Елена Михалкова - Пари с морским дьяволом
– Зачем ты расковыриваешь это сейчас? – тихо спросил он.
Она покачала головой и улыбнулась с такой тоскливой нежностью, что у него слезы подступили к глазам.
– Ты не понимаешь, милый мой. Я ведь так и поступила: отрезала все лишнее. Ты видел шрамы, не притворяйся, что это не так.
– Я никогда не придавал этому значения… – пробормотал он.
– Меня оперировал хороший хирург. Но ты не представляешь, что это такое: ходить с ощущением, что туго натянутая кожа на твоем черепе может лопнуть в любой момент. Мое лицо уменьшилось, как мне казалось, раза в три. Но нос остался прежний – огромный, распухший нарост на таком аккуратном маленьком личике. Тогда я слегка подправила и его. Если бы я сама могла оперировать себя, вместо носа на моем лице торчали бы только две ноздри. Но я ведь сказала тебе, хирург был и в самом деле хорошим. Он сделал все очень деликатно. Когда я очнулась от наркоза, у меня было такое чувство, будто моим лицом играли в футбол. А когда я увидела себя в зеркале, оно только упрочилось. Это очень больно, дорогой мой, и очень страшно.
Аркадий опустился на застеленную койку.
– Что еще ты с собой сделала? – с жалостью спросил он.
– Я хотела переделать себя целиком, – Кира прошлась по каюте и села напротив него. – Губы, подбородок, скулы… На мое счастье, у меня не было столько денег. Вдобавок хирург – тот самый – поговорил со мной. Знаешь, он был очень груб! Наверное, он нарушил профессиональную этику или что там у них запрещает орать матом на пациентов. Но я каждый день вспоминаю его добрым словом, потому что благодаря этому грубому человеку я смогла остановиться.
Она помолчала, глядя в пустой черный зрачок иллюминатора.
– Потом я занялась другими делами, вытащившими меня из всего этого безумия. А чуть позже встретила тебя. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда?
– Да, – просто сказал Аркадий.
– Я люблю нашу жизнь, и наконец-то, впервые за многие годы, я люблю себя. Это очень странное чувство. Я его прежде никогда не испытывала, хотя и очень обиделась бы, если б мне сказали, что так и есть. В первом браке я была просто придатком мужа. Когда мы разошлись, я чувствовала себя не целым человеком, а отрезанной ногой. Толстая нога пыталась сделать из себя худую ногу. – Кира засмеялась. – А надо было делать человека! Понимаешь, что я хочу сказать?
Аркадий покачал головой.
– Я лишь пытаюсь объяснить тебе, что прошла через многое, чтобы иметь то, что имею сейчас. Я не позволю никому отобрать у меня это. Если надо будет убить, я убью. Поэтому, пожалуйста, закрой за мной дверь и не выходи из каюты, пока я не вернусь. И не обижайся на меня. Я делаю это не потому, что считаю тебя ребенком. Просто ты не сможешь совершить то, что смогу я.
Она поднялась и направилась к двери.
– Это ты убила?.. – одними губами прошептал Аркадий ей вслед.
Но Кира все же услышала его вопрос. Или уловила.
Постояла, не оборачиваясь, и кивнула:
– Да. Боюсь, что да.
До каюты они не дошли. Илюшин побледнел, покачнулся, ухватился за стену и медленно осел на пол.
– Маша, врача! – рявкнул Бабкин, подбегая к нему.
– Тихо, тихо, – прошептал Макар, пытаясь улыбнуться. – Оставьте эскулапа в покое. Все нормально.
– Вижу я, как все нормально!
– Ну, слегка перегулял.
Он на секунду прикрыл глаза, а когда поднял веки, перед ним уже сидел на корточках косматый доктор и с озабоченным лицом считал пульс.
«Там тоже врач был с бородой», – вспомнил Макар. Ему вдруг показалось, что это один и тот же человек, только постаревший, усохший и обросший. И яхта та же самая, но одеревеневшая от старости. И даже капитан не изменился, только раздался вширь и заматерел.
– Я что, сознание потерял? – спросил Илюшин, пытаясь приподняться.
– Вы, голубчик мой, уснули, – сообщил доктор. Ладонь он положил ему на плечо. Ладошка была узенькая, легонькая, но прижала Макара к палубе так, что он и шевельнуть рукой не мог. – У вас переутомление, а вы горным козлом скачете. Опрометчиво!
– Он уже не скачет, – заступился за Макара Бабкин. – Он уже отправляется к себе в каюту и там долго и крепко спит.
– Категорически одобряю! – врач быстро оттянул Илюшину нижние веки и заглянул туда с надеждой, как будто хотел обнаружить там редкого жука. – Отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать, как завещал великий – кто?
– Кто? – послушно повторил Сергей.
– Великий Козулин. То есть я.
Иван Васильевич залез в карман и вытащил небольшую коробочку.
– Вручаю вам, так и быть, чтобы вы ко мне не бегали. Беречь как зеницу ока!
