Андрис Колбергс - Вдова в январе. Романы
Отец Рудольфа Димды, известный своей принципиальностью советский работник, сам попросил разделить квартиру.
— Я депутат, — объяснил он жене, — не могу я себе позволить жить в пяти комнатах, если в той среде, которую я представляю, многие еще ютятся в подвалах. С девятнадцатого года я борюсь за бесклассовое общество, а получится, что боролся только за теплое место под солнцем. Придет время — можно будет эту стену в коридоре убрать.
И вот последние вещи Цилды были увезены, маленькая комната стояла пустая, и голые стены явно взывали к ремонту. Цилда, все делавшая кое-как, даже не удосужилась подмести, и теперь тетушка Паула вооружилась мокрой тряпкой, чтобы придать полу хотя бы сносный вид.
— А ты не мог себя пересилить и простить ей? — спросила Паула. — Только не рассказывай, что сам по этой линии всегда безгрешен.
— Тут другое дело, — ответил Рудольф.
— Чего там другое! С чего это вы, мужчины, вообразили, что вы все какие-то другие?
— Простить я бы мог, но забыть не смог бы. А какой тогда смысл прощать?
— Простил — и живите себе дальше!
— А мне кажется, что была бы одна видимость.
— А на что она поменяла?
— Да вроде две комнаты, только без удобств.
— Как бы не попался какой-нибудь пьяница. Тогда ты скоренько поседеешь. Главное, с самого начала поставить его на свое место! Главное, с самого начала, чтоб уважать тебя привык! Распустишь, потом уже слова ему поперек не скажи!
— Да ладно… Седина у меня уже есть.
— Это еще не седина! Вот у моего мужа, как перевалил за сорок, вся голова была как снег. У тебя еще ничего, у тебя только на висках…
Рудольф ничего не ответил, а пошел убирать большую комнату. Хотя фактически разошлись они с Цилдой уже с год, но он так и не успел по-настоящему обосноваться в большой комнате. Имущество поделили, но все было в куче. Что-то из принадлежащего Рудольфу еще стояло в комнате Цилды, а ее вещи — в комнате Рудольфа. И если они и провели какую-то разграничительную линию, то Сигита ее начисто не признавала и блуждала со своими тетрадками по обеим поделенным через суд территориям, когда ей заблагорассудится. Только теперь он по-настоящему понял, что большая некогда квартира сократилась до одной комнаты, что отступать уже некуда и будь готов обосноваться здесь надолго.
Во дворе послышался шум мотора и громкий голос. Голос этот сливался с шумом мотора и сотрясал дом до самого чердака. Посреди двора стоял плечистый человек в сером, запачканном известкой комбинезоне и исполнял обязанности этакого лоцмана — жестами и возгласами регулировал действия шофера. Грузовик с высоким брезентовым верхом застрял под аркой ворот, которая, проходя сквозь дом, соединяла двор с улицей. Наконец, ободрав арку, грузовик все же протиснулся, из кузова выпрыгнули люди в таких же комбинезонах и поспешно откинули задний борт с немилосердно скрипящими петлями.
Тут же за грузовиком мягко вкатило такси. Дверца раскрылась, и оттуда, опираясь на костыли, осторожно выбрался довольно молодой человек. Он обвел каким-то удивленным взглядом двор, точно сомневаясь, сюда ли его привезли. Шофер такси тем временем раскрыл багажник, извлек чемоданы и поставил их рядом с разобранной мебелью, которую грузчики вытягивали из крытого брезентом кузова, как фокусник вытягивает вещи из блестящего цилиндра.
— Ну, хозяин, показывай, куда нести! — крикнул один из грузчиков, взвалив на плечо тумбочку письменного стола.
— Десятая квартира, — сказал человек на костылях и подал ключи. — А вы не могли бы вытащить коляску? Мне трудно стоять.
Димда услышал на лестнице тяжелые, шаркающие шаги и вышел отпереть дверь. По дороге он распахнул и дверь бывшей комнаты Цилды, а потом ушел на кухню к тетушке Пауле. Он ничуть не пытался скрыть, что новый сосед ему не по душе.
— Я в уборщицах у больного ходить не собираюсь, — сердито сказал Рудольф.
— Так ведь человек, может, не виноват, что у него такое несчастье, — спокойно ответила Паула.
— Я тоже. Пойдем в мою комнату, посмотрим, как мебель расставить.
Вскоре оборвались голоса грузчиков на дворе, уехал грузовик, потом хлопнула дверь, и все как будто стихло. Но вдруг они услышали свист. Сомнений не было — в комнате Цилды насвистывает молодой человек на костылях, и насвистывает он одну из тех навязчивых мелодий, которые в середине семидесятых годов заставляли целый танцевальный зал вскакивать и трястись в шейке.
