньше нигде его не встречали?
Наташа тихо передернула плечами — видимо, угодливое воображение высветило перед ее глазами высокого черно-белого преступника.
— Я не уверена...
— Говорите-говорите.
— Может быть, видела в диско-баре? — спросила Наташа инспектора. — Или я выдумываю?
У него мелькнула мысль походить с Наташей в диско-бар, но он ее отбросил: множество лиц, которые она будет изучать пристально и со страхом, окончательно размоют ее память. А память еще понадобится, когда дело дойдет до следствия и официального опознания.
— Почему же вы не обратились в милицию? — зло спросил инспектор.
— Боялась.
— Ну да, вы же слабая.
Слабые, неудачники, комплексующие, непризнанные, тихие, покладистые... Не живут ли они за счет нормальных, энергичных, сильных и громких? Выкрутилась же эта Наташа за счет леденцовского темечка.
— Боря... Как его здоровье?
Инспектор хотел пошутить, что Боря сияет, как абрикос, но лишь тихо буркнул:
— Что вам теперь Боря...
— Он веселый... и странный.
— Наташа, кто в вашем институте самый умный человек?
— Профессор Пашевский.
— Так вот Боря умнее этого профессора.
Петельников сказал искренне, потому что злился на себя: он оплошал со всей своей логикой и со своим суперменством.
Охотились за Леденцовым.
12
Трещин в черепе рентген не обнаружил. А когда Петельников высказал задумчивую мысль: тем, кто ловит, нужно подкинуть того, кого ловят, — голова просветлела мгновенно. Леденцов доказал, что отныне он есть подсадная утка и место его в диско-баре...
В полуосвещенном зале плескалась цветастая живая масса. Она слизнула инспектора с порога, как море слизывает с песчаной кромки оброненную газету. Он отплясал спэнк, а потом хич-хайку — вроде бы со всеми, вроде бы один... И понял, что информации в современных молчаливых танцах не добудешь.
Инспектор прошел в бар.
У стойки были свободные места. Леденцов сел на мухомористый стул меж парнем и девушкой, поближе к барменше-«школьнице». Но через минуту перед ним стала вторая барменша, «атаманша», и обдала взглядом, как мраком облила. Леденцову показалось, что ее тяжелая верхняя губа, отороченная темными усиками, ехидно вздернулась. Такая улыбка? Или надоели ей посетители? Или рыжий чуб смешит?
— Мороженое «Дискотека» и чашечку кофе, пожалуйста, — внушительно заказал Леденцов.
Барменша отошла к кофеварочной машине. Инспектор огляделся...
Бар вроде бы еще больше стал походить на узкую пещеру. Стены и пол темнели монастырским деревом. На серый низкий потолок слоями настелился табачный дым. И лишь одна стена, за стойкой, уставленная подсвеченными бутылками, сказочно мерцала драгоценными камнями.
Справа пил коктейль парень в расшитой сиреневой распашонке. Леденцов упорно пробовал глянуть на его ноги: что там, не брюки же? Вроде бы вязаные гетры.
Слева в позе наивысшего блаженства млела орлоносая девушка в платье из черной марли — оно ниспадало с нее мелкими водопадиками и было похоже на черную чешую. Девушка курила бесконечную сигарету и пила бесконечно остывшую чашечку кофе.
— А почему вы не танцуете? — прошептал Леденцов, боясь спугнуть ее нирвану.
Она скосила глаза — кто? где? Ей ответила теплая улыбка и огненный чуб.
— Я в марлевке.
— Ну и что? — не понял инспектор.
— Не знаешь дискотни?
— В общих чертах.
— Был бы на мне блузон и брючки-никкерсы... Ритмяга на сто двадцать ударов, а мы стоим на бровях...
Леденцову принесли заказ. Барменша опять дернула верхней губой и откровенно ухмыльнулась. Черные волосы, закрученные на голове, казались коконом громадного паука, если только пауки вьют коконы. Как там... «При виде меня она улыбнулась широко, словно кобра раздула капюшон».
И он решил смотреть только на вторую барменшу, на «школьницу».
— Бабец твой? — тихо спросили справа.
— Бабец не мой, — ответил инспектор распашонистому.
— А чей?
— Ничей.
«Школьница» потряхивала косичками и двигалась за стойкой легко, как вспугнутый воробей. В свете ярких подстоечных ламп ее пальцы казались прозрачными — они бесплотно перемещали бутылки, взбивали коктейли и разливали кофе.
— Как тебя звать? — спросил он соседку, не найдя профильного очертания ее орлиного носа, поскольку она глядела на инспектора.
— Я девушка и уличных знакомств избегаю, — застеснялась она.
— Тогда буду звать тебя марлевкой.
— На пляже я рядом с собой кладу мужские брюки, чтобы не приставали.
— Коктейль тебе взять?
— Джульетта.
— Ну, а я соответственно Ромео.
— Юморишь?
— Вернее, Роман.
За недолгие годы работы в уголовном розыске Леденцову пришлось сыграть ролей много и разных, но все эти роли были активными — он действовал. Теперь же сидел приманкой, вроде привязанного охотником поросенка в лесу. Пока им никто не интересовался, кроме Джульетты в марле.
— А бабец твоя, — решил парень в распашонке.
— Хочешь коктейль?
