Николай Еремеев-Высочин - В Париж на выходные

Откуда в меня стреляли, я понял сразу — из тех двух окон четвертого этажа отеля «Бальмораль», которые были прямо напротив моего и которые были постоянно открыты. Как и все живые существа в мире, в котором идет война всех против всех, я считал себя охотником, хотя для кого-то сам был добычей. Так же, как я видел Метека в видоискателе своей смертоносной камеры, моя голова плясала в чужом прицеле. Так же, как я, эти люди отмечали, когда я выходил и когда возвращался. Так же, как и я, они почему-то не выстрелили при первой возможности. Хотя вряд ли по тем же причинам.

— Наши друзья ливийцы, — коротко ответил мой бывший враг.

Ливийцы охотились за контейнером, который сейчас лежал у меня в кармане. Я похолодел: лежал ли?! Лиз! Она оставалась одна в моем номере? Я судорожно зашлепал себя по ляжкам. Вроде бы не оставалась: это она плескалась в душе, а я уже вышел! Я выгнулся на сиденье, чтобы сунуть руку в правый карман брюк. Во рту у меня вдруг стало сухо, как в пещере в центре Сахары. Пригоршня мелочи была на месте, но она вряд ли кого-то заинтересует. Я стал перебирать ее между пальцами и с облегчением обнаружил, что непривычно толстая монетка была на месте. Я всё-таки вытащил мелочь и визуально убедился, что всё было в порядке.

Не знаю, различил ли Метек необычную монетку у меня в руке, но вся эта сцена его явно позабавила.

— Всё в порядке? — с чуть различимой иронией в голосе спросил он. — А то мне есть чем расплатиться за кофе.

Я рассмеялся — с облегчением.

— Ливийцы, говорите? — вернулся я к разговору. — Почему ливийцы?

— А это уж вам лучше знать!

Да, ливийцы охотились за контейнером. Но я почему-то был уверен, что это связано с той историей трехгодичной давности.

— Это не имеет какого-либо отношения к некоему господину Мальцеву?

Метек посмотрел на меня взглядом профессора, которому на экзамене попался смышленый студент. Он ничего не сказал, но я знал, что угадал.

— Кстати, вы не знаете случайно, что с ним стало?

Метек, не торопясь, затянулся своей сигаркой, как бы размышляя, имеет ли он право посвящать меня в детали. Но между нами сегодня был момент истины.

— Я в этой операции напрямую не участвовал. Знаю только, что этот парень оказался предателем. Сдавать ливийцам его, разумеется, не собирались и попытались отправить на родину. Но те оказались проворнее.

— И как его убрали?

— Он взорвался в своей машине. С ним было двое сотрудников его фирмы, в том числе женщина-француженка. Ливийцы не любят оставлять следов.

— Поэтому и я стал им так дорог?

Метек кивнул. Глаза его смотрели на табачное облачко, поплывшее над моей головой.

— Я, разумеется, не знаю, как они на вас вышли. Возможно, в связи с делом, которым вы сейчас занимаетесь, возможно, случайно, как вы на меня. Но поскольку вас прикрывают, ливийцев засекли. Я тут был поблизости, и меня попросили прилететь и проследить, чтобы с вами ничего не случилось. К несчастью, я попался вам на глаза тогда на террасе на Елисейских Полях.

Вот те раз! Я постоянно проверялся, а меня, оказывается, пасли и ливийцы, и сотрудники резидентуры. Я быстро прокрутил в голове людей, чье присутствие мне запомнилось. Парочку, которая демонстративно целовалась в засос на стрелке острова Ситэ. Старика профессорского вида, читавшего там газеты рядом с нами. Женщину, толкавшую перед собой инвалидное кресло с девочкой в Музее д’Орсэ в нашу первую встречу с Николаем, и русского в сандалиях и в черных носках — во вторую. Кто из них подстраховывал нас? И ливийцы! Фатима в такси перед «Клюни»? Может быть, она ждала там не Штайнера, а меня? Она ведь не знала, что я засек ее за обедом на теплоходике!

Метек коротко рассмеялся. Но он думал о другом.

— Наши никак не могли взять в толк, зачем вам понадобилось снимать номер в «Фениксе».

Еще бы!

— Ну, вы же им объяснили?

У Метека манера общаться такая. Он говорит в воздух перед собой, а его мечтательный взгляд — взгляд художника, блуждающего в эмпиреях или просто всегда под кайфом, — гуляет где-то под потолком, опускается на облачко дыма от своей сигарки, и снова взмывает вверх. Но в какой-то момент его глаза неожиданно цепляют ваши — и это взгляд очень сосредоточенный, проникающий, мгновенно считывающий вашу информацию и посылающий вам свою. Он посмотрел на меня сейчас именно так.

— Я не стал никого впутывать в наши дела. Вы же вряд ли стали бы их посвящать?

— Нет, конечно. Разница в том, что я в худшем случае получил бы нагоняй. Да и то, как вы понимаете, я у них в ведомости по зарплате не числюсь. А вы рисковали шкурой!

