Сантьяго Пахарес - Без обратного адреса
Осталось проверить две возможности: Томас Мауд преподает литературу в школе в соседнем поселке (в Бредагосе своей не было), и он занимается чем-то частным образом, каким-то неведомым делом, средним между хобби и заработком. Для разработки первой версии была назначена встреча с Жозефом Пла, учителем старших классов школы в Боссосте – ближайшем к Бредагосу поселке.
Давид шел туда с тяжестью на душе. Сил уже не оставалось, и надежды таяли. Он-то думал применить свои лучшие качества, методичность и тщательность, к важнейшему в жизни делу, титанически важному, а оборачивается оно какой-то мелкой, бессмысленной суетой. Топчется по деревне, расспрашивает незнакомых людей о непонятных для них вещах, его, естественно, посылают подальше, а он даже не может объяснить, чего хочет. Попытки сказать начистоту приводили лишь к конфузу, как показал случай в редакции местной газеты. Он искал иголку в стоге сена и, как будто одного стога ему мало, сейчас собирался искать ее в соседнем.
Перед тем как отправиться в Боссост, Давид узнал все, что смог. Учитель литературы был человеком увлеченным, вел с учениками дополнительные занятия, поощрял их литературные упражнения. Мог, в зависимости от возраста, задать на дом и простое сочинение «Как я провел лето», и попросить продолжить историю, начало которой было напечатано на листке задания. Самые оригинальные ответы обсуждались в классе. Ученики побеждали на литературных конкурсах, не только в местном, но и в национальном масштабе. Ну что ж, если не отыщется Томас Мауд, у нас, на худой конец, будет свой Песталоцци.
Давид смиренно ждал учителя, сидя на стуле возле его кабинета, как ученик, вызванный для педагогической беседы. Немало лет миновало с той поры, как ему приходилось бывать в этой роли. Тогда они, помнится, сделали отметину мелом на доске, и, когда учитель подходил к ней, всем классом двигали стулья по полу с оглушительным скрежетом. Давид смеялся громче всех, и это ему стоило путешествия в кабинет директора и сидения перед ним ровно на таком же стуле, как сейчас. Интересно, почему, приходя в школу, причем в любом возрасте, мы снова начинаем чувствовать себя учениками?
Дверь открылась, вышла чья-то родительница, прощаясь с учителем. Рамон Касадо, так его звали, жестом пригласил Давида проходить.
Кабинет внушал клаустрофобию. Наверняка его переоборудовали из какой-то кладовки. Давид мог бы поклясться, что он достал бы рукой окно за спиной учителя, севшего за стол. Рамон Касадо носил вельветовые джинсы и рубашку с большим, вышедшим из моды, галстуком. Ему было около пятидесяти лет, но он хорошо сохранился. Возраст выдавали только резкие морщины у рта, которые углублялись, когда он улыбался. У его ног, как верный пес, стоял потрепанный портфель.
– Слушаю вас, сеньор Перальта.
– Видите ли, я переехал сюда… тут, рядом. В Бредагос.
– Так.
– Ну и вот, теперь ищу работу. Хорошо бы учительскую. Дома, в Вальядолиде, еще две недели назад я преподавал язык в средней школе; теперь смотрю, нет ли где в округе для меня похожего места. Надо же на что-то жить.
Рамон Касадо наклонился вперед и посмотрел на Давида в упор:
– Вы считаете, что сможете занять мое место?
– Ваше? Что вы! Со всеми вашими премиями, с вашей высочайшей репутацией? Да они убьют каждого, кто метит на ваше место! Вы бы слышали, как о вас говорил директор – с музыкой в голосе и слезами на глазах.
– У нас директриса.
– Ну, я просто так выразился. Она мне сказала, что кадры – не ее уровень, людей сюда назначают из министерства, и только вы можете что-то подсказать, с вашими обширными связями в профессиональной среде. Я понимаю, мы не знакомы лично… надеюсь, вы не сочли, что я прошу слишком многого…
– Почему-то, сеньор Перальта, вы мне кажетесь очень знакомым. Я хорошо запоминаю лица, а ваше никак не могу вспомнить, однако поручусь, что мы виделись.
– У меня стандартная испанская внешность. Ко мне часто подходят, здороваются, неуверенно улыбаются, спрашивают, не Паскуале ли я. Все время с кем-то путают.
– Знаете, я вот так сразу и не соображу, чем вам помочь. Трудность в том, что это язык. Значение ведь сейчас придается лишь естественным наукам. Ставок из министерства не дождешься, люди давно живут в убеждении, будто все гуманитарное – для психов блаженных.
«Причем они правы, – подумал Давид. – Посмотрите хоть на меня, с моим дипломом по испанской филологии, и на нынешнее мое положение».
