Александр Горохов - Приговоренный к власти
— Да, в этом фильме я, конечно, блеснул.
— Вы везде блистали, Михаил Михайлович, — просто и искренне сказал Лешка.
— Так-то оно, может, и так, только мечта моей жизни, друг Ковригин, так и не свершилась и не свершится уже никогда.
— Как это? — поразился Лешка.
— Да так. Мечтал я всю жизнь сыграть Тараса Бульбу и молодого солдата. Ну, с молодым солдатом пришлось давно расстаться. А Тараса Бульбу наша трусливая сволочь все десятилетия советской власти боялась поставить. Перед ляхами-поляками стеснялись, чувств их оскорблять не желали! А они, ляхи, у себя национальные праздники устраивали и на маскараде польские рыцари запорожских казаков вели на аркане, как собак! Они не стеснялись нас грязью поливать и сейчас поливают! А самое патриотическое русское произведение так и не было экранизировано! Понял мерзопакостность, добрый молодец? Так-то!
Через улицу к Рокотову уже поспешало все руководство городишка. В руках немолодой, зашедшейся от счастья лицезреть великого артиста женщины пламенел букет роз.
Рокотов наклонился к Лешке и прошептал:
— Началось! Ты меня не покидай, юноша, а то мне нынче с таким навалом уже не справиться, не те стали силенки.
Он повернулся и широко шагнул навстречу поспешавшей делегации.
— Здра-авствйте, мои дорогие, здра-авствуйте!
Все городское и районное начальство сразу оказалось карликами перед этим гигантом, мелкими карликами, которые искательно заглядывали великану в глаза и ловили каждое его слово, каждую улыбку. Все знали, что Рокотов запросто входил в кабинет премьер-министра, перезванивался с мэром Москвы, без осложнении мог добраться и до Президента России, и только его презрительное отношение к власти как таковой объясняло то, что он еще не в Государственной Думе, не член Совета президента, но и этот вопрос будет решен, потому что старый артист сменил жизненные установки и, как выразился в интервью по телевизору: «На старости лет хочу порадеть и за Отечество».
Лешка уселся в свой «УАЗ» и велел шоферу ехать к Дадашеву. Этот энергичный человек (прописанный в городе Баку, но уже несколько лет и носа туда не показывавший) полуофициально и полулегально снабжал город и почти весь район алкогольным довольствием. Легитимно он содержал центральный ресторан в Каменске, и, кажется, у него еще было кафе в Москве. В городе к нему относились по-разному — одни считали, что по нему тюрьма скучает (и были правы), другие полагали, он благодетель города, что колбаса и куриные окорочка на прилавках только его заслуга (и тоже были абсолютно правы). Но Лешке он понравился. Еще вчера вечером при переговорах Дадашев сказал уверенно:
— Вот, дорогой, как мы с тобой сделаем. Ветераны наши люди уважаемые. Но поить их водкой завода «Кристалл» или импортной — это слишком. У тебя на это денег не хватит. Но подавать им всякую отраву-сивуху вовсе по дешевке — стыдно и мне, и тебе. Поэтому я отпущу тебе средненько. И цена невысокая, и пить приятно. Водка из Белоруссии, хорошая, простая водка. Выпьют от души, сколько захотят. Бочку селедки дарю бесплатно. Давай деньги, через час все привезут.
Слово он свое сдержал.
И — грянул праздник! К десяти утра городишко словно помолодел, засверкал, музыка слышалась на всех перекрестках, народ повалил на улицы.
Завтрак ветеранов начали в 10.30, и он прошел приподнято, торжественно, с очень незначительным возлиянием. Во всем этом была заслуга только Рокотова. С рюмкой в руках он гулял вдоль столов в большом холле Дворца культуры, для каждого находил нужное слово, иногда переключал общее внимание на три телевизора, которые транслировали праздник, уже бушующий в Москве.
Пока все катилось без эксцессов, но Лешка был твердо уверен, что «русская свадьба» без драки, визга и крови не бывает, на то она и свадьба по-русски, мы не какие-нибудь там чопорные и спесивые англичане.
По Лешкиному списку ветеранов числились 46 человек. На завтрак явилось 62. Лешка велел впускать всех, кто был сед, лыс, имел хоть одну медаль или просто хотел покушать. Он был к этому готов, хотя не знал, как придется выворачиваться во время обеда — там все могло случиться.
Лешкин шофер ходил за ним следом, не выпуская из рук сейфа с наличностью. В этот кейс приходилось нырять каждые пять минут, и деньги таяли, как шоколад во рту. Официанты клянчили мзду за каждое телодвижение, шоферня, обеспечивающая подвозку-отвозку людей и продуктов, ныла относительно будущего непременного подорожания бензина, сторожа тоже придумывали себе какие-то оплачиваемые обязанности, но от этих отделались стаканом водки.
