Станислав Родионов - Запоздалые истины
Вставал инспектор, как невменяемый пьяный: сперва на четвереньки, потом на полусогнутые ноги, затем выпрямился по-человечьи. И постоял, осваиваясь в пространстве.
Никакой штукатурки. Ни потолок, ни стены не падали.
Он пошел, ступая помягче, чтобы не сотрясать голову. Пустая комната, пустая кухня... Покинутая квартира. Видимо, дом ставили на капитальный ремонт. Или жильцы выехали, получив новую квартиру.
Леденцов открыл кран, спустил застойную воду и намочил волосы, чтобы охлаждали гудевшую и горевшую голову. Потом долго пил, снимая легкую тошноту. И уж тогда глянулся в зеркальце, носимое в кармане, — мокрые волосы стали суглинистыми, лицо побледнело, глаза устали... Леденцов улыбнулся, отчего кожу на голове, легко тронутую натяжением щек, зажгло, будто ее скальпировали. Как там... «У него была улыбка кисломордого койота».
Инспектор вернулся в коридор. И теперь, слегка пришедший в себя, он увидел рваный кусок бумаги, лежавший на полу. Поднять его оказалось тяжелее, чем бревно. Леденцов всмотрелся...
Клочок обоев, со стены. На оборотной серой стороне крупные буквы, брошенные синим фломастером:
«Не суйся в чужие дела!»
Это ему?
Это ему. Ударили из-за угла, вернее, из ванной. Чем-то тяжелым. Но за что? Чтобы не совался в чужие дела. В какие?
Инспектор посмотрел время, не поверив часам, — четверть седьмого. Без сознания он пролежал всего пять минут. «Не суйся в чужие дела!» У него работа такая — соваться в чужие дела. Но в какие же он сунулся? На этот вопрос могла ответить только Наташа.
Вяло перебирая ногами, Леденцов вышел из незапертой квартиры. На лестнице никого не было, в чем он и не сомневался. Звонить в соседние квартиры смысла не имело.
Улица обдала голову приятной свежестью, и он задышал, как собака, берущая след. Стало полегче, но от мысли, что нужно лезть в набитый автобус, его опять затошнило. Оставалось такси. Он брел, вскидывая руку каждой легковой машине. Одна остановилась. Леденцов назвал Наташин адрес.
По дороге он думал, как камни ворочал...
Допустим, избил кто-то из тех, кого он когда-то брал, ловил или преследовал. Тогда при чем тут Наташа?
Допустим, ревность. Наташин знакомый узнал про свидание. Тогда зачем Наташа завлекла его в пустую квартиру?
Допустим, его с кем-то перепутали. Кто-то сунулся не в свое дело, а Леденцову гвозданули по макушке. Но опять-таки Наташа.
Иных допущений у инспектора не оказалось. Да и голова не работала, отдавая болью на каждом ухабишке...
Он вылез из такси и вошел в парадную. Поднимался тяжело, как глубокий старик. И прежде чем нажать кнопку, инспектор постоял у ее двери, где вчера они так ласково прощались.
В квартире, растревоженной звоном, зашелестели мягкие шаги. Женские, в тапочках, ее. Он угадал — дверь открыла Наташа. Леденцов оскалился, пытаясь безболезненно улыбнуться:
— Наташа, извините за вид, но меня огрели чайником.
Она показалась ему птенцом: без каблуков поменьшавшая, в теплом желтеньком халатике, в пушистых тапочках, светлые волосы стянуты в трясогузочный хвостик...
— Что вы молчите? — удивился он.
— А что мне говорить?
— А разве нечего?
Она не ответила — ее голубоватые глаза смотрели пусто, словно Леденцов не имел телесности.
— Вчера вы пригласили запиской на свидание, — начал он глупейшее выяснение.
— Я не приглашала.
— Сегодня пригласили...
— И сегодня не приглашала...
— По телефону же!
— Вы меня с кем-то перепутали.
— Шутите, Наташенька? — опять осклабился Леденцов.
— Я вообще вас не знаю.
— Как не знаете?
— Мама! Тут какой-то тип...
Она мягко растворилась в полумраке передней. Вместо нее перед инспектором оказалась полная женщина с лицом, готовым к нападению и обороне.
— Что вам угодно, молодой человек?
Видимо, от удара в голове инспектора настолько все сместилось, что нужные слова пропали, а всплыли ненужные. Как там...
— «Мой папа говорил, что есть только одна вещь хуже, чем женщина, — это две женщины».
И Леденцов побрел вниз.
