Анна и Сергей Литвиновы - Парфюмер звонит первым
Комков оторвался от ее рта и начал, задыхаясь, расстегивать на ней кофточку.
– Подожди, я сама. Впрочем, нет, я не могу, – она расхохоталась и указала взглядом: мол, руки ее привязаны к подлокотникам кресла. Впрочем, все еще в новой роли, жертвы, предложила хрипловатым полушепотом:
– Может, давай прямо так?
Но Комков, не оборачиваясь, на ощупь схватил с пыточного стола скальпель и двумя движениями разрезал веревки, которыми Таня была привязана к креслу.
– Уф-ф, затекли, – она стала вращать кистями. – Но от тебя мне это даже в кайф!
Комков же поспешно принялся расстегивать свою рубашку. Заметно было, насколько он возбужден. «До чего все-таки мужики примитивный народ», – с высокомерной брезгливостью подумала Татьяна. Она не спеша, словно играя, расстегнула верхнюю пуговицу кофточки, затем вторую.
– Смотри у меня, – Комков скинул рубаху и продемонстрировал Татьяне скальпель, который по-прежнему держал в правой руке. – Пикнешь – убью.
Без рубахи опер выглядел даже мощнее, чем в одежде – грудные мышцы так и перекатывались. На левом плече у него белел большой шрам.
– А стонать можно? – кокетливо поинтересовалась Таня.
Комков, не отвечая и тяжело дыша, принялся расстегивать брюки.
И тут загремел входной звонок.
– Кого там черт… – пробормотал опер и крикнул: – Виктор, открой!
Откуда-то раздался громкий нечленораздельный монолог.
– Открой, говорят тебе! – гаркнул Комков и досадливо застегнул брюки.
Из прихожей послышались неуверенные шаги наркомана. Опер накинул на себя рубашку и схватил пистолет, валявшийся на диване. Таня, обретшая относительную свободу (ноги у нее по-прежнему были привязаны к ножкам кресла), смогла наконец разглядеть, что находилось у нее за спиной: всего-то ветхий диван и старинный телевизор.
Звонок повторился. От чьего бы то ни было визита Таня не ждала ничего хорошего, а в спасение извне, в то, что это отчим, она не верила. Правда, мелькнула предательская мысль: «А может, это Валерочка явился меня спасать?» И сейчас она по-прежнему рассчитывала только на самое себя.
Теперь, когда Комков освободил ей руки, Татьяна смогла дотянуться до стола. Она схватила скальпель, забытый ее несостоявшимся любовником, и в мгновение ока перерезала веревки, привязывающие ее ноги к ножкам кресла, но сначала те, что держали ее за шею. Теперь она была свободна. Почти свободна. Если не считать двоих тюремщиков.
В этот момент из прихожей донесся щелчок замка, скрип открываемой двери, и почти сразу же раздался приглушенный выстрел. Потом другой, третий, и кто-то заорал на одной тоскливой ноте: «А-а-а-а!» А затем в комнату из коридора вбежал Комков с пистолетом в руке, в накинутой на плечи рубашке. Он подскочил к Тане – она даже не успела подняться с кресла – и приставил пистолет к ее голове.
– Не стреляй! – заорал он в сторону коридора. – Брось оружие! А не то я убью ее!
Что-то мелькнуло в проеме двери, нервы у опера не выдержали, и он оторвал «макаров» от виска Тани и дважды пальнул в проскочившую по коридору тень. Таня по-прежнему держала скальпель в правой руке. И тогда она, подчиняясь рефлексу, а не мысли, ударила им в обнаженный бок Комкова. Тот вскрикнул от боли и неожиданности, дернулся к ней, но не успел нажать курок. Из коридора раздался выстрел. Пуля ударила оперу в середину груди с такой силой, что отбросила его назад, в сторону стола. Комков упал спиной прямо на обнаженные контакты аккумулятора. Раздался треск разряда, его тело дернулась – то ли от удара током, то ли от того, что в этот момент в него попали еще две пули. Мелкие брызги крови из раны на обнаженной груди Комкова осыпали лицо Тани. Она ахнула и закрыла глаза руками. Послышался шум оседавшего на пол тела.
Потом наступила оглушительная тишина. И раздался чей-то незнакомый, спокойный, даже робкий голос:
– Пойдемте, Татьяна Валерьевна.
Таня открыла глаза. На пороге комнаты стоял один из охранников Глеба Захаровича. Таня знала его – миллионер представлял ей своих бодигардов еще на теннисном корте. Этого он, кажется, шутейно именовал Добрыней Никитичем. Был еще в числе его охраны и Алеша Попович.
В опущенной правой руке охранник ГЗ держал пистолет с глушителем.
– Пошлите, Татьяна Валерьевна, – повторил амбал.
