Фридрих Незнанский - Рекламная любовь
— Нет, уехать не уеду… Но, может, Арнольд нас отпустит? — оживилась Маша. — У меня деньги уже накоплены кое-какие. Можно комнату снять. Я работать пойду… Он переведется в Москву учиться…
— Ну да! Правильно! — подыгрывал Григорий, думая про себя: «Она, никак, с катушек съехала. Кто ее отпустит? Какая работа? Да ты, Маруся, теперь никогда никакой работой заниматься не будешь, кроме как под мужиком лежать. Лежать-то оно не пыльно! А работать — это ж работу делать надо. Чтобы из проституток в передовые производственницы выходили, это вряд ли… Жизнью проверено и классиками неоднократно описано!»
Вслух Григорий продолжал горячо поддерживать девушку:
— Правильно, Машка! Ты здесь долго не выдержишь. Сопьешься, и не будет на тебя спросу. И выгонит Арнольд тебя на помойку. Ему людей не жалко. А Серега твой тебя любит. И простит. Молодые прощать умеют. У них еще силы на это есть. Так что давай, звони!
Он придвинул к ней телефонный аппарат. Маша отшатнулась.
— Нет, я не буду! — Она задумалась. — Знаешь что? Давай так сделаем: ты позвонишь моей подруге, скажешь, что я тяжело заболела, вообще умираю. И пусть она сообщит об этом Сергею. И скажет, что я хочу с ним повидаться перед смертью! — Маша вошла в образ и даже руки прижала к груди, показывая, что смертельная болезнь таится именно там. — И дашь свой телефон. Чтобы он позвонил сюда. И объяснишь ему, как добраться. Если, конечно, он захочет приехать, сможет простить… Если нет, что ж, я пойму… — голосом угасающей «дамы с камелиями» закончила Маша.
Григорий завороженно слушал. Какая, черт побери, актриса! Комиссаржевская отдыхает!
— Лады! Давай телефон.
— Так три часа ночи! — Маша взглянула на настенные часы.
— Вот и хорошо! По ночам как раз и помирают. Вернее, под утро. Пока позвоним, то да се… Как раз будет.
— Вообще-то — да! — согласилась Маша, уже видевшая себя нарядно убранной в нарядном гробу. — Набирай, я номер помню.
Она продиктовала номер Надежды и бессильно прислонилась к стене, прикрыв глаза.
Григорий быстро щелкал кнопками, с тревогой поглядывая на умирающую. Успеть бы!
Долгие длинные гудки.
— Не отвечают…
— Жди, она спит, — слабо ответила Маша.
— Алло? — заорал вдруг Григорий. — Мне Надю!
— В отпуске? Понял… — Он положил трубку. — В отпуске твоя Надя. Вот облом! Может, еще кому позвонить можно?
Маша задумалась.
— Звони Александре! Она хоть и сучка, но последнюю волю умирающей, думаю, не нарушит.
— Диктуй номер! — Гриша снова набрал ряд цифр. — Мне Александру. Александра? Здесь у меня Маша умирает! Какая? Господи, какая Маша? — прикрывая рукой трубку, спросил Григорий.
— Ра-зу-ва-ева, — шепотом произнесла по слогам Маша.
— Разуваева! Очень тяжело больна! Просит, чтобы, значит, Сергей позвонил. Я? Врач. Ну да, лечащий врач! Вы ему обязательно сообщите, поняли? Это ее последняя воля! Поняли? Пусть он позвонит по телефону… Спросит Григория Николаевича, ясно? Все, отбой!
— Ну? И что она сказала? Позвонит? — открыв глаза, лениво произнесла Маша.
— Ничего не сказала. Промолчала она. А что я говорил, ты слышала.
— Тогда наливай!
— Машка, ты же пьянущая уже в задницу!
— Плевать! Наливай, а то уйду…
Глава 31
СЕРГЕЙ
Первое время он вообще не вставал. Лежал сутками на тахте лицом к стене и смотрел на обои. Он уже знал наизусть каждую выбоинку в стене, каждую щелочку. Вот маленькая дырка от гвоздя. Здесь висел когда-то календарь. Чуть выше и левее кусок обоев отклеился, был виден край газеты и часть заголовка: «Ускор…» Он пытался угадать, что написано дальше. Ускорим выпуск чугуна и стали? Ремонт делали восемь лет назад, то есть газета восьмилетней давности. Возможно, тогда еще выпускали сталь. И ускоряли выпуск чугуна. Хотя — вряд ли. Это был девяносто шестой год. Какая сталь? Может, что-нибудь про выборы? Ускорим выборы президента? Или просто «ускорение свободного падения». Чему там оно равно? Весу тела, массой в… умноженному на… Черт его знает. Он забыл все формулы. Это его любовь к Маше — ускорение свободного падения.
Он вспоминал, как у них все начиналось, он тогда маялся и верил и не верил в ее любовь. Часами ждал на лестнице, потому что вот-вот он должен был что-то узнать. Что-то такое, что от него скрывалось. И видел, как кто-то уходил или приходил туда, где была Маша. И медлил принять решение, ему все требовалось еще одно доказательство ее неверности, ее лживости. Еще одно — и все, и конец. Но она умела так улыбаться ему, так ласково смотреть в его глаза, что все подозрения улетучивались. А ведь он видел этого мужчину, что привел на их свадьбу того, другого, кто разрушил его жизнь. Он видел, что этот мужчина выходил под утро из квартиры, и Маша провожала его! Но тогда, зимой, он отказывался поверить в ее неверность и лживость, потому что тогда нужно было принимать решение. И он перестал видеть, следить, замечать. Потому что, если раньше ему казалось, что любовь основана на доверии, то потом он понял, что его любовь выше доверия, ясности, определенности, она выше всего. И в его отказе от выяснения отношений заключалась вера в продолжение его любви. Оказалось, что продолжения нет. Есть гибель. Его любовь упала с высоты его чувств с ускорением свободного падения и разбилась вдребезги…
Мама заходила к нему по сто раз на дню, пыталась кормить с ложки бульоном, паровыми котлетками… Он не двигался, он просто не мог шевельнуть пальцем, вымолвить слово… Приходили друзья, чтобы растормошить, утешить, развеселить его, он накрывал голову одеялом и лежал так, пока не оставался один.
Мама вызвала какого-то известного доктора, тот долго сидел возле Сережиной постели, а потом долго беседовал с мамой.
Слышались обрывки фраз про академический отпуск, про путешествие или что-то, «что заинтересует его, обрадует, отвлечет. Понимаете, это депрессия, тяжелейшая депрессия. И нужны лекарства, сам он не выберется!».
Мама, плача, стоя перед ним на коленях и ломая руки, уговаривала его принимать таблетки. И он начал их принимать. Не потому, что ему было жалко маму, а потому, что она мешала ему лежать и рассматривать обои.
Но понемногу он начал оживать. Однажды понял, что уже очень давно не мылся, что от него просто воняет. Встал, пошел в ванную и принял душ. А потом попросил есть. Это был такой праздник в семье! Отец, который все недели, что его сын лежал живым покойником, был растерян и не знал, как вести себя, за этим первым за время его болезни совместным ужином рассказывал всякие истории из жизни в горячих точках. Про молодых ребят, которые лишились ног или рук или еще чего-нибудь, но не сдались! Стали инженерами, предпринимателями. В общем, почти космонавтами. Мама толкала отца локтем и все подкладывала Сереже лучшие кусочки, приговаривая: «Ты ешь, ешь, сынок!» Бабушка вынесла к ужину припрятанную бутылку кагора. Сережа выпил рюмочку. И ему стало легче.
— А где телевизор? — спросил он, увидев на месте «Панасоника» большую вазу с цветами.
Мама излишне быстро ответила, что телевизор сломался, что потом они купят новый. А пока можно обойтись.
— Потому, — торопливо добавил отец, — что мы хотим купить тебе мотоцикл!
Сергей давно мечтал о мотоцикле, еще в той, прошлой жизни.
— Спасибо, — безразлично произнес он, лишь бы что-то ответить.
Ему были безразличны и телевизор, и мотоцикл. Но отец притащил красивый глянцевый журнал, сел рядом с сыном, начал листать страницы.
— Ты смотри! Смотри, какие классные модели! Ну, выбирай какую хочешь.
И Сергей ткнул пальцем в самую дорогую — в спортивный «Сузуки». Просто так.
— Хорошо! — в один голос согласились родители.
Это было просто смешно! Откуда у них такие деньги? И Сережа даже улыбнулся.
— Вы шутите, — сказал он.
— Нет! Завтра же пойдем и купим! — серьезно ответила мама.
Разумеется, Сергей не знал, что в тот букет роз, что был подарен его маме Трахтенбергом, был вложен конверт. Денег, что были оставлены им в качестве отступного за Сережину невесту, хватило бы на покупку квартиры. Отец хотел сжечь эти проклятые деньги, но мама не позволила, сказав, что они понадобятся Сереже. И что с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Короче, Сергей стал единственным в городе обладателем шикарного мотоцикла, мощного красавца, послушного мустанга. И жизнь вернулась. Нужно было получить права, и Сергей пошел на курсы. Потом он купил и экипировку — кожаные штаны, куртку, шлем — все, как полагается. Начал гонять по улицам, сводя с ума сидящих на лавочках бабулек. Местные байкеры приняли его в свою стаю, у него появились новые знакомые, а с ними — всякие байкерские мероприятия. В институте был оформлен академический отпуск, и Сергей мог предаваться новому увлечению все свое время. И начал выздоравливать.
Однажды он встретил на улице Надежду, и та рассказала ему, что Машу теперь можно чуть ли не каждый день увидеть по телику в рекламном ролике. Тогда он понял, почему в их доме исчез телевизор.
