Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов
– Это все из карманов Мироныча. Ах ты, мать честная, опись-то доделать нужно, – спохватился Саныч, поспешно дожевывая круто посоленный хлеб, – а то ж протрезвеет – скандалить начнет.
– Пособим, Ваня, не плачь. Поможем, товарищ и. о. начальника отделения?
– Всенепременно, – воодушевленно пообещал Акимов, разлепляя сонные глаза.
– Раз так, то садись и пиши, – скомандовал Николай Николаевич. – У тебя почерк красивый. Я диктовать буду.
Остапчук аж ручки потер.
– Итак, записывай. Пуговица круглая, коричневая, с двумя дырками, бэу – одна штука, в примечании можешь отметить, что со следами грунта. Пуговица металлическая, на ножке, гладкая, по границе – ободок, бэу – одна штука. Пуговица бельевая, сломанный край, белая, две дырки, бэу…
– Может, сразу их оптом записать? – не выдержал Акимов.
– Ага, держи карман шире, – вмешался Саныч. – А ну как хотя бы одна пропадет, а он ее за самую шпионскую почитает? Ведь анонимку накатает куда следует, мы же по шапке получим.
– Точно, – подтвердил Сорокин. – Анонимки – это Миронычев конек, нечто вроде увлечения на досуге… как это в психиатрии? Кверулянтство[13].
– Кверу… красиво. Запомню, – пообещал Саныч.
– Запиши, – посоветовал капитан. – Далее. Скрепки канцелярские, зацепленные одна за другую, в количестве семи штук, бэу. Шпилька женская, бэу, разогнутая. Сушеная рыба типа лещ, завернутая в газету «Гудок». Ремень мужской, бэу, кожаный, черный… Сколько веков он его носит, весь потрескавшийся, в руках разваливается. Шнурки, бэу…
– Все, что ли? – спросил Акимов, понимая, что пауза как-то уж очень затянулась.
Сорокин не отозвался, Сергей поднял голову и увидел, что руководство, опершись кулаками в стол, задумчиво взирает на шнурки.
– Николай Николаевич, что?
– Да та-а-а-ак, – протянул капитан. – Саныч, кто шнурочки изымал?
– Я.
– А из ботинок кто выдергивал?
– Сам и вынул Мироныч, не барин, а что такое?
– Узелок занимательный. А он что говорит, где был во время предполагаемой смерти?
– Машкин утверждал, что тем вечером в кино ходил, кина-то, правда, никакого не было, – отрапортовал Остапчук.
– Как так?
– Плакат о показе фильма повесили заранее, но в тот же вечер сеанс отменили. Зал заняли под партактив…
– Может, он был на заседании? – тотчас спросил Сорокин.
– Не знаю. Не проверял.
– Ага, понял, – кивнул капитан. – Впрочем, это сомнительное дело, его побоку. А вот узелочек. Второй уж, и характерный… К чему бы такой?..
Более он ничего не сказал и от предложения остаться переночевать отказался:
– Нечего собак дразнить. Мало ли, нагрянут с проверкой – а меня и нет. – Напомнил: – Сережа, наутро Машкина отпустить не забудьте. И насчет Анчутки все-таки…
Давая последние наставления, капитан открыл дверь – и нос к носу столкнулся с Надей Белоусовой, которая, как выяснилось, некоторое время топталась с той стороны в коридоре, не решаясь войти.
Увидев Сорокина, она заметно приободрилась и обрадовалась.
– Доброго вечера… э… Николай Николаевич, а вы к нам насовсем?
– Нет, Надюша, это вы к нам, а я отсюда, – капитан галантно посторонился, пропуская посетительницу.
– Очень жаль, – искренне огорчилась она, – потому что… вот.
Достав вскрытый конверт, протянула его Сорокину.
– Что это, Наденька? – из конверта капитан достал паспорт. – Зачем мне твой паспорт?
– Там записка, прочтите.
