Кофе и полынь - Софья Валерьевна Ролдугина
— О, ну это ваши трудности, верно? Если так неудобно, можете идти пешком.
Он открыл было рот, чтобы осадить меня… и закрыл.
А затем прищурился.
Клянусь, если б он сказал что-то вроде: «Вы на себя не похожи», — или попрекнул бы хоть словом, то скандала — глупого, на пустом месте — было бы не миновать. Но ничего подобного не произошло. Эллис помолчал, разглядывая меня задумчиво, а потом произнёс:
— Скажите, что вас беспокоит на самом деле. Если это в моих силах, я найду решение.
Ссориться как-то сразу расхотелось.
На вопрос я сперва толком-то и не могла ответить — просто описывала, что чувствую. Тревогу, беспомощность, усталость… Некоторые ощущения трудно перевести в слова: то смутное беспокойство, которое испытываешь в ожидании удара; потребность в действии; страх, что под ударом окажется кто-то близкий, а тебя в этот момент не будет рядом… Я боялась отдыхать, потому что в этот момент Валх мог атаковать.
Причём не меня.
Сбивчивый рассказ приносил облегчение сам по себе. А когда я начала объяснять, что творилось дома в последние дни, верней, в последние ночи, и какими вялыми выглядели дети… да и взрослые тоже, то Эллис нахмурился, явно уже не просто слушая, а размышляя о решении. И от сердца отлегло. Я… пожалуй, я именно что позволила себе отдохнуть, пускай и не в прямом смысле, нет, скорей, передала ненадолго кому-то другому право и возможность принимать решения.
Не просто «кому-то».
Другу.
— То есть больше всего вы переживаете о Лиаме? — подытожил Эллис, подняв на меня взгляд. Я кивнула. — Ну что же, справедливо, дел он и впрямь может натворить… Так почему бы тогда вам не взять его с собой в поездку вместо Мадлен? Братья Андервуд-Черри обычно под присмотром Клэра и его жуткого камердинера — вот кто настоящий демон, помяните моё слово! Сама Мадлен останется в кофейне. Завтра, насколько я понимаю, приступает к работе Мирей, да и Зельда теперь заходит сюда едва ли не каждый день. Тут, кажется, вполне безопасно. Что думаете?
Я улыбнулась, придвигая к себе чашку. Шоколад, разумеется, уже давно остыл, но у меня наконец проснулся аппетит, да и тошнота отступила. Захотелось даже пройти на кухню и посмотреть, не осталось ли пирога с кроликом и травами…
Или лучше всё же потерпеть до ужина?
— Думаю о том, как рассказать миссис Прюн, что с нами поедет юный баронет Сайер. С другой стороны, она всегда питала слабость к хорошо воспитанным мальчикам; полагаю, что новость её только обрадует.
Время пролетело незаметно, и вот уже настало утро, на которое была назначена поездка. Погода, увы, не радовала: Бромли снова укутался в густой туман, как в меховое манто, сильно похолодало; звуки казались приглушёнными, чересчур сырой воздух точно застревал на вдохе, и оттого грудь сдавливал невидимый обруч. Но, очевидно, трудности касались лишь взрослых. Лиам выглядел очень бодрым, повеселевшим и весьма гордился тем, что ему поручили везти целую корзину хризантем. Белая хризантема была символом этого дома призрения, и к тому же в целом символизировала скорбь и утешение; мне показалось, что будет уместным привезти в подарок для обитателей немного этих цветов. Кроме того, я взяла с собой сладкие кексы из кофейни — и, разумеется, выписала чек.
Как Эллис и предупреждал, дорога заняла почти два часа. Дом призрения располагался на противоположной окраине Бромли, верней, уже за пределами города, в весьма живописном месте. Считалось, что красивые виды также способствуют исцелению рассудка, но, увы, мало кто из подопечных выздоравливал и начинал новую жизнь. В основном это касалось молодых девиц, впавших в меланхолию из-за расстроившейся помолвки или какого-нибудь отвратительного слуха, бросающего пятно на репутацию… Но таких было немного. А те, кто прошёл через действительно страшные испытания или от природы имел хрупкое душевное здоровье, редко поправлялись по-настоящему.
Всё это Эллис успел разъяснить прежде, чем я уснула, убаюканная плавным ходом автомобиля и однообразным волнением тумана за окном. Сказалось ещё то, что впервые за долгое время появилось ощущение безопасности — возможно, оттого что мы покинули Бромли.
Валх остался где-то там в городе; далеко.
Лиам вёл себя безупречно; он даже помалкивал, пока я дремала, хотя, без сомнений, жаждал поговорить с Эллисом, которого боготворил. Пострадала только одна хризантема из корзины — и то, полагаю, лишь потому что бедняге нечем было занять руки. А когда мы уже подъезжали к дому призрения, то сморило и Лиама.
Наконец путь подошёл к концу; впереди из тумана вынырнули сперва исполинские дубы, которые росли вдоль дороги, чёрные и немного жуткие, затем показались зелёные крыши и водонапорная башня, издали напоминавшая маяк.
— О, прибыли! — оживился Эллис, часто моргая. Похоже, что задремал и он. — Ну что же, скучная часть позади, осталась трудная — но интересная.
Миссис Прюн уже ожидала нас в беседке и вышла навстречу, когда автомобиль завернул на подъездную аллею. Рядом стоял высокий мужчина в тёмных одеяниях, которого я сперва приняла за её брата, но потом осознала, что одет он не как аббат, а как простой монах, да и выглядит слишком молодо.
«Секретарь или помощник, — пронеслось в голове. — А может, именно он на деле и управляет домом призрения».
Я почти угадала.
Монаха звали Освальд, и он занимался, как выразился сам, «учёным досугом» обитателей дома. «Когда ум в праздности, он слабеет», — робко улыбаясь, пояснил монах, поправив очки в тонкой круглой оправе. Высокий, седой и сутулый, он выглядел немного нескладно, шагал слишком торопливо, двигался порывисто. Но о ботанике, истории и географии рассказывал с искренней горячностью — и считал, что все три науки можно рассматривать лишь вместе, а по отдельности они не дают полной картины. Особенно он уважал большие иллюстрированные атласы, и в этом тут же сошёлся с Лиамом.
Разумеется, я тут же пообещала отправить несколько атласов в дом призрения — как только смогу.
Именно Освальд провёл нас по особняку и познакомил с жизнью его обитателей. Конечно, не всех; ради пустой прихоти — пусть и прихоти благотворительницы — никто не стал бы тревожить больных. Но мы немного поговорили с теми, кто и сам нуждался в общении: с необыкновенно изящной пожилой женщиной, которая не помнила, что произошло пять минут назад, зато читала наизусть стихи, которые затвердила ещё в детстве; с усердным стариком, который занимался только тем, что писал мемуары, в которых снова и снова превосходил своих соперников, одолевал врагов и, как говорили, изводил уже сороковую по счёту тетрадь; с юной особой,
