Татьяна Степанова - Прощай, Византия!
– Чего же странного? Лето, пляжи Коста-Брава ждут, – усмехнулся Колосов.
– Сам Андрей Мужайло должен был лететь в Лондон, и тоже двадцать седьмого июля, только вечером, проводив семью за границу. Как мы выяснили, целью его визита в Лондон были некие финансовые проблемы, возникшие у банка. К своей семье Мужайло должен был присоединиться в Испании через несколько дней.
– Что же во всем этом странного?
– Они все летели не в отпуск, не отдыхать, – ответил Углов. – Они уезжали на весьма долгий срок. Если бы Мужайло остался здесь, ему бы вообще пришлось надолго забыть о путешествиях.
– Почему?
– Проверка выявила в его банке ряд серьезнейших нарушений. По сути, из-за целой серии финансовых афер банк стоял на пороге банкротства и разорения. Все это долго и тщательно скрывалось правлением, но к концу июля скрывать это стало уже невозможно. Назревал скандал, который привел бы банк и самого Мужайло к следствию и судебному разбирательству. Мужайло решил до этого дело не доводить и самым банальнейшим образом скрыться вместе с семьей за границей – от всех своих долгов, невыполненных обязательств и обманутых вкладчиков. Но его опередили, убив буквально накануне бегства.
Колосов посмотрел на коллегу: в его глазах светилась твердая убежденность в своей правоте. Здесь, в Волгограде, была сформирована своя собственная версия произошедшего. И за просто так из-за каких-то там московских, пусть и громких, событий ломать ее здесь никто не собирался.
Глава 29
ЧАО, ВИЗАНТИЯ!
Воспользоваться приглашением Павла Нина не решилась: в кабинете гремели раскаты грома. Павел о чем-то гневно объяснялся с Ираклием. За плотно закрытой дверью, увы, разобрать, о чем шла речь, было невозможно, но ссора была такой силы, что отзвуки ее долетали даже до тихой детской на втором этаже.
К скандалу в кабинете чутко прислушивались Ирина и Зоя. Зоя, бледная, осунувшаяся, с синими кругами под глазами, за завтраком, как заметила Нина, почти ничего не ела, пила только крепкий кофе. После завтрака Ирина начала собираться в больницу к матери – Варваре Петровне.
– Я с тобой сегодня поехать не смогу, что-то совсем у меня нет сил, – тихо сказала ей Зоя.
– Я все сделаю сама. – Ирина с помощью приходящей домработницы Клавдии собирала большую сумку: укладывала белье, чистые полотенца, фрукты, соки, минеральную воду.
– Я сейчас вызову такси. – Зоя взяла телефон.
– Я сяду на автобус, а за Кольцевой поймаю машину. – Ирина подняла тяжелую сумку. – Ого!
– Никаких машин. Вот тебе деньги. – Зоя – старшая сестра – достала из своей сумки, валявшейся в холле, кошелек и протянула Ирине несколько купюр. – Вызову тебе такси, оно будет ждать тебя у Склифа. На нем и вернешься сюда. И нигде, пожалуйста, по дороге не задерживайся.
– Я хотела к Денису…
– Нет, только не сегодня, – жалобно взмолилась Зоя. – Я прошу тебя.
В этот момент дверь кабинета с грохотом распахнулась, и на пороге возник Ираклий с перекошенным лицом.
– Ну, хочешь, я сейчас вены вскрою и покончу со всем этим?!! – крикнул он так, что на люстре в гостиной дрогнули хрустальные подвески. Он пронесся мимо девушек к входной двери и вылетел во двор.
Через минуту тишину разорвал рев мотоцикла. Ворота раскрылись, закрылись…
– Куда же он по такой ужасной дороге на мотоцикле? – тревожно спросила Нина. – Очень скользко, так и до беды недалеко.
Зоя, стоявшая у окна, только махнула рукой. Спрашивать: а при чем тут, собственно, вскрытые вены? – таким образом, было не у кого. Нина поднялась в детскую – после утренней прогулки Лева ел за завтраком с чуть-чуть большим аппетитом, чем обычно. И это уже был некий прогресс. Теперь он дремал на кровати. Рядом с ним на подушке покоился плюшевый жираф. Левина рука обнимала его за шею. Нина долго смотрела на них – на глаза ее отчего-то наворачивались слезы.
После бегства Ираклия (он забыл свое утреннее обещание служить своим домашним защитой) и отъезда Ирины в доме все замерло. В этой давящей могильной тишине Нина не знала, куда себя деть. Снова тщательно исполнила роль «радистки Кэт», послав Кате длиннющую подробную эсэмэску с описанием всех последних домашних перипетий. Получила ответ. «Никита улетел в Волгоград, – писала Катя. – Попытайся изыскать новый предлог к тому, чтобы я опять приехала к вам».
