Реджи Нейделсон - Красная петля
– Что за русский?
Она улыбнулась.
– Он здесь уже давно, но по-английски говорит неважно. Ошивается тут, будто просто наблюдает. Этого русского я иногда видела с мистером Маккеем. Я как-то встречала его на Брайтон-Бич, а сейчас он оказался здесь, в Ред-Хуке, вот почему я обратила на него внимание. Он всегда приходит сюда поесть, но не русскую еду. Зачем ему это? – Она положила на тарелку пару тамалес и протянула мне.
Я взял тарелку.
– Что дальше?
– Я спрашивала, как его зовут, а он не отвечает. Не хочет говорить. Просто наблюдает. Такой вот русский.
– Каков он с виду?
– Маленький.
– Что еще?
– Совсем коротышка, – сказала Рита. – Эй, ты чего?
– Значит, русский коротышка. Что еще?
– Однажды я видела его с мистером Маккеем и еще одним чернокожим, который смахивал на бомжа. Они шли втроем по Кофе-стрит.
– Сама видела?
Рита переключилась на русский и понизила голос:
– Я подыскиваю место для «Борщепита», как тебе такое название? Да, наверное, «Борщепит» или поярче, «Боршеград», хотя понятия не имею, при чем тут «град». Общаюсь с людьми, хожу по округе, а тут не так уж много русских, слушаю, о чем говорят люди. И услышала этих троих. Смотрю, а это мистер Маккей, с ним еще негр и этот русский коротышка.
– Как ты узнала, что он русский?
– Я же рассказывала. Я видела его раньше на Брайтон-Бич. А потом здесь.
– Что еще?
– Это все.
– Ты слышала их разговор?
– Слышала только, что они говорили по-русски.
– О чем?
– Не знаю.
– Знаешь. – Я отставил тарелку с нетронутой пищей и взял ее за руку.
Я заметил, что на этот раз Рита не упомянула Толю Свердлова. На уме у нее был только этот русский коротышка. И сейчас она нервничала. Отпрянула от меня, помахала подружке, словно бы призывая ее на защиту. Я отпустил Риту.
Подружка, одетая в джинсы и желтую рубашку, подбежала к Рите и, улыбаясь, принялась болтать о еде.
Я по-русски извинился перед Ритой. Она не поднимала глаз. К ее прилавку подошли два голодных семейства с детьми, и Рита занялась ими.
Я пошел было прочь, но вернулся и окликнул ее, снова по-русски:
– У того коротышки какие были глаза? Не обратила внимания?
– Конечно, обратила, – сказала она, раскладывая порции и держась от меня подальше. – Как тут не обратить.
– А что?
– Голубые-голубые. В России такой цвет называют васильковым.
– Где ты его видела?
– Неподалеку от свалки старых машин. На Коламбия-стрит.
Я был уже в пути, когда зазвонил телефон; это была Лили.
– Поторопись, – сказала она. – Пожалуйста! Приезжай немедленно, не могу говорить, просто приезжай. Ты мне нужен здесь, Арти.
Она лепетала, она была в панике. Я слышал ее голос, не хотелось ехать, не хотелось видеть ее, я пропаду, если снова ее увижу, я не смогу уйти от нее. Но голос у нее был отчаянный. Связь оборвалась. Я закрыл телефон. Снова раскрыл.
– Уже еду, – сказал я. – Что стряслось? Что?
– Он мертв.
– Кто? Толя? Толя мертв? Я еду, Лили. Еду.
Связь снова оборвалась. Где-то играли гитары. Эта забористая веселая музыка сводила меня с ума. В Бруклине шел парад в честь Дня труда. Я наглухо закрыл окно
.
Мертв, сказала она. Меня замутило, и я снова опустил стекло, чтобы глотнуть воздуха. Я не мог до нее дозвониться минут десять, пока гнал по тоннелю, мимо той раны в земле и Бэттери-Парк-сити, где обитал Сонни со своим иконостасом из фотографий и где, как теперь я понял, никогда нам не жить с Максин – я буду жить с ней, но не здесь. Мне казалось, что я или вырублюсь, или меня вырвет. Был понедельник. Я обещал ей приехать в понедельник, но теперь понимал, что сдержать слово не получится.
Впереди зажегся красный, и мне показалось, будто я тормознул. На самом деле я надавил на газ, и машина рванула вперед. Я проскочил два раза на красный свет и услышал за спиной сирену. Сине-белый охотник увязался за мной. Я почувствовал себя загнанным зверем. Толя мертв, а какой-то коп преследует меня за превышение скорости.
Я притормозил у тротуара. Коп притерся рядом, я показал ему значок, а он решил, что я псих. Тут снова заявил о себе телефон, и я перестал обращать внимание на копа, который, заглянув в окно, теперь изучал мои права с маниакальным пристрастием.
Пришло сообщение. Лили ждала меня у себя дома, на 10-й улице. Приезжай, если я тебе небезразлична. Я позвонил ей.
– Где он?
– Кто? – спросила Лили.
– Где труп? Почему ты дома, когда он мертв?
– О чем ты?
– Ты сказала, что он мертв, – напомнил я. Коп, разглядывавший мои права, теперь говорил по телефону, не знаю о чем, но ждать я не стал. Просто уехал. Я двигался на север, пытаясь снова дозвониться до Лили.
Еще до поворота на шоссе я услышал сирены, заметил мигалки, притормозил и увидел толпу у Хайлайн.
Повсюду стояли полицейские машины, на тротуар заехала «скорая», жаркий полдень звенел от воя сирен. Я бросил автомобиль у Толиного дома и пошел на мигающие огни.
Группа туристов, приехавших на праздник, стояла за рядом конных полицейских, они перешептывались, хихикали, тыкали пальцами вверх. «Прямо как в шоу «Закон и порядок», натуральный сюжет по телевизору. Снимай, снимай». Они тыкали пальцами в Хайлайн. нависавшую над головами.
Подросток в полосатой рубашке достал из кармана «мыльницу». Коп пробовал остановить его, но тот все равно сделал снимок, попятился, развернулся и побежал, ухмыляясь. Женщина взяла на руки свою малышку, чтобы та могла потрогать нос лошади. А коп, восседавший на коне – наверное, они были из Первого участка на Гудзон-стрит, – наклонился и погладил девочку по голове. Мамаша запечатлела их на пленку.
– Говорят, он свалился оттуда, – услышал я чьи-то слова.
– Что?
– Ну да, – сообщил мне коп в форме, когда я прошел за оцепление и предъявил свой жетон. – Дурацкий несчастный случай. Видишь, там сбоку старые стальные балки, – он указал вверх, на Хайлайн. – Бедняга провалился между ними или перелез через них, вон там, на южном конце. Тут заграждение из колючей проволоки, он зацепился и повис. Небось пьяный был. Какого черта он вообще туда полез? То ли обкололся, то ли упился. Ты бывал там когда-нибудь?
Да, подумал я. Бывал. Что же там делал Толя один среди ночи? Полноват он, чтобы лазать по таким местам. Да и незаконно это. Он говорил мне: я хожу туда ночью, как вор, как шпион.
– Мы проводили регулярные чистки, когда бездомные повадились селиться там. Давно это было. Я ненавидел эту работу. Скользко там, как в джунглях. Прогулки по Хайлайн чреваты сломанной шеей.
29
Это был Джек, а не Толя. Джек не улетел в Россию, он соврал. А может, он собирался туда лететь, и его что-то задержало, но погиб именно он. Его тело нашли ранним утром. Оно висело на проволочной ограде под Хайлайн.
Один детектив, шапочный знакомый по Шестому участку, поинтересовался:
– Все нормально, Aрт?
Я стоял, прислонившись к стене склада, опустив голову, чтобы хоть немного крови прилило к голове. Поднял глаза.
– Как это случилось? – спросил я.
– Я видел тело до того, как его высвободили из проволоки. Трудно сказать, сам он прыгнул или его столкнули. Должно быть, пробрался туда через один из складов. Туда вход воспрещен. Частная территория, нарушишь границу – могут арестовать. Владельцы очень огорчились из-за этого происшествия. Ты знаешь этого типа? Важная шишка, что ли?
Я кивнул.
Повсюду маячили копы в форме, детективы, медэксперты, люди из мэрии. Джек Сантьяго – знаменитость. Я насчитал три съемочные бригады с телевидения и шестерых репортеров с блокнотами. К телевизионщикам подбежал парнишка с охапкой газет. Вышел утренний выпуск «Пост». Я схватил газету и сунул мальчику деньги.
На первой странице был снимок Хайлайн и мутная фотография тела – подобия тела, – висящего на проволоке под путями. Снимали издали, но с некоторой натяжкой можно было допустить, что это Джек. Это напомнило один снимок линчевания на Юге – человек висит на дереве, просто неподвижно висит, тело как мешок с горохом.
Случилось так, что репортер газеты засиделся допоздна, вернее до утра, в одном из баров района скотобоен. Где-то в пять он заметил полицейских, спешивших на место происшествия.
В статье кратко описывалась жизнь Джека, много говорилось о его политических убеждениях, были намеки на наркотики, женщин, обычная ерунда, которую пишут в «Пост». Было там кое-что и о каскадерских наклонностях Джека. Я вспомнил, как на моей свадьбе он расхаживал по перилам Толиного балкона. Бросив газету в урну, я пересек улицу, оказался у Толиного дома и вошел внутрь, раздумывая над тем, как нелепо, что такой человек, как Джек, закончил свой путь этаким мешком требухи, выброшенным на помойку. Джек, с его Пулитцеровской премией, тремя бывшими женами и миллионом прочих девиц, перед которым все двери открыты, а в любом ресторане или клубе все частные кабинеты к его услугам, Джек, имевший все, что душе угодно, испарился в одну ночь. Просто провалился в трещину, сказал кто-то на улице. Он вовсе не был в России. Он погиб.
