Антон Леонтьев - Ночь всех святых
Но что конкретно могли сделать мы, несколько стариков и молодых девиц? Уныние завладело нашими думами. Однако я дала себе слово ни за что не сдаваться. Я просто обязана, хотя бы в память об отце, любым путем завладеть черной библией, дабы оградить человечество от ее тлетворного, сатанинского влияния!
На второй день нового года Христофора Карловича арестовали. Меня в тот момент в квартире не было (я продолжала жить у давнего друга и соратника батюшки), а когда вернулась после похода на рынок, где пыталась приобрести немного масла и яиц, увидела, что дверь ее опечатана. Соседка поведала мне, что профессора Нейгауза увели люди в черных кожаных куртках».
«Я оказалась предоставлена самой себе. Сомнений не было – версипли принялись за уничтожение нашего ордена. Еще чуть-чуть, и их действия могут увенчаться успехом. Но я не могла позволить злу победить!
Однако что способна сделать я, девица неполных восемнадцати лет, не обладавшая ни деньгами, ни оружием, ни связями? И все же нужно было что-то предпринять.
Покинув дом, в котором располагалась квартира Христофора Карловича, я побрела по заснеженным петроградским улицам. Зябко. Тихо. Жутко. То и дело раздавались крики, мольбы о пощаде, выстрелы. По улицам сновали грабители и мародеры, проносились автомобили, в которых сидели товарищи в кожаных куртках. То ли мне казалось, то ли это являлось жуткой правдой, но мне постоянно чудились личности, чьи глаза сияли красным. Версипли были повсюду!
– Эй, красотка, куда спешишь? – услышала я за спиной грубый голос. И, обернувшись, заметила нескольких типов в шинелях. – Ну, не убегай! Давай познакомимся, повеселимся!
Мужчины загоготали, а я бросилась бежать. Они ринулись за мной, явно не желая упустить добычу. Я плохо ориентировалась в Петрограде, поэтому неудивительно, что попала во внутренний двор-колодец, выход из которого был один – через ту же арку, миновав которую я туда и попала.
Но именно с той стороны на меня надвигались люди в шинелях. Они смеялись, говорили сальности. Меня прижали к стене, ко мне протянулись грязные волосатые руки. Типы сорвали с меня пальто, стали хватать за грудь.
Я увидела, как их глаза сверкнули красным! Это тоже были версипли!
Внезапно один из монстров, заорав, отшатнулся от меня, держась за свою ошпаренную ладонь. Понятно, он прикоснулся к серебряному крестику, висевшему у меня на шее…
Версипли тотчас приняли облик монстров и, рыча, ринулись на меня. Однако, сорвав с шеи цепочку с крестиком, я подняла ее над головой – и твари не решились подойти ко мне.
Один из версиплей, пуская кровавую слюну, клацнул зубами и заявил:
– Ничего, рано или поздно ты устанешь, и тогда мы тебя растерзаем. Ты ведь наверняка из ордена, да? Но до того, как тебя сожрать, мы позабавимся с тобой вволю!
Версипли замерли всего в нескольких метрах от меня. Я в изнеможении прижалась к холодной стене, подняла голову и взглянула на затянутое тучами небо. Мне не было страшно умирать, однако не хотелось погибать столь бессмысленно, столь глупо.
Внезапно раздался выстрел, затем еще один. Завывая, версипли бросились прочь – и я заметила прямоугольник желтого света, возникший в темной стене. А затем разглядела массивную женскую фигуру с ружьем в руках, стоявшую на пороге открытой двери.
Женщина – высоченная, полная, насупленная – подошла ко мне и спросила:
– Что, ироды пытались тебя снасильничать? Да уж, развелось их до черта!
Я сделала к ней шаг, желая поблагодарить за спасение, однако незнакомка наставила на меня ружье, воскликнув:
– Хотя почем я знаю, что ты не одна их них! – И вдруг она протянула мне что-то. Я инстинктивно схватила вещицу. Тогда моя спасительница удовлетворенно кивнула:
– Да, вижу теперь, что ты человек.
Я разглядела, что в руке у меня находится серебряный образок. Женщина же кивнула в сторону двери, откуда веяло теплом, и сказала:
– Ну, иди за мной, пока я добрая. Или ты хочешь остаться на морозе в обществе оборотней? Я в них серебряной дробью пальнула!
Она знает о существовании версиплей? Но откуда? Я ведь была уверена, что никто, кроме членов нашего ордена, не обладает этой информацией! Мне было одновременно жутко и интересно, и я последовала за своей спасительницей.
А там быстро поняла, в какое место попала. Это был публичный дом, и моя спасительница, звавшаяся Серафимой Каллистратовной, была в нем заправилой. Или, используя жаргон борделя, тамошней «мадам».