Капитан повиновался. По мере того как он усваивал написанное, брови у него постепенно ползли все выше, выше, пока не дошли до определенного им предела. Сорокин протянул бумагу Акимову:
– Читай вслух. Наденька, позволишь?
– Конечно.
Сергей прочел:
– «Дорогая мадмуазель Надежда Георгиевна, приносим сердечные извинения за причиненные неудобства, выражаем искреннюю благодарность за одолженные нам деньги, обещаем вернуть в ближайшем светлом будущем. Паспорт посылаем за ненадобностью».
– Что это за письмо турецкому султану? – поинтересовался заинтригованный Остапчук.
– Да уж, Надя, разъяснения требуются, – подтвердил Акимов.
Надя, вздыхая, принялась излагать:
– Иду я по Поперечному просеку, в Сокольниках, выходят из кустов двое – и под нос мне пистолеты. Отобрали сумочку, один так вежливо: «Благодарю вас, – говорит, – следуйте далее, только не поднимайте кипиша во избежание лишних проблем. Извините пока».
– Что же забрали?
– У меня было немного: трешка, гребенка, пудреница и платочек.
– И что в милиции сказали?
– То-то и оно, – замялась Надя, – не заявляла я еще в милицию.
– Как же так?
– Сумочка-то старенькая, бог с нею, а вот без паспорта никак, я уж собралась заявить, а тут вот такое пришло.
– Нет, погоди, – остановил девушку Сорокин. – Почему сразу в милицию не пошла?
– Испугалась я, – краснея, призналась Белоусова. – Сами посудите: паспорт у них, а там – штамп и прописка. А ну как встретят в темной подворотне? Вот так и получилось… а теперь письмо и паспорт получила и сразу вот к вам, вы сообразите, как лучше поступить.
– Вот спасибо, – поблагодарил Иван Саныч с некоторой двусмысленностью. – А ты, между прочим, знаешь, что сама совершила преступление?
– Вот потому-то и не шла, – буркнула Надька.
Акимов, вздохнув, достал бумагу, окунул перо в чернильницу:
– Раз так, хотя бы изложи, заметила ли чего, как выглядели.
– Ничего я не заметила особенного. Среднего роста, в кепках, козырьки надвинуты, черные платки на лицах повязаны. Да, у одного на рукаве повязка красная и надпись «Дружинник», как у наших. А у другого на руке, вот тут, – она показала кулачок, – написано «Марк».
10
В парке было уютно, от густой листвы было прохладно. Танцплощадка, подсвеченная гирляндами, выглядела как диковинный корабль, идущий средь темных волн.
Сегодня вместо патефона играл настоящий оркестр, ребята из самодеятельности, и самое время потанцевать, но тут вскрылась нежданная неприятность: девушек хоть отбавляй, а вот парней – недостаток. Это не беда, можно и друг с дружкой пары составить, но уж больно прекрасно играли ребята, и прямо сердце требовало твердой, ведущей руки.
Девчата, составив делегацию из самых бойких, сходили на поклон к Лебедеву: не одолжит ли своих молодцев? Он отказал:
– Простите, девушки, мы не танцевать пришли.
– Марк, но если танцев не будет, то вам и за порядком следить незачем, – втолковывали ему, но Лебедев хотя и улыбался, но остался непреклонен.
Тут Марине Колбасовой пришла удачная мысль:
– Чего бы вам венгров не пригласить?
– Вот-вот, – одобрил Лебедев, – точно! Что ж вы, девчата?
Ткачихи смутились: в самом деле, и о чем думали?
– Как же мы с ними говорить будем? – с сомнением спросила одна.
– На интернациональном языке, – бодро ответила Марина. – Тренируйтесь, надо выстраивать международные отношения. Товарищ Лебедев, позволите отлучиться?
– Ради такого дела – разрешаю, – отозвался Марк, чуть улыбаясь.
Марина, прихватив для храбрости еще двух подружек, отправилась в общежитие, где квартировали ребята из Венгрии, изучающие тонкости производства на фабрике.
– Дуры