10
Июнь, а уже загоревший; со скрещенными на груди руками; в бледно-салатной рубашке с декоративными погончиками, пристегнутыми на крупные изумрудные пуговицы; на фоне пришпиленной к стене карты района, Петельников походил на молодого генерала, опаленного сражением. Он выпрямил под столом ноги, сумев дотянуться ими до стула, на котором сидел Леденцов.
— Иногда мне кажется, что все родители состоят в заговоре против своих детей, — сказал Петельников задумчиво.
— Женщины уж точно в заговоре против мужчин, товарищ капитан.
— А дети против отцов.
— Начальники против подчиненных, товарищ капитан.
— А все дураки в заговоре против умных.
Вчерашняя история давила Леденцова обидой и неразгаданностью. Он хотел было возразить, что умные в заговоре против несчастных дураков, но неприятная мысль удержала: со старшим инспектором капитаном Петельниковым такого бы не случилось.
— А что ты сидишь, будто тебя твоим любимым чайником хватили по темечку?
В темени Леденцова больно екнула кровь, то ли отозвавшись на стук сердца, то ли на догадливые слова начальника.
— Неудачи преследуют, товарищ капитан.
— Худо, неудачников я не люблю.
— Не гуманно, товарищ капитан.
— Я убедился, Леденцов, что неудачник — это лодырь или дурак.
— А болезни, несчастья?
— Исключим вмешательство рока.
— А если цели не достигнуть, девушка не любит, денег не хватает?
— Цель не достигнуть, так поставь другую. Девушка не любит, так ты ее люби. Денег не хватает, так заработай.
— Неужели у вас не бывает неудач, товарищ капитан?
— Почему же...
— И что вы тогда делаете?
— Вот что.
Петельников подошел к встроенному шкафу и выкатил массивную гантелину, похожую на мини-штангу. В его руке она взлетела к потолку легко, как деревянная. Инспектор работал ею долго, выжимал второй рукой еще дольше — пока не покраснело лицо и не отяжелело дыхание. И каждый его взмах отдавался в голове Леденцова метрономным постукиванием.
— А ты что делаешь при неудачах? — прерывисто спросил Петельников.
— Ем, товарищ капитан.
— Что ешь?
— Все, лишь бы побольше.
— Сколько сегодня съел?
— Назвать блюда, товарищ капитан?
— Нет, в объемном исчислении.
— Три глубокие тарелки с полугустыми и желеподобными продуктами, батон твердых и чайник жидких.
Петельников глянул из-под штанги на фигуру инспектора. Леденцов погладил живот.
— А незаметно.
— Неудачи все сожгли, товарищ капитан.
— Простое слово «розыск», — жаркий Петельников сел под карту, — жутко усложняется, стоит к нему прибавить слово «уголовный». Неудачи в розыске естественны, как алкаши в вытрезвителе.
— Если бы в розыске...
— Выкладывай.
Леденцов помялся. Не хотелось ему рассказывать о своих злоключениях, которые он считал сугубо личными. Но темные глаза капитана смотрели непререкаемо, сам Леденцов разгадки не знал, поделиться с кем-то тянуло, вся эта история могла стать совсем не лишней, и уж если рассказывать, то лишь Петельникову...
Леденцов выложил все и подробно — умолчал только о прикосновенном поцелуе, опасаясь насмешек.
— И верно, неудачи.
— Это от лени, от глупости, или вмешался рок, товарищ капитан?
— Ищи женщину, — улыбнулся Петельников.
— «Если бы не было женщин, то не было бы и преступлений...»
— Вряд ли, лейтенант.
— «...но пусть будут преступления, были бы женщины», — добавил Леденцов.
— А, из доклада века... Скажи-ка, где записки?
— Первую сразу порвал, вторую где-то обронил. Голова болела, товарищ капитан.
— Они написаны одним почерком?
— Разными.
Петельников уставился в чужое лицо немигающим и неотводимым взглядом, который надо было перетерпеть. Леденцов мечтал о таком взгляде, нужном в оперативной работе. Его же светло-рыжие глаза, сколько их ни тренируй, смотрят озорно, как у веселого клоуна.
— Привлечем логику, — ослабил взгляд Петельников.
Леденцов молчал, поскольку эту логику он бессильно привлекал всю ночь.
— Есть три странных и никак не связанных эпизода: в автобусе, на молу и в пустой квартире. Что отсюда вытекает?
— Случайность.
— Но они связаны одним человеком, Наташей. В первом эпизоде ты за нее заступился, во втором — она тебе пишет записку, а в третьем — звонит. Что вытекает?
— Что она в меня влюбилась, товарищ капитан.
— Анализируем первый случай. К тебе, пристали?
— Нет, к Наташе.
— К Наташе, а ты помешал. Второй случай. Тебя били?
— Нет, клетчаторубашечного.