Я никогда не относилась к числу людей, которые свысока судят о других, якобы низких и развратных. И мне было понятно, что девицы, работавшие в заведении Серафимы Каллистратовны, никакие не «падшие ангелы», а всего лишь несчастные особы, желавшие заработать на пропитание себе и зачастую своей семье.
Приняли меня девушки чрезвычайно радушно, хоть и посчитали, что я – пополнение их борделя. Однако Серафима Каллистратовна, обладавшая наметанным глазом и богатым жизненным опытом, когда мы остались наедине, сказала:
– Хоть ты и одета простенько, но сразу вижу – ты совсем не простая девица. Наверняка голубых кровей.
Женщина она была добрая, хотя и суровая. Эти два качества, как я убедилась, прекрасно в человеческой душе уживаются. Поэтому я поняла, что могу доверять Серафиме Каллистратовне, и поведала ей о том, кем являюсь, не распространяясь, правда, как именно оказалась в Петрограде.
Но хозяйка борделя и не спрашивала. Потому что помимо всего прочего была особой неглупой. Да и время было лихое, тревожное. Тему версиплей и моего чудесного спасения благодаря вмешательству Серафимы Каллистратовны я пока не затрагивала, хотя чувствовала, что рано или поздно настанет момент откровенности.
Так и случилось несколько дней спустя. К тому времени я уже освоилась в заведении Серафимы Каллистратовны и даже взяла на себя функции уборщицы, кухарки и горничной. Навыки-то у меня имелись – в имении, где мы жили с батюшкой, заниматься хозяйством после кончины мадемуазель приходилось мне практически одной.
Хозяйке борделя это пришлось по душе, потому что остальные обитательницы дома терпимости, хоть и выросшие в рабочих кварталах или деревенских избах, были в массе своей ленивы, нечистоплотны и крайне капризны. Городская жизнь развратила не сколько их тела, сколько их души.
– Ну, княжна, ты даешь! – заявила мне как-то под вечер Серафима Каллистратовна, приглашая к себе в будуар, где уже кипел самовар, а на столе лежали аппетитные и столь редкие в то голодное время пышки, посыпанные сахарной пудрой. – Хоть и от Рюрика происхождение ведешь, но работать по дому горазда!
Серафима Каллистратовна была начитанной женщиной и даже мечтала когда-то учиться в университете, однако судьба распорядилась иначе.
Усадив меня в мягкое кресло, хозяйка борделя налила мне чая, пододвинула банку с малиновым вареньем и блюдо с пышками. А потом, ничего не говоря, вдруг скинула тонкий шелковый, персикового цвета пеньюар, в котором была.
Я удивленно воззрилась на Серафиму Каллистратовну, а та показала мне старый, зарубцевавшийся, но все еще отлично видный шрам, который начинался на правом плече и уходил дальше, в сторону груди.
– Подарок моего хахаля, того самого, которого я больше жизни любила, – пояснила женщина с напускной грубостью, за коей, однако, как я ощущала, скрывалась вселенская печаль. – Потому что этот гад, княжна, оказался оборотнем!
Чашка в моих руках дрогнула, и я чуть не опрокинула чай на скатерть.
А хозяйка борделя тихо продолжила:
– О том, кем красавчик является, я, конечно же, узнала слишком поздно – когда любимый попытался убить меня. И не просто убить, а вместе со своими дружками-оборотнями принести в жертву. Они хотели меня выпотрошить и скормить книге!
Я, уже пившая чай, поперхнулась, и Серафиме Каллистратовне пришлось долго стучать меня по спине, чтобы у меня восстановилось дыхание.
– Вижу, ты знакома с этими тварями! – заявила она. – Сейчас, в период революции, их ой как много развелось. Потому что они находят себе новых сторонников. Затевается что-то ужасное и горькое, княжна. Боюсь, как бы не пропала наша страна.
Вздохнув, я поведала Серафиме Каллистратовне историю своей жизни. Понимала, конечно, что иду на риск, однако испытывала к женщине огромную симпатию и безграничное доверие.
Пока я рассказывала, мадам закурила тонкую терпкую сигарету, укрепленную в янтарном мундштуке. Она меня практически не перебивала, вопросов не задавала. А узнав, что у нас в имении побывал Распутин, скривила губы и произнесла, словно плюнула:
– Бывал он и в моем заведении. Еще тогда, при царе. Вел себя настоящим барином. Да что там барином, хозяином империи! Так погано, так погано, что ни в сказке сказать, ни в слух произнести, княжна! С большим трудом удалось его отвадить. Неприятностей после этого было много – еще бы, дала от ворот поворот самому Григорию Ефимычу!
Посмотрев на меня внимательно, Серафима – она категорически заявила, чтобы я перестала ей «выкать» и называть по имени-отчеству, – произнесла, пуская перламутровый дым через ноздри:
