Екатерина Лесина - Дельфийский оракул
Или мужчину, вырядившегося, несмотря на жару, в костюм.
Или вот ту парочку, остановившуюся на переходе, позабыв обо всем, они целовалась.
Кого-нибудь… ей так нужна помощь! Но люди шли мимо. Люди не видели Алиску, потому что были слишком заняты собой. У людей хватает своих забот, и что им до девушки, которая просто стоит в тени тополя? Дерево – и то подняло ветви, не желая прикасаться к ней. Небось боится, что внутренний Алискин огонь перекинется на него.
Деревья тоже боятся солнца.
В руках Алиска держала свернутую газету, сквозь которую прощупывалось нечто твердое, некой характерной формы. И Алиска разжала бы пальцы, позволив свертку упасть на землю, но солнце держало ее.
Оно же подтолкнуло ее вперед, к зданию, которое было Алиске знакомо. Солнце точно выбрало момент – двери из темного стекла распахнулись, выпуская наружу даму в белом балахоне. Оказавшись на солнце, женщина скривилась, поспешно нацепила очки с большими стеклами, а из сумочки достала веер.
– Извините, – окликнуло женщину солнце Алискиным голосом. – Вы ведь Евдокия?
– И что?
– Мне очень нужна ваша помощь.
Сверток распался.
– Меня… я…
Ребристая рукоять пистолета легла в руку. И пальцы девушки нащупали спусковой крючок. Алиска кричала – беззвучно, но солнце вылепило из ее губ улыбку. А толстуха все медлила.
Ей бы бежать подальше!
А она медлила. Смотрела, как поднимается пистолет. И слышала, кажется, как щелкает боек, соприкасаясь с пяткой гильзы.
Когда грянул выстрел, Алиска все-таки закричала.
Ее задержали – сразу. Алиса не сопротивлялась. Она смотрела на пистолет, на женщину, которая продолжала кричать, хотя кричать ей было тяжело. Лицо женщины покраснело, щеки ее надулись, как красные переспелые помидоры, которые вот-вот лопнут от крика.
А потом женщина выбила пистолет из руки Алисы.
И подоспевшая охрана сбила ее с ног. Асфальт больно обжег ей руки и колени.
– Полицию! Полицию вызывай!..
В ее поясницу уперлось чье-то колено. Зачем? Алиса ведь не сопротивляется. И ей охота спать… ей безумно хочется спать. Она даже смежила веки, но – ей не позволили.
Вой сирены. Голоса. Тяжелые ботинки с тупыми носами. Алиску дергают и пихают. Кто-то лезет пальцами ей в глаза, но четкой картинки нет – все плывет…
– Ишь, наширялась, дура!
Толкают. Тащат. Запихивают куда-то. А на руках ее смыкаются металлические клещи браслетов. Но в машине Алису укачивает. Ее рвет – прямо на пол, и сидящий рядом человек матерится.
Ударит?..
Нет. Нельзя бить женщин.
– Врача вызови, – говорят кому-то. – Передоз, по ходу. Еще окочурится!
Алиса не наркоманка! Она за здоровый образ жизни и фэн-шуй. Ей просто плохо… очень плохо…
– …да, стреляла, но промахнулась. Тетка та в рубашке родилась, если пуля прошла по касательной. Руки, небось, у девки тряслись.
Нет. Просто Алиса никогда никого не убивала. И не убьет. Это неправильно!
Она лишь замуж хотела.
– За кого? – деловито спрашивают, подхватывая нить разговора. И Алиска понимает, что она уже не в машине. Кабинет. Солнца много! Пусть уберут солнце – оно следит за Алисой. Оно злится, что Алиса не исполнила свое предназначение. И теперь ей точно замуж не выйти.
– Какое предназначение? – ласково спрашивают Алису, и она видит человека. Он не молод и не стар. Он обыкновенный и в то же время замечательный, ведь он разговаривает с ней. – Давай, милая. Сосредоточься. Какое предназначение?
– Убить.
– Кого? Ту женщину? Гражданку Якименко?
Алиса не знает имени. Ей просто показали фото.
– Кто показал?
Алиса не помнит. Но – надо ее убить. А потом – Илью. Он плохо поступил с Алисой. Несправедливо. Он думает, что Алиса – это вещь. А она – живая! И ей было больно. За боль нужно мстить. Так ей сказали. И дали пистолет. Это же просто – берешь пистолет, снимаешь с предохранителя, целишься – и нажимаешь на спусковой крючок. Только надо подойти ближе, чтобы не промахнуться…
Но Алиса не справилась. И солнце злится. Оно бывает очень-очень злым.
– И кто же тебя, дурочка, такому научил? – Человек оказывается рядом. Он берет Алису за запястье, сжимает его и хмурится. – Где, черт побери, врач?
Алиса не слышит его. Ей все еще очень хочется спать.
– Солнце злое. – Она слышит себя словно со стороны и держится лишь на его прикосновении. Если человек уберет руку, Алиса погибнет. – Скажите ему, что солнце – очень злое!
– Кому?
– Илье.
– А фамилия у него имеется?
Да. Алиса назовет ее. Только вспомнит… она же помнит! Она примеряла эту фамилию к собственному имени – не раз и не два.
– Д… Далматов! Нельзя пить из чаши. – Это предупреждение, этот человек – добрый, он передаст. – Нельзя пить из чаши! Солнце сожжет.
– Да где же врач?!
Алиса проваливается в сон. Во сне – хорошо. Не больно. И солнце уже не ранит, но обнимает ее, баюкая в золотой колыбели света.
О появлении чужака дом известил его скрипом двери, стоном половиц и громким голосом:
– Есть тут кто живой? Эй!
Далматов вышел навстречу незваному гостю, подумав, что все-таки следует нанять прислугу, хотя бы затем, чтобы стереть мокрые следы, которые гость оставил на паркете.
– Дождь начался, – сказал человек, словно оправдываясь, и стряхнул с рубашки капли воды. Был гость высоким, широкоплечим и вид имел весьма богатырский, хотя и простоватый. – Полиция. В смысле я – полиция. Младший оперуполномоченный Добрыня Муромцев.
Сказал – и покраснел: видимо, крепко ему доставалось за подобное сочетание имени и фамилии.
– Илья, – ответил Илья, прикидывая, где он успел напортачить настолько, чтобы заинтересовать своей персоной полицию. – Далматов. Чем обязан?
По-хорошему следовало бы пригласить Муромцева в гостиную, велеть, чтобы подали чай, а лучше – и не только чай, и проявить максимальное дружелюбие вкупе с готовностью сотрудничать. Но у Далматова иным голова занята была.
– Я вас другим себе представлял, – признался Муромцев. – Скажите, кем вам приходится Алиса Белова?
– Никем.
– Совсем никем?
– Совсем.
Какой-то бессмысленный получается разговор, хотя одно понятно совершенно точно – Алиска нашлась.
– А вот она говорит, что вы пожениться собирались. Но потом передумали. – Муромцев смотрел на него исподлобья, с явным неодобрением. В его «парадигме» мира намерения, высказанные вслух, обретали силу клятвы. И если уж собирались, то должны были пожениться.
– Она собиралась выйти за меня замуж. А я на ней жениться – нет. И если разговор наш лишь начинается, пойдемте в кухню. Чай будете?
– Буду.
Кухня пустовала. Некогда здесь всегда было жарко. Суетились люди. Горел огонь. Что-то кипело, шипело, жарилось. Кухню наполняли ароматы жареного лука, копченостей, кофе и свежего хлеба…
– Ого, сколько тут места. – Муромцев огляделся и ткнул пальцем в потолок. – А лампочки перегорели!
Ну да. Перегорели. И проводка шалит. Ремонт все-таки нужен, но Илья еще не решил: будет ли делать его сам или все-таки расстанется с домом?
– И пыли много… следить за домом некому?
– Некому, – согласился Илья. – Что она натворила?
– Гражданка Белова? Покушение на убийство.
– Чье?!
Кофейный аппарат кряхтел, как старик, но все-таки выдал порцию вполне приличного эспрессо. Где-то в дебрях холодильника скрывалась некая еда. Холодная курица. Какой-то салат в пластиковом контейнере. Колбаски. Желе. И мясной рулет с оливками.
Далматов достал все.
– Она принимала наркотики? – Муромцев не стал отказываться от еды.
– Насколько я знаю, нет.
– Насколько хорошо знаете?
– Я не слишком интересовался тем, что она делает.
– Как же так? – Ел Муромцев жадно, но аккуратно, только хлеб ломал и скатывал в шарики. – Вы с девушкой живете – и не интересуетесь, что она делает?
– Дом большой. Здесь легко… не мешать друг другу. И мне, честно говоря, было плевать. От нее мне нужно было одно, и я это получал. Она рассчитывала на большее? Ее проблемы.
Нельзя было говорить этого. Людей пугает правда. Но Далматов слишком устал, чтобы придумывать вежливое правдоподобное вранье о праве личности на свободу.
Муромцев хмыкнул и, отхлебнув глоток кофе, скривился:
– Кислый. А чаю можно? Я чай больше люблю. И чтобы в большой кружке…
Надо же, какая полиция капризная пошла! С другой стороны, Далматову нетяжело приготовить и чай. Глядишь, и разговор у них пойдет веселее.
– Нельзя так наплевательски к людям относиться, Илья… как вас по батюшке?
– Без батюшки. Тем более что вы наверняка уже «пробили» мои данные.
Чайник… чайник был старым, древним – даже по сравнению с бронзовыми сковородками. Весил он килограммов пять, но не потемнел от возраста, напротив, обрел приятный равномерный лоск, который появляется после многих лет регулярной полировки.
Далматову даже было немного неудобно ставить его на огонь.