Незадолго до окончания завтрака Лешке сообщили, что приехал оркестр.
Лешка спустился вниз и увидел, что Алик и его команда с горой звукового оборудования уже стояли в холле и были готовы к любым подвигам.
— Привет, Леха! — крикнул Алька. — Мы играем бесплатно, черт с тобой! Но кормежка-то будет?
— От пуза, — сказал Лешка и почувствовал себя легче, потому что хоть один человек, которому можно полностью доверять, был при нем.
— Я позвонил Журавлю, — без передышки сообщил Алик. — Он сказал, что, может, подъедет сюда со своей съемочной группой и зафиксирует твои подвиги на пленку, чтобы их увидала вся Россия! У тебя что сейчас по плану?
— Кончается завтрак.
— Отлично! Вот мы и начнем!
Лешка с ужасом подумал, что сейчас вся это громкоголосая, буйная шпана втащит в зал свои чудовищные установки и обрушит на головы пенсионеров свои синкопы, но Алик оказался мудрее.
Он подхватил аккордеониста, вместе с ним прошел в зал, усадил его в уголке, выждал паузу, и аккордеонист заиграл «Темную ночь», а сам Алик запел. Запел в старой манере, в стиле Марка Бернеса, то есть так, как и пели эту песню десятилетиями, пока не принялись калечить чудовищными аранжировками.
Номер произвел оглушительный эффект. Кое-кто из размягченных старичков откровенно заплакал…
Рокотов нашел Лешку и пожал ему руку.
— Молодец. У тебя есть задатки режиссера, ты чувствуешь атмосферу, темп и ритм мероприятия.
— Впереди еще обед и концерт, это будет потяжелее, — засомневался Лешка, но старый артист уверенно похлопал его по плечу.
— Выдюжим, юноша! Такое ли мы сворачивали в наши годы?
Завтрак закончился более чем пристойно, а за митинг Лешка не отвечал — это было делом городских властей, милиции и прочих ответственных органов.
Большинство ветеранов на митинг не пошли — разбрелись по домам, передохнуть перед праздничным обедом и распределением подарков.
Лешка тоже посчитал было, что на митинге ему делать нечего, но Рокотов обиделся и сказал, что товарищи должны вместе выдерживать бой до конца, и они пешком отправились на центральную площадь.
Город ликовал по мере своих сил и возможностей, и было в этом общем празднике что-то уютное и домашнее, чего вряд ли сумели добиться в Москве.
С высоты своего роста Рокотов окинул взглядом улицу, переполненную двигавшимся к площади народом, и сказал:
— Красные тряпки доминируют, черт их дери! Надолго застряла зараза в народе, но скоро вытравится.
Лешка не сразу его понял, а потом сообразил, что замечание относилось к знаменам, реющим над группами людей. Что правда, то правда, преобладали красные серпасто-молоткастыс стяги навеки канувшего в бездну СССР.
— Новому поколению на это будет плевать, — миролюбиво сказал Лешка.
— Твои бы слова, юноша, да Богу в уши! — раздраженно ответил Рокотов. — Новое поколение! А как это жить будет?! А это еще что за свиньи?
Лешка проследил за его взглядом и увидел сравнительно стройную колонну людей, первые шеренги были облачены в черную униформу (перекрашенные офицерские гимнастерки), почти каждый был перетянут кожаной портупеей, на головах — армейские фуражки. Знамена над ними реяли различные — от черно-желтых до Андреевского стяга с синим косым крестом.
— Разве этих подонков не запретили? — Рокотов широко открыл глаза.
— Да так, середина на половину, — неопределенно ответил Лешка, а Рокотов сплюнул и вконец расстроился.
Трибуна на площади блестела свежей краской, над ней красовался герб Каменска и государственный флаг. Перед трибуной, под окоем площади и даже в пролете улицы стоял народ. Лешка не умел считать людей «по головам», но все же прикинул, что тысяч пятнадцать наберется наверняка. А может, и больше.
Около трибуны военный оркестр очень лихо играл победные марши. Особенное восхищение вызывал дирижер — неизвестно, много ли он смыслил в музыке, но внешне он был артистом высшей пробы. Стройный, гибкий, легкий, в ладно сидевшей форме, он так работал руками, что, казалось, мелодия идет не из пасти сверкающих труб, а срывается с пальцев его рук в белых перчатках.
Появление на трибуне Рокотова вызвало мощную волну нарастающего гула. Дирижер не прозевал момента, оборвал марш — и грянул туш!