– Это что? – вытянул шею Макар.
– Тонометр. Ну, измеритель давления. Как видите, он малюсенький. Трижды в день проверяйте себя, голубчик мой. И не геройствуйте попусту, настойчиво вам рекомендую.
Бабкин хотел дотащить Макара на себе. «Заброшу тебя на плечи, как тушу барана – и всех делов!» Илюшин отказался быть тушей и дошел самостоятельно до каюты, отведенной ему капитаном.
– Может, с тобой посидеть? – в который уже раз предложила встревоженная Маша.
Но Макар покачал головой. Не хватало еще из Маши делать няньку! К тому же он и сам чувствовал: единственное, что ему сейчас требуется, – это хороший сон.
– Только дверь не запирай, – попросил Бабкин. – Мало ли что…
Макар хотел пошутить, но почувствовал, что не в силах облечь шутку в слова. Мысли не то чтобы путались, но терялись в мутном тумане, похожем на вату.
– Не буду, – пообещал он.
Помахал им рукой, слабо улыбнулся на прощанье – и закрыл дверь.
Бабкин с Машей некоторое время стояли перед ней, прислушиваясь.
– Щас как грохнется, – шепотом озвучил Сергей их общее опасение.
– Типун тебе, – тихо отозвалась Маша. – Козулин же сказал: переутомление.
– Вот от переутомления и грохнется. Видела, как он заснул?
– Как я могла видеть, если я за врачом бегала!
Дверь внезапно распахнулась, едва не заехав по носу Бабкину. За ней стоял Илюшин и сердито переминался с одной босой ноги на другую.
– И долго вы здесь будете шушукаться?
– Уходим, уходим, – недовольно проворчал Бабкин. – Но завтра с утра нагрянем, учти!
– Мое утро начинается в одиннадцать.
«А мое утро начинается через пару часов», – подумал Сергей. Он собирался потихоньку от Илюшина нести вахту всю ночь, проверяя, все ли в порядке с его другом. Но реализовать этот план ему не было суждено.
Отправив Сергея с Машей, Макар дошел до койки и повалился на нее, не раздеваясь. Он был уверен, что сразу же заснет, но этого не случилось. Вата в голове набухла и отяжелела. Он снова плыл от «Одиссея», и море сжимало его в тугом кулаке, словно бабочку.
Голоса, голоса, голоса! Бесстрастный холодный голос Будаева, писк голема Сени, хрипловатый говор рыбаков, спасших его… Они мешали, не давали уснуть, перебивали плеск волн.
Макар, не открывая глаз, помассировал виски. «Не хочу больше слышать этого упыря!»
Он повернулся на бок и попытался вспомнить что-нибудь приятное. Песенку, стишок, в конце концов! «В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам… Тьфу ты, черт!»
Макар перевернулся на спину, заставил себя дышать глубоко. На этом невероятном корабле, который он не успел даже толком рассмотреть, воздух казался ему свежее, чем на «Одиссее». Хотя воздух, разумеется, был везде одинаковый – морской.
«Воздух свободы», – усмехнулся он. Перестал прислушиваться к собственным мыслям и сосредоточился на том, что происходит снаружи.
Бригантина, раскачиваясь, как люлька, пела хриплую, скрипучую колыбельную. Илюшину вспомнилось, как однажды он случайно попал в клуб на какой-то концерт, где имена исполнителей ничего ему не говорили. И почему-то из всех, сменявших друг друга, запомнил единственную женщину, со странной кличкой-именем Кэти Тренд, и песню ее запомнил наизусть. Высоким грустным голосом женщина пела об антикваре, сдувающем пылинки со старых вещей, бережно лелеющем заморскую утварь из разных стран. Пела о том, как приходит к антиквару и роется в его сокровищах.
Я долго искала в шкафах, сундуках,В коробках от шляп, потаенных углах,Всю лавку прошла от дверного звонка,До каждого ящичка в чреве стола,И было там все, что рождала земля,Все, кроме заветной мечты голубой,Но молвил хозяин: «Дождись корабля,И будет твое с тобой».
«…Дождись корабля, и будет твое с тобой», – уже засыпая, повторил Илюшин.
Ну вот, я дождался. И где же оно, мое? И что это?
На зыбкой грани сна и реальности он увидел своих друзей и снова услышал их спор.
«О двух смертях, случившихся на бригантине», – говорил Бабкин, а Маша возражала, что о второй смерти кто-то не знает. Ах да, кок. Почему-то именно кок должен был знать о второй смерти, но утверждал, что понятия о ней не имеет.
«Мог и соврать».
Это вновь Сергей.
«Мутная история. Жена капитана выпила лишнего и свалилась за борт».
Жена капитана… Жена капитана… Можно сочинить еще одну песенку – о несчастливой судьбе жены капитана. Если она остается на берегу, то годами ждет своего мужа. А если поднимется на корабль, море отомстит ей быстро и жестоко.