Метек согласно затряс головой: всё так. Я, поколебавшись, добавил:

— Был момент — вчера, когда вы уезжали на такси… В общем, если честно, я тогда не выстрелил только потому, что за вами вслед вышел портье.

Метек только закатил глаза. Намного проще проявлять самообладание, когда опасность уже позади, но он делал это с особым шиком.

— Час назад вам никто не мешал в меня выстрелить — но вы этого не сделали. Так что…

Не знаю, не знаю! Может быть, мне помешала Лиз. В таких ситуациях нужно чувствовать себя машиной, а я из-за нее еще был человеком. Теперь я этого уже никогда не узнаю.

— Хорошо! Наши люди засекли, что мною заинтересовались ливийцы, и вызывают вас. Что дальше?

— Дальше, в первый же вечер теперь уже вы засекаете меня, выслеживаете, где я остановился, и снимаете номер в гостинице напротив. А на следующий день в «Бальмораль» въезжают двое ливийцев. Странное совпадение! Я сразу предложил вас отозвать или, по крайней мере, предупредить. Но вы же знаете наших людей. Стали размышлять, что да как, стали просчитывать варианты… А я пока присматривал за вами, сколько мог.

Я вспомнил, что действительно мне несколько раз показалось, что Метек смотрел на мое окно в «Фениксе» и даже поджидал меня.

— А почему, раз мы в контакте с ливийцами и даже тогда помогли им с Мальцевым, почему нельзя было связаться с ними и остановить всё это?

— Этим кто-то занимался и занимается до сих пор. Вчера даже встречались с их резидентом, чтобы он отозвал своих бойцов. Там темная история. Похоже, это группа, которая никому не подчиняется. Они давно сидят в Париже и, чтобы к ним не подобрались, сами зачищают площадку вокруг себя.

Могло быть так, что Николай встречался с «Омаром Шарифом» именно по моему делу? И тогда второй аврал, о котором он проговорился, был как раз связан с опасностью, которая грозила мне. И тогда становится ясно, почему он забеспокоился, когда я проговорился о приезде Джессики и Бобби. В Конторе хотели, чтобы я как можно скорее убрался из Парижа, где для меня стало небезопасно. Не это ли Николай хотел сказать мне сегодня утром, когда так настаивал на встрече?

— Я всё же не могу понять одну вещь, — сказал я. — Если мне грозила смертельная опасность, почему с самого начала меня никто не предупредил?

Метек опять засмеялся своим коротким смешком и посмотрел мне в глаза для мгновенного приема-передачи информации.

— Ну, объяснение этому как раз простое.

Я понял: в Конторе не хотели, чтобы что-то отвлекало меня от Штайнера и контейнера. А то я, чего доброго, мог собрать чемодан и убраться поскорее к себе домой в Нью-Йорк. Сначала дело!

Цинично, но это так. При этом меня не бросали на произвол судьбы. За моей спиной меня подстраховывали Николай и еще бог знает сколько человек из резидентуры, а Метека вообще сдернули неизвестно откуда. Знать, как всё повернется, им было бы проще с самого начала поручить поиски Штайнера Метеку. Но кто же знает всё заранее?

— Разрешите еще одно мое сомнение, — вспомнил я. — Вы были на Кубе в 79-м?

Метек удивленно поднял брови:

— Вы меня запомнили?

— Запомнил.

— Почему?

— Вы стояли с нашими, но на русского похожи не были.

Метек покивал головой.

— Так и вы меня запомнили? — сообразил я. — А вы почему?

— У вас ведь что-то тогда случилось с ребенком, да? У вас всё это было написано на лице, — Метек помолчал и добавил. — Я вам тогда позавидовал. У нас с женой нет детей.

Он снова задрал глаза к потолку, как будто пожалел, что сказал что-то личное, и я понял, почему он погнался за парнями в одинаковых бежевых костюмах. Тогда, на Кубе, он видел мельком Карлито и Кончиту, и в Сан-Франциско наши дети, каких бы и они с женой хотели завести, уже не были для него чужими.

У Метека зазвонил мобильный. Он попросил подождать минутку и вышел разговаривать на улицу. Похоже, разговор опять шел обо мне — Метек пару раз посмотрел в мою сторону.

Я поймал себя на том, что счастливо вздохнул, как вздыхают перед сном дети, у которых был отличный день и завтрашний обещает быть не хуже. Странные мы всё-таки существа! Я был засыпавшимся агентом, у которого через несколько дней разрушится вся жизнь. Я терял семью и свой процветающий бизнес в Нью-Йорке, чтобы снова стать скромным советским, пардон, российским служащим. У меня впереди была тяжелая адаптация в стране, которая давно перестала быть моей, которая жила по неведомым для меня законам и в которой мой статус снова будет близок к нулевому. И при всем при этом с души моей была снята огромная тяжесть. Мне не нужно было больше ни с кем сводить счеты! Уроды, которые убили самых близких мне людей и разрушили мою предыдущую, вторую жизнь, были мертвы. И тем хуже, что теперь рушилась моя третья жизнь — в этом, по крайней мере, виноват был я сам.