– Да я, знаете, скорее из тех, кто твердо держится программы и методичек. Творческие классы, художественное творчество мне не по плечу. Конечно, я люблю книги, читаю постоянно, но писать самому, это нет. Я изучил технику писательства, но одно дело знать, другое – уметь. Мне недостает какой-то искры или слуха… живо, схоже передать диалог или картину – не могу, тут нужен дар.
– Где же я вас видел? Причем совсем недавно.
Касадо не сводил с него глаз, подперев щеку рукой и опираясь на локоть. Похоже, он зациклился на усилии вспомнить, где он видел Давида. А тот продолжил свою вдохновенную импровизацию:
– Порой я чувствую себя раздавленным, читая что-нибудь по-настоящему талантливое, вроде Томаса Мауда, например. Мне ясно, что после него и пробовать не надо! Когда я впервые прочитал «Шаг винта», то понял, что стою перед горой, вершины которой даже не вижу, а уж достичь ее… Я оказался внутри чего-то, что было больше меня, с чем нечего и думать равняться. То есть я бы с восторгом подготовил курс литературного мастерства, но нужно ли учить писать других, если не умеешь сам? И раз уж я упомянул Томаса Мауда – вы ведь знаете, что это писатель, которого никто не видел? Он живет неизвестно где, пишет там книги, посылает в издательство, их публикуют. Откуда пришла рукопись – не знает никто. И все. Издательство ему, конечно, переводит гонорар. Но могло бы этого не делать! Я в восхищении от мысли, что это возможно в наши дни – подобное возвышенное бескорыстие. Не искать ни славы, ни денег, писать для того, чтобы писать! Вот какие идеалы необходимо внушать молодежи. И кто знает, может, среди них есть будущий Мауд? Вы его не знаете?
– Кого?
– Томаса Мауда, – раздосадованно произнес Давид, словно крошечный кабинетик в Боссосте был самым естественным местом на свете для разговора о Томасе Мауде.
– Да вы же сами сказали, что его никто не знает!
– Я имел в виду широкую публику, но ведь у всех есть друзья, соседи, они-то должны его знать?
– Да как бы я его знал, здесь-то? Я и книг его не читал, признаться.
– Правда? А хорошо бы, вам понравится. Я считаю, великий роман. И продано уже более девяноста миллионов экземпляров. Переведен на семьдесят языков. Премий выиграл – не перечесть. Премию Гюго, американскую «Небьюла», «Локус»… десятки переизданий…
– А! Наконец-то!
– Что? Вы имеете в виду, наконец-то Мауду дали «Локус»? – изумленно спросил Давид, наклоняясь вперед.
– Я наконец вспомнил, где вас видел. Как только вы вошли, меня просто замучило это чувство – где-то видел, а вспомнить не могу, это раздражает, как комар над ухом. Ну, теперь все ясно. Изображение-то плоское, вот я и не сразу сообразил. Да еще с моей работой, десятками людей, с которыми я разговариваю каждый день.
– Что это значит? – холодно промолвил Давид.
– Именно этот вопрос я задавал и себе, пока вы тут распространялись. Уф! Наконец-то понял. Прекрасно. А то замучился бы, это как заноза в… На фотографиях вы выходите более корпулентным.
– Каких еще фотографиях?
Рамон Касадо вынул из портфеля, наклонившись, газету «Голос Арана», развернул и показал Давиду одну из страниц. В разделе местных новостей под рубрикой «Происшествия» газета поместила фотографию, на которой Давид стоял спиной, оборачиваясь на фотографа с лицом, искривленным от боли и стыда, и схватившись руками за побитый зад. Надпись под фотографией гласила: «Террор в Бредагосе: ненормальный турист». Далее коротко пояснялось, что Давид приехал в Бредагос, остановился в пансионе, а затем начал, с целями, о каких лучше не думать, приставать к жителям поселка с абсурдными разговорами: сколько у кого пальцев на руках, кто какие книги читает, при этом обильно цитировал непонятные тексты. Видимо, репортер успел поговорить с поваром из таверны. Вкупе с ужасно закончившимся разговором в редакции «Голоса Арана» материала им хватило на небольшую заметку на центральной полосе. Заканчивалась она предположением, что Давид сбежал из какой-нибудь близлежащей городской лечебницы, а заинтересованным официальным лицам предлагалась информация о его местонахождении.
Давида поразила их расторопность – снимок сделали профессионально, как только успели? Снимали, похоже, через окно. Ясно: та вспышка перед глазами была не от боли, а от фотокамеры.
Рамон Касадо счастливо улыбался, глядя на него, вероятно, ожидал похвалы за то, как хорошо опознал его. Давид молча взял газету, сложил, сунул под мышку и ушел.
