Патриция Хайсмит - Нисхождение
Из его откровения не вышло ничего хорошего. Он видел, что Ина навсегда останется при своем. Ингхэм твердо решил не сообщать о случившемся в полицию — к тому же, по прошествии столького времени, это было бы просто глупо, — но ему было любопытно, не станет ли это очередным ультиматумом, новым препятствием, которое нужно преодолеть, чтобы удовлетворить ее.
— Прими во внимание те зверства, что творятся в некоторых местах Африки, — сказал Ингхэм. — Арабы перерезали массу чернокожих южнее Каира — так, мимоходом, словно цыплят. Поэтому я не понимаю, зачем поднимать такой шум из-за какого-то Абдуллы, которого я, может, вовсе и не убивал. — Он взял руку Ины. — Дорогая, давай не будем больше омрачать наши отношения из-за этого. Пожалуйста, Ина, прекрати волноваться по этому поводу.
— Это не мне, а тебе следует беспокоиться, — холодно пожимая плечами и глядя в окно, ответила Ина.
Это пожатие плечами причинило Ингхэму боль.
— Дорогая, я хочу, чтобы мы поженились. И я не хочу, чтобы между нами оставались секреты. Ты сама хотела, чтобы я тебе все рассказал, и я это сделал.
— Ты сравниваешь этот случай с африканцами и кем-то там еще, убивающими друг друга. Но ты же не африканец. Я просто удивлена твоим равнодушием. Когда ты увидел, что человек упал… и, зная, что он упал от твоего удара, почему ты не зажег свет и не посмотрел, что с ним?
— Чтобы самому получить удар по башке от его сообщников, которые могли притаиться на террасе? Ты только представь себя на моем месте. Ты бы тоже бросила чем-нибудь тяжелым, а затем — захлопнула бы дверь!
— Да, но я — женщина.
— Значит, я не особо благороден. Или мужественен. — Ингхэм встал. — Обдумай все хорошенько. До вечера. Мне кажется, тебе захочется побыть какое-то время одной.
— Да, пожалуй. Мне нужно написать пару писем. А потом я буду просто сидеть и нежиться на солнце.
Минуту спустя Ингхэм ушел, направляясь по застланному ковром коридору к широкой лестнице. Он чувствовал себя ужасно, как никогда, куда хуже, чем когда лгал ей. На середине пролета он остановился и обернулся, подумав, не вернуться ли обратно, чтобы прямо сейчас поговорить с Иной. Однако он не мог придумать ничего такого, чего еще не сказал ей.
Он поспешно вернулся домой. В жарком воздухе стоял сильный запах скипидара. Иенсен подогрел ковшик с кофе. Ингхэм передал ему свой разговор с Иной.
— Я не понимаю, зачем ты вообще рассказал ей об этом, — удивился Иенсен. — Неужели ты надеялся, что она сможет тебя понять? Ей не понять эту часть мира. И вообще, женщинам многое не дано понять. — Он разлил кофе через ситечко в обе чашки. — Мужчинам тоже не нравится становиться причиной смерти другого, но такое случается. Лезешь на гору. Ошибся со страховкой, оступился и… раз — и твой партнер, возможно лучший друг, мертв. Несчастный случай. Считай, что у тебя то же самое.
Ингхэм вспомнил, как запустил машинкой изо всех сил, старясь точно попасть в цель. Но он понимал, что Иенсен имеет в виду под «несчастным случаем».
— Я скажу, почему рассказал ей об этом все. Вчера вечером я сделал ей предложение. И она, можно сказать, поставила ультиматум, что не выйдет за меня замуж, пока я не скажу ей всю правду про ту ночь. Видишь ли, она догадывалась, что я о чем-то умалчивал.
— Хм… А теперь обо всем услышит Адамс. И я не удивлюсь, если он побежит сообщать в полицию. Хотя тебе не стоит особенно беспокоиться.
— Я просил Ину не говорить ему об этом. — Однако он не мог припомнить, чтобы она давала ему обещание. — Верно… — Он откинулся на скатанной постели Иенсена и скинул теннисные туфли. — Интересно, это чувство гражданского долга или идиотская привычка совать нос не в свое дело?
— Идиотская привычка, — отозвался Иенсен, вглядываясь прищуренными глазами в полотно, над которым работал. На нем была нарисована пара огромных подошв от коричневых сандалий. Между ними было втиснуто запрокинутое вверх, сплющенное лицо араба.
— Пойду к себе спать, — сказал Ингхэм. — Даже твой кофе не помог. Прошлую ночь я почти не спал.
— Не позволяй ей до такой степени расстраивать себя! Господи, да я же вижу, как ты расстроен! — Иенсен неожиданно разозлился и побледнел от гнева.
Ингхэм грустно рассмеялся:
— Но она мне нужна. Видишь ли, я люблю ее.
— Хм… — хмыкнул Иенсен.