Татьяна огляделась. Теперь уже точно несостоявшийся любовник Комков лежал у ее ног на полу, в груди зияли три кровоточащие раны. Его поза и запрокинутая голова не оставляли никаких сомнений в том, что он мертв. На мгновение Тане стало жаль его. Подлец, конечно, и сволочь, но почти детская доверчивость, с которой он слушал байки про ее неземную любовь, сделала продажного капитана милиции в глазах Татьяны на пару мгновений каким-то (она не могла подобрать слово)… беззащитным, что ли. Ей и самой на секунду тогда поверилось, что, может, найдется для опера какая-нибудь женщина (не она, конечно, другая!), которая спасет его, увезет из этого города, и у него начнется нормальная, спокойная, некриминальная человеческая жизнь. Всего пять минут назад у Комкова все еще могло быть впереди, а теперь случилось необратимое. И все для него, все и навсегда – навеки! – осталось в прошлом. Вся его жизнь.
– Поехали, Татьяна Валерьевна, – в третий раз проговорил охранник ГЗ, уже гораздо настойчивей, – а то, не ровен час, соседи выстрелы услышали, ментуру вызовут.
– А где второй? – шепотом спросила Таня. – Наркоман в черном?
– Там, в коридоре, – почти смущенно мотнул головой Добрыня Никитич, – тоже отдыхает.
И только тогда она вскочила и вслед за огромным охранником устремилась к выходу из квартиры. Она не заметила, как ее спаситель ловко обыскал карманы убитого опера и выудил сотовый телефон. В коридоре Тане пришлось переступить через распростертое тело наркомана в черном. Он лежал ничком, в нелепой позе, закинув руку с пистолетом за спину.
– Они поссорились и перестреляли друг друга, – как бы про себя пробормотал Добрыня Никитич. Он свинтил со своего пистолета глушитель, затем вынул из руки наркомана оружие и вложил в его мертвую ладонь собственную «пушку». – Слава богу, у меня тоже табельный «макаров».
Пистолет убитого он сунул себе за пояс. Потом обыскал тело убийцы в черном – его сотовый телефон тоже изъял. По ходу дела Добрыня Никитич приговаривал:
– Пистолет мой чистый и нигде не светился. А у них тут произошло убийство на почве внезапно вспыхнувших неприязненных отношений. Вот такая у костровских следаков появится версия.
Таня почти не слышала его, она еще поверить не могла в свое внезапное освобождение. Наконец охранник распахнул дверь квартиры и пропустил ее вперед. Она спешно побежала вниз по стертым ступенькам пахнущего мочой подъезда.
Оказалось, ее держали в обычной квартире на втором этаже старого жилого дома, а за окнами до сих пор царила черная непроглядная ночь. Таня вышла во двор и с наслаждением глотнула свежего воздуха. Фонари не горели, трехэтажные дома стояли насупленные. Редко в каком из них светило одно-два оконца. Судя по всему, минула середина ночи, самое глухое время.
У подъезда, в свете голой лампочки на козырьке, блестел черным лаком джип, выглядевший в этом затрапезном райончике чужеродно, словно космический корабль. Шедший сзади охранник щелкнул центральным замком. Авто приветливо мигнуло фарами.
– Садитесь, Татьяна Валерьевна. – Амбал предупредительно подсадил ее на переднее пассажирское сиденье. Сам обошел джип, плюхнулся рядом, завел мотор и сорвал машину с места так резко, что ускорение вдавило Татьяну в спинку кресла.
– Хорошо ты их сделал, – сказала Таня. Она ничего не чувствовала: ни радости от того, что ее освободили, ни потрясения от того, что только что на ее глазах (и из-за нее!) погибли люди, ни торжества над своими недавними мучителями. Сердце ее и душу как будто ампутировали, и остался только человекоподобный робот по имени Таня, способный лишь на самые простые действия: сидеть, говорить, машинально улыбаться.
Добрыня Никитич в ответ на ее комплимент разулыбался:
– Спасибо, Татьяна Валерьевна.
– Это тебе спасибо, ты меня спас, – механически произнесла она, не чувствуя за своими словами никакого смысла.
– Это моя работа, – стандартно, словно в боевике, откликнулся добрый амбал.
– А я думала, что твоя работа – Глеба Захаровича защищать.
– Да, – кивнул водитель, – и еще – выполнять его поручения.
Джип несся по сонному Кострову со страшной скоростью, он даже светофоры на красный проскакивал. Охранник на запрещающий сигнал лишь чуть подтормаживал и поглядывал по сторонам: нет ли идущих наперерез машин.
– А что – Глеб Захарович жив? – удивилась Таня.
– Что ему сделается, – с непонятным выражением усмехнулся Добрыня Никитич.
– Но я же видела – тогда, на террасе: в него стреляли, и он упал.
– Ранен в плечо, оказана первая медицинская помощь, пуля прошла навылет, – лапидарно ответствовал охранник, легко крутя баранку и бросая джип в поворот на скорости девяносто километров в час. С визгом шин автомобиль совершил маневр, и Танин спаситель прибавил газу.
