Тайны расстрельного приговора - Вячеслав Павлович Белоусов
Вернулся весёлый. Видно, обыск обнадёжил. И действительно, последними вошли двое. Один в форме майора милиции, второй в штатском. Майора на рыбнице Валентин видел впервые, второй держался за его спиной. Но Матвеичу майор показался знакомым. Он бросил на него вопрошающий отчаянный взгляд. Тот сделал вид, что не знает старого рыбака.
— Вот чем занимались, поганцы! Обвешивали да обманывали своих же ловцов! — торжественно, словно с трибуны, выкрикнул майор, высоко подняв над головой гири для взвешивания рыбы. — Совсем совесть потеряли! У своих же работяг воровали!
В днищах гирь зияли просверленные пустоты.
Второй в штатском молчал, но цепко ощупывал лицо каждого арестованного.
— У кого из вас будут просьбы, заявления или жалобы перед личным обыском и допросом? — уже уходя из поварской, спросил штатский.
Задержанные молчали. Леонид вроде дёрнулся, но Матвеич жёстко прижал его тяжёлой лапой.
— Не спеши, сынок, — осадил он Леонида, шепнув в ухо: — Остынь. Обсудим пока. Время, похоже, дают.
И дверь за милиционерами захлопнулась, ушёл и лейтенант вместе со всеми.
Валентин огляделся: бодрился Матвеич, на Леонида жалко было смотреть. Сникли и остальные.
— Ну что будем делать, братва? — подал голос старый рыбак, правая рука Рудольфа.
Желающих говорить не оказалось. Не находилось решительных. Каждый ждал, когда начнёт другой.
— Времени у нас мало. Молите Бога, что с радости они про всё забыли. Сейчас очухаются. Нас таскать начнут по одному. Тогда поздно будет, — рассудительно объяснил мудрый Матвеич. — Влипнем враз, если вразброд говорить начнём. А там шустро развезут нас по разным местам да по одиночным камерам. Подсаживать сук начнут. Совсем поплывём.
— А что делать-то? — подал голос один, Валентин видел его как-то ночью, вместе приходилось разделывать осетров.
— Надо обсудить, что базарить. Главное — одно и то же. Не вразброд, — тяжело переводя дыхание, наставлял Матвеич.
— Что тут скажешь? Попались с поличным! Гири видел? Понесли уже, — выкрикнул опять знакомый Валентину рыбак.
Его нестройно поддержали.
— Цыц! Гниль! — рявкнул Матвеич и развёл руками, будто расталкивал дерущихся. — Гири — это не главное. Это мелочовка. Об икре ни слова! О других вещах тоже молчок! Поняли, о чём я говорю? Никого чужих на рыбнице не видели, ничего не знаете. Умерли все! Всех забыли!
— Что с Рудольфом? Где он? — не выдержал кто-то из братвы.
Матвеич отвёл глаза. Все повернулись к Леониду.
— Где отец? — спросил Матвеич, тихо коснувшись плеча Леонида.
Тот покачал головой: не знаю, мол.
— Бросил нас, — заскулил кто-то. — Сам дёру дал, а нас всех повязали…
— Молчать! — опять взъярился Матвеич. — Не вам обсуждать! Вы — мелкие шавки! Хорошо даже для нас, если ему удалось сквозь сети их прошмыгнуть. На свободе он больше пользы принесёт. Поможет выкрутиться. И нам без него легче. Ничего не знаем, ничего не ведаем. Весь спрос с начальства. Ну, бывало, не святые, слегка баловались. У рыбаков на котёл рыбёшку брали не спросясь. Бес попутал. Но для себя, не для продажи.
— А гири? — выкрикнул кто-то.
— Кто гири попортил?.. Не знаем. А почём нам знать? И в другие дела не лезли. Наше дело маленькое.
Матвеич оглядел притихших рыбаков, остановился на Валентине.
— Поняли, шавки?
Рыбаки хмуро закивали головами.