Ингхэм умылся у своей раковины и натянул пижамные брюки. Было без десяти двенадцать, но его не заботило, который теперь час. Он лег на постель и натянул на себя простыню, но минуту спустя, как всегда, сбросил ее. Еще одну сигарету, последнюю. Ингхэм заставил себя думать о книге. У Деннисона наступил кризис, который он сам еще не до конца осознавал. О его мошенничестве стало известно. Деннисон был ошеломлен, хотя и не совсем озадачен отношением к себе общества. Самым худшим оказалось то, что кое-кто из друзей, узнав о его «мошенничестве», пришли в негодование и отреклись от него, хотя намеревались вернуть деньги, которое он «ссудил» им. Как-то вечером Ина подбросила ему идею, что деньги возвращали с процентами, так что в банке Деннисона не могли бы пожаловаться на отсутствие дивидендов, которые могли бы принести украденные им деньги. Это должна была быть фантастически огромная сумма. Ингхэм отложил сигарету.
Повернувшись на бок, он закрыл глаза. Ему неожиданно вспомнилась Лотта. Как всегда, воспоминание доставило ему сладкую боль. Он думал о том, как ложился с нею в постель, каждую ночь испытывая блаженство, занимались они любовью или нет. Он никогда не уставал от Лотты физически, ни разу за два года. Он не видел причин, почему она должна была наскучить ему, хотя и бытует мнение, что скуки в браке не избежать. Они с Лоттой никогда не ссорились. Забавно. Возможно, потому, что никогда не говорили о таких серьезных вещах, о каких он только что беседовал с Иной, и Ингхэм всегда уступал Лотте, позволяя ей поступать по-своему. Он думал о том, что, возможно, Лотта сейчас счастливее, живя с тем легкомысленным идиотом, за которого вышла замуж. Возможно, даже решилась завести ребенка.
Ингхэм услышал звук открываемой входной двери — скрип дерева о косяк. «Фатьма, — подумал он. — Черт бы ее побрал».
Стук в дверь.
— Говард? Есть кто-нибудь дома? — Это был НОЖ.
— Минутку. — Ингхэм натянул на себя пижамную куртку. Ему не хотелось представать перед НОЖем в таком виде. Он начал было надевать тапочки, но потом бросил и открыл дверь.
— Ага! Долго спим! Извините, если побеспокоил вас.
— Нет. Просто я решил немного доспать. Ночь выдалась беспокойной.
На Адамсе были чистые шорты-бермуды, рубашка в полоску и одна из его парусиновых кепок.
— Что так?
— Видимо, из-за жары. Становится все хуже и хуже.
— Ох уж этот август! У вас найдется для меня несколько минут? Мне кажется, это очень серьезно, — поспешно добавил Адамс.
— Конечно, присаживайтесь. Чего хотите — пива или покрепче?
НОЖ выбрал пиво. Ингхэм извлек две банки из ведра с водой на полу. Пошла пена. Пиво оказалось недостаточно холодным, но Ингхэм не стал извиняться.
— Я завтракал с вашей девушкой, — хохотнул НОЖ. — Я встретил ее на пляже и пригласил на яичницу.
— Вот как. — Значит, НОЖ не заметил его машину, решил Ингхэм. Он присел на кровать.
НОЖ занял стул возле стола:
— Очень разумная девушка, просто исключительно. Она сообщила мне, что ходит в церковь.
— Да, кажется, я тоже говорил вам об этом не так давно.
— В протестантскую. В церковь Святой Анны. Она также рассказала мне о своем брате.
«К чему он клонит?»
— Она немного беспокоится из-за вас. Говорит, что устала просить вас перебраться из этого дома в бунгало. Там вам было бы намного удобней.
— Я и здесь не ощущаю неудобств. Но могу понять, если женщину это не устраивает.
— Она рассказывала, что в Манхэттене у вас отличная квартира.
Ингхэму не понравилось это замечание — что он лезет в его частную жизнь? Что бы запел НОЖ, если бы узнал, что Джон Кастлвуд покончил с собой у него в квартире и по какой причине он так поступил?
— Ина говорила, что уедет примерно через неделю. А вы, Говард? Вы остаетесь?
— Точно не знаю. Если моя книга будет закончена — в черновом варианте, — то я, скорее всего, вернусь в Нью-Йорк.
— А я надеялся, что вы уедете вместе. — Адамс улыбнулся и положил руки на свои голые колени. — На вашем месте я не отпускал бы от себя такую девушку.
Ингхэм отхлебнул пива.
— А она хочет, чтобы я не отпускал ее от себя?
— Думаю, да. — НОЖ лукаво подмигнул ему. — Зачем тогда ей было приезжать в Тунис, если бы она не любила вас? Но я надеюсь, что вы будете честны с ней до конца, Говард. Честны во всем.
«Кстати, о честности, — вдруг подумал Ингхэм. — Вряд ли Ина поведала ему о своих чувствах к Кастлвуду. Могла бы быть и пооткровеннее».
— Возможно, между такими взрослыми людьми, как мы, всегда есть какие-то секреты. И я не уверен, что мне хотелось бы знать все о ее прошлом. Почему бы кое-чему не остаться сугубо личным?