Ответ Нину несколько приободрил. Острое чувство заброшенности и сиротства прошло. «Поговорю снова с Павлом, – храбрилась она. – Наверное, теперь уже можно, он успокоился после этого их адского ора друг на друга».
Она подошла к дверям кабинета и постучала. Ей никто не ответил. Она постучала снова – и снова молчание. Сердце Нины сжалось – не помня себя, она рванула дверь. Залитая дневным светом комната, книжные стеллажи, загроможденный стол, на нем – горящая лампа под абажуром. Электрический свет при дневном казался лишним, фальшивым. Павел, закрыв руками лицо, сидел в углу на диване. Он не пошевелился, когда Нина подошла к нему.
– Вам что, плохо? – тревожно спросила она.
Он поднял голову. Взгляд его темных глаз был мутным, его застилала от испуганного вопросительного взгляда Нины, вообще от всего этого привычного, набившего оскомину комнатного мира какая-то пелена…
…Звуки флейты. Ветер с моря колышет легкий шелковый занавес. Просторная мраморная терраса залита солнцем. Здесь не там – здесь никто никогда не вспоминает, не печалится о снеге и надвигающихся холодах. Здесь печалятся совсем об иных вещах…
…Ветер несет с собой соленый запах моря и аромат цветов нижнего парка. Магнолии нависают над мраморными скамьями. Лестница, пышущая полуденным жаром, кажется бесконечной – ступени, ступени, ступени… В императорском пруду плавают лебеди, белые цапли ловят лягушек, чинно ступают по мелководью, распугивая алых священных ибисов – дар давно утраченных египетских провинций. В коридорах и переходах огромного дворца тихо и прохладно. Только недавно сменился караул. Солдаты на солнцепеке на сторожевых дворцовых башнях маются от жары и безделья. Играть в кости строго запрещено. Солдаты, сняв железные шлемы, лениво переругиваются, обсуждают портовых шлюх, новости ипподрома. Смотрят из-под ладоней туда, в солнечную даль, на великий город, раскинувшийся на холмах по берегам пролива. Тут, во дворце, – служба, там, в городе, – воля. Шумная гавань, набитая судами со всех концов света, многолюдный рынок, монастыри, храмы, паперти, полные нищих и убогих – ослепленных пленных болгар, покалеченных славян с отрубленными пальцами, чтобы никогда уже не держали боевых луков и копий. Дальше – ипподром, конюшни, таверны, где за медную монету подают красное вино с Кипра, общественные уборные, термы, лупанары, по старинным, еще римским, вкусам полные жеманных евнухов и женщин – стройных и полных, тощих и толстых, как слонихи, с белой, желтой, смуглой и черной, как эбеновое дерево, кожей. И все это там, на жаре, внизу, за стенами дворца бродит, варится в собственном соку – закрой глаза и представь, протяни руку и коснись. И все это город императора – Константинополь, драгоценная жемчужина, светоч христианского мира…
В домовой дворцовой церкви двери заперты на замок. В атриуме рабы моют мраморные полы, трут их песком, натирая до блеска. За шелковым занавесом в покоях журчит фонтан. Капельки падают в яшмовую чашу. Женоподобный раб-сириец, завитый, умащенный розовым маслом, вдохновенно читает по книге стихи Паллада: «Став христианами, боги – владыки чертогов Олимпа здесь обитают теперь…» В горле у него першит от волнения, но он не смеет нарушить этикет и откашляться и только повышает голос, стараясь пафосом строк искупить изъян исполнения: «Чужд я надежде, не грежу о счастье, последний остаток самообмана исчез…»
Там, за шелковым занавесом, где журчит фонтан, на постаменте в резном кресле сидит худенький смуглый мальчик с угрюмым лицом. Болтает ногой в сандалии, не достающей до пола, гладит огромного свирепого на вид, но вконец обленившегося от сытой жизни пса. Занавес отдергивается, и толпа слуг и рабов бесшумно окружает мальчика плотным кольцом. Он испуганно вжимается в спинку кресла, стискивает подлокотник потными пальцами. Но страх его напрасен: на специальных деревянных распялках слуги несут своему юному императору златотканые ризы, парадный плащ-таблион из драгоценной парчи. Мальчик покорно склоняет голову. На темные напомаженные вихры его возлагается императорский венец – солнце горит золотым, синим, рубиновым в его самоцветах. Чужд я надежде…
– Что с вами, вам плохо?
…Последний остаток самообмана исчез.
– Павел, что случилось? Вы меня слышите? Вдохните, вдохните глубоко…
Пелена… Неяркий дневной свет. Белое за окном. Туман. Женское лицо, склонившееся над… Эта женщина, эта девушка хочет знать, что происходит…
– Откиньте голову. Вот так. Что, снова приступ, головокружение? – Нина осторожно трясла Павла за плечо. – Вдохните. Я сейчас форточку открою, тут очень душно.
