Наталья Солнцева - Иллюзии красного
– Видите ли, – доктор рассматривал свои руки; голос его звучал сострадательно, он как будто стеснялся взглянуть на пациента, – какой образ жизни вы ведете? Каковы ваши интересы? Заботитесь ли вы о душе? Или только о теле? Необходимо стремиться к истине, быть лучше, любить людей.
Человек в черном внутренне дернулся, гримаса боли исказила его бледное лицо. Он с трудом сдержал тяжелую судорогу, скрутившую мышцы, скрипнул зубами. Сладкие нотки в голосе доктора вызвали глубоко в сознании непереносимое острое раздражение. Он чувствовал фальшь, которая насквозь пропитала этого самоуверенного с виду, но гнилого изнутри человека, все силы которого уходили на стремление скрыть эту гниль. Пациент видел это настолько ясно, что тошнотворная волна отвращения затопила его, вызвала усиление головной боли. Он почти не слушал приторную речь доктора. Перед ним всплыло милое, укоряющее лицо Евлалии… Она так и не простила его. Потом лицо женщины в красном платье, с черными-черными волосами. Он помог ей. Ради Евлалии… В искупление своей неизбывной вины…
– Необходимо покаяться, – журчал голос Бориса Ивановича. – Вас гложет чувство вины. Это оно не дает вам покоя. Надо поститься, очищать организм…
Пациент пропустил рекомендации по очищению тела от шлаков мимо ушей; в его истерзанном болью рассудке отозвались только слова о вине. Откуда он знает, этот равнодушный человек, о чувстве вины, которое лишает сна и отдыха? Что он вообще знает о чувствах? Разве он когда-нибудь их испытывал? Разве его жизнь не состоит из одних только слов о чувствах? Жить и говорить о жизни – это не одно и тоже.
Доктор продолжал свой монолог, произнося заученные, ничем, кроме назидательно-поучительного тона не наполненные фразы, и настолько увлекся этим, что остановила его на полуслове уже громко хлопнувшая дверь…Борис Иванович поднял, наконец, глаза – пациента не было.
– Ну вот, какая наглость! Он даже не стал слушать! Не поблагодарил, не попрощался – просто вскочил, хлопнул дверью и убежал! Помогай после этого людям, – с выражением мученика на лице думал доктор. Впрочем, недолго. Вошла очередная пациентка… Нужно было продолжать прием.
Человек в черном, выскочивший из медицинского кабинета, быстро и нервно шагал по кленовой аллее. Постепенно вид зеленых деревьев, чугунного узора ограды, недавно покрашенных скамеек, низкого серого неба, начинавшего моросить дождем, снял напряжение. Стало легче дышать, сердце забилось ровнее, спазм внутри черепа отпустил, боль рассеялась, растеклась между лбом и затылком.
Странный пациент решил пройтись пешком. Через пару кварталов ему пришла в голову одна мысль. Он спустился в метро и затерялся в толпе пассажиров.
Валерии не хотелось идти домой. Они с Катенькой обсудили все новости, выпили по третьей чашке кофе… Вспомнили Евгения. Катеньку интересовали подробности, но выспрашивать она не смела. Валерия и так выглядела подавленной, больной. Еще бы! Наверное, строила планы на будущую семейную жизнь… и на тебе! Такой финал. Сразу и не осмыслишь. Евгений – человек интеллигентный, обеспеченный, коренной москвич, женат не был. Квартира шикарная, машина. Валерию любил без памяти… Ей уже далеко не двадцать лет, пора жизнь устраивать. Мужчины за ней всегда не прочь поухаживать, но она женщина требовательная, переборчивая. За ней и в институте многие бегали, но без особого успеха. А тут вроде все складывалось… Ах, как жаль.
Катенька пошла проводить подругу и привычно перевела разговор на своего кумира.
– Ты все, что тебе Борис Иванович посоветовал, непременно выполняй. Он такой…
– Катюшка, а у доктора семья есть?
Валерия сама не знала, почему вдруг ее заинтересовала личная жизнь Бориса Ивановича. Она не задумывалась об этом раньше, воспринимая людей по шаблону: работа, семья, дети. Интересно, какая у Бориса Ивановича может быть жена?
Катенька запнулась, как будто с размаху налетела на неожиданную преграду. Кажется, она даже смутилась. Валерия с любопытством смотрела на ее растерянное лицо.
– Как тебе сказать? У него есть жена… Но он с ней, кажется, развелся. То есть… Я не знаю. Это такой человек! Как можно не ценить его, не любить! Это, наверное, черствая, бескультурная, грубая какая-то женщина. Она ему не готовила, не стирала, постоянно третировала… А у человека душа ранимая. Он целыми днями отдает себя служению людям, а когда поздно вечером возвращается домой, то встречает непонимание, ругань, пустой холодильник, неубранную квартиру!
– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Валерия.
– Да про это все знают! Такой человек! Такой ум! Такая душа! Никто не понимает. В собственном доме не понимают! Одинокий айсберг!
Валерия не выдержала и фыркнула. Айсберг в представлении Катеньки – это было нечто величественное, недосягаемое, как вершина Килиманджаро.[27] Это была высшая похвала мужчине, какую только можно заслужить в устах подруги.
– А женщина какая-нибудь у твоего «айсберга» есть? Он ведь еще совсем не старый.
– Ой, что ты! – замахала руками Катенька. – Какая женщина! Да Борис Иванович вообще на женщин не смотрит. Ведь женщина – сосуд греха!
– Чего-чего сосуд? – Валерия с огромным трудом сдерживала готовый вот-вот прорваться хохот.
– Ты как будто не понимаешь! – рассердилась Катенька. – Борис Иванович не такой, как все мужчины. Он особенный. Он на женщину смотрит в первую очередь как на человека, как на духовное существо. Ему даже в голову не приходят всякие глупости! Это человек высшего плана. Для него любить людей, отдавать им всего себя – самое большое наслаждение. Он каждый день молится, соблюдает все посты, он… на работе с утра до ночи. Когда ему думать-то о женщинах? Не то чтобы… – Катенька замолчала, не в силах произнести банальные слова, которые могли оскорбить величие Бориса Ивановича, ослепительный образ которого совершенно затмил для нее все остальное, и в первую очередь здравый смысл.
– Так он что, совсем один живет?
– Ну да. Ага… Не знаю. – Катенька опешила. Она впервые поняла, что не знает о Борисе Ивановиче ничего, кроме того, что он сам ей говорил о себе.
Валерия плохо спала ночью, потому что кашляла, пугалась каждого звука, вспоминала странную встречу у поликлиники с человеком, которому стало плохо. Как он сказал ей, что за ней наблюдают, как помог скрыться. Он очень помог ей. Интересно, кто там был, в машине? Те же люди, которые убили Евгения? От этой мысли Валерия зарылась с головой под одеяло. Они охотятся за серьгой. А серьга все еще у нее. Что же делать? С кем посоветоваться? Сегодня ей повезло, что попался такой человек… но завтра все может обернуться намного хуже. Она не хотела даже думать, насколько хуже. Борис Иванович дал ей телефон экстрасенса. Пожалуй, завтра нужно сходить к нему. Зря она нападала на сладчайшего доктора. И Катенька обиделась. Вот и человек, который помог ей обмануть преследователя, тоже сначала не понравился. А он потом оказал ей услугу, совершенно незнакомой женщине. Валерия, очень собой недовольная, наконец, уснула, приняв все меры предосторожности. Свет в коридоре горел всю ночь, к входной двери был придвинут полированный комод, который она купила осенью для белья и зимних вещей. Рядом с кроватью она положила топорик для рубки мяса, на всякий случай.
ГЛАВА 17
У открытых дверей храма стояли несколько женщин в платках. Молодые – в прозрачных шарфиках на голове и платьях унылых тонов, стояли, понурившись, почему-то не входили, негромко переговаривались.
Внутри стоял прохладный полумрак. Свет, льющийся из узких окошек, отражался от сусальной позолоты, пастельных тонов настенной росписи, разноцветных одеяний святых с пророческими очами. Потрескивали горящие свечи, пахло расплавленным воском, ладаном, цветами, хвоей и еще чем-то неуловимо печальным, бередящим душу. Темные лики икон терялись между роскошными окладами, смутно взирали сквозь сизоватую дымку, курящуюся в высоком полуосвещенном пространстве.
Человек в черном остановился недалеко от входа, хотел пройти вперед, но отчего-то не смог. Лицо Иисуса, прекрасное, с золотыми волосами и грустным взглядом, проникающим сквозь сердце, светилось; мягкие переливы света и тени делали его странно живым. Как будто оно непрестанно менялось – от легкой улыбки до отрешенной печали, смутной, как сам смысл этого мира, несущегося сквозь время за толстыми стенами храма, отделенного повисшей между ними тишиной…
Человек купил несколько желтых свечек, самых дорогих, хотел поставить, но не знал, куда. За здравие или за упокой? Божья Мать, прижимая к себе младенца, неотрывно смотрела на него, скорбно и укоряюще. Он опустил глаза. Хотелось плакать. Где-то, в невидной ему глубине, запели высокие сопрано, монотонно зазвучал чистый низкий голос батюшки. Молодая полная женщина кланялась, крестилась и целовала большую, украшенную цветами икону.