— С вас и спрос мал, — подвёл черту Матвеич.
— А с Леонидом как? — поднял кто-то голову.
— С Леонидом?
— Да. Он вроде как сын же?..
— Гостил у отца летом, — отрезал Матвеич, подумав. — И вообще чем меньше говорить будете, тем лучше для каждого. Не знаете вы Леонида! Сын ли, не сын? Откуда вам знать? Вы — чужие между собой люди. Друг друга только по работе знаете, да на пьянку валите.
— А разведут нас? — подал голос знакомый Валентину рыбак.
— Растащат по камерам, — почесал голову Матвеич, — тогда придумаем что-нибудь.
— Нет уж, сейчас надо думать. Сам говоришь, потом поздно будет.
— Въедливый ты, Никифор. Но правда твоя, — озадачилась «правая рука Рудольфа». — Я знаю, в тюрьме есть своя связь. Воровская почта. Надёжная штука. Воры оберегают её, как мать родную. Вот ею и воспользуемся. Надо только для себя условные знаки придумать. Чтобы суки ментовские не пронюхали и не перехватили. Тогда всё враз наружу вылезет.
— У тебя башка, Матвеич, ты и позаботься.
Ответить старый рыбак не успел. Дверь в поварскую отворилась, и лейтенантик позвал:
— Кто из вас Мамонов? Выходи!
Мамоновым оказался Матвеич. Он, кряхтя, поднялся, оглядел дружков, подмигнул им бодрящим левым глазом и шагнул за порог.
Леонид невольно прижался к Валентину. С тех пор, после ссоры в гостинице, они не обмолвились ни словом, держались чужаками. Открещивался Леонид, Валентин хранил беспристрастное молчание, будто между ними ничего не произошло, нрав не показывал.
— Ты что же, действительно не видел отца? — решился едва слышно спросить Валентин.
— Нет.
— И не знаешь, удалось ли ему скрыться?
— Не знаю.
— Дела-а, — протянул Валентин и смолк, снова пригнулся к уху парня, оглянулся воровато: — А народ говорит, что далеко Рудольф уже, легавым его не достать.
— Это куда же в нашей многонациональной спрятаться можно? — скривил губы Леонид. — На Кавказ, что ли, рванул? Я бы знал.
— Значит, не доверяет он тебе, — Валентин сплюнул на резиновые сапоги.
— Попридержи язык! — сверкнул глазами Леонид. — Матвеич был бы рядом, мигом глотку перегрыз!
— Матвеич твой — такое же дерьмо, как и все мы, — Валентин, будто и не заметил оскаленной физиономии бывшего дружка. — Его тоже Рудольф за дурака держал. Вы с отцом заправляли всем. Всех и теперь обкрутили. Только кинул и тебя папаша?
— Чего мелешь? Заткнись!
— Не прикидывайся валенком, будто ничего не знаешь.
Леонид едва сдерживался. Казалось, ещё секунда — и он бросится на соседа.
— Ты не лязгай зубищами-то, — хмыкнул Валентин, но держался начеку, следя за малейшими движениями Леонида. — Ты же письма от Рудольфа в Ленинград возил?
— Какие ещё письма?
— Я тебе не лох с базара, — схватил Валентин дружка за ворот куртки и, прижав его лицо к своему, зашипел ядовитой змеёй: — Это безропотным червям вы с Матвеичем лапшу на уши вешать будете. Со мной не пройдёт.
— Что ты мелешь? Перегрелся? — противился Леонид, но утратил боевитость и ярость.
— Знаю я, куда ты в Ленинграде гонял без меня и что таил!
— Следил, сука!
— Значит, верно народ понимает, кинуть решили всю братву, — мрачно процедил Валентин и отшвырнул от себя Леонида. — Ничтожество… А красивыми словами прикрывались… Золотые горы обещали…
— Я ничего не знаю, — смутился Леонид, — а письмо одно было… так, записка, передал и всё. Я и не читал её.
Он испуганно