Рудольф улыбнулся. Уживемся, подумал он, определенно уживемся.
Вскоре после этого началась благородная миссия тетушки Паулы в этой обители холостяков. Она приходила убирать квартиру, приводила в порядок белье, ковыляла на базар и готовила обед. Делала она это больше ради удовольствия, чем ради денег. Своя семья у нее уже давно разлетелась по свету, привычка хозяйничать вошла в плоть и кровь, а тут опять есть куда руки приложить.
— Уж хоть бы ради дочки не разводился.
— Да, может, ты и права… Но теперь уже поздно…
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда на лестнице появились приехавшие, человек в плаще стоял у лифта. Большая служебная овчарка хорошо его знала, но выказала это весьма своеобразно — сделала вид, будто не замечает.
— Доброе утро, товарищ полковник! — поздоровался сержант, державший в руке длинный брезентовый поводок.
— Доброе утро! — произнес и Арнис. Он, с точки зрения полковника Конрада Ульфа, был еще совсем молодым парнем, всего лишь под тридцать, но рассудительным и уравновешенным. Из тех, у кого много талантов, но ни одного такого, который возвышает над собратьями. Такие люди отличные работники, но никогда ярко не выделяются на фоне других и потому часто остаются незамеченными.
Полковник ответил на приветствия.
— Тут, должно быть, подвал, — кивнул Арнис на лестницу, ведущую вниз, и сержант сразу понял, что делать. Он уже собирался пустить собаку впереди себя или даже спустить с поводка, так как лестница оказалась чрезвычайно узкой.
— Внизу никого нет, — сказал полковник. — Зря время терять.
Сказать это было нелегко: Арнис сразу же поймет, как он поступил. Сегодня при нем даже оружия нет, и Арнис это тоже знает.
Все молча повернулись и пошли наверх. Собака впереди. Не дергала поводок и не поскуливала, значит, никакой угрозы вблизи нет.
Лестничная площадка на втором этаже выложена восьмигранными плитками — на светло-желтом фоне красная чайная роза. По обе стороны высокие дубовые двери. Когда уже миновали их, в одну изнутри постучали, чтобы привлечь к себе внимание. Потом старческий скрипучий голос произнес:
— Стреляли здесь, выше! Вы поняли, где надо искать?
— Откройте, пожалуйста…
Дверь открыли на длину цепочки.
— Это я звонил, я сообщил о происшествии. Стреляли наверху…
Старик с высохшим лицом, в ужасно помятой полосатой пижаме, с достоинством выслушав благодарность Арниса, тут же метнулся обратно к кухонному окну, откуда можно было наблюдать внешний мир. Сегодня в этом мире происходили чрезвычайно интересные события, и ему хотелось в них активно участвовать. Старик раскрыл окно и облокотился, в ожидании когда к нему обратится с вопросом кто-нибудь из милиции или «Скорой помощи». Ему даже подумалось, что он мог бы и дверь открыть, чего уже десять лет не делал. К нему только раз в неделю являлись две особы: одна доставляла продукты из стола заказов, другая — чистое белье из прачечной и забирала грязное, но и этих он впускал лишь после пристального изучения в глазок двери. Магазинная особа ужасно ворчала, что ей приходится тащить еще и хлеб, но старик сразу ставил ее на место, доказывая свои права. Чем старее он становился, тем больше боялся, что на улице его кто-нибудь толкнет и он попадет под мчащийся троллейбус или трамвай, боялся, что под длинной аркой ворот, где всегда сумрак, его ударят ножом в спину, как многие когда-то обещали, если они вернутся, а ведь он уже заметил, что многие вернулись. Со временем страх стал болезненным, и он заперся в своей большой квартире, как в тюрьме, превратив ее в трехкомнатную одиночную камеру, куда в половине восьмого почтальон совал через щель почтового ящика пачку газет и где после обеда можно было включить телевизор.
Стоя на лестничной площадке третьего этажа, Конрад подумал, что стреляли, очевидно, отсюда, так как в открытое окно виден был убитый, вокруг которого сейчас возились следователи, эксперт и фотограф. Поодаль ожидали два медика в белых халатах, но им нечего было делать. Следователи что-то записывали, о чем-то переговаривались. У следователя прокуратуры на плече болтается новенький диктофон, только непохоже, что он им пользуется.
— Идеальное место, — сказал Арнис. — Даже ствол не надо высовывать в окно, так пали.
— Где Бертулис?
— За дворничихой пошел, она не в этом доме живет.
