Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
— Финансист, блин... По таким финансистам тюрьма плачет.
— Значит, вы ушли сразу после Невзоровой?
— Почти. Я не собирался, но... Михалев рассказал, что собирается ставить фильм по Кукушкинсу, я спросил его, будет ли там роль для меня, он ответил, что вряд ли. А Денис засмеялся... Такой оскорбительный смех... Я очень рассердился. Встал, сказал, что ухожу. Тут сандаловский дядька позвонил, и я заторопился. Мне не хотелось уходить вместе с Сандаловым. Он меня раздражает. Пухлик, молчун... Не представляю, как он умудрился в театральный поступить?
— Говорят, он тогда совсем другой был.
— Да, верно... Вот что водка с человеком делает!
Пульс лицемерно вздохнул, как будто сам был трезвенником. Потом с намеком посмотрел на пустое блюдечко и перевел взгляд на стойку.
— Нет, — нахмурился Сахаров. — Никаких пирожных.
— Один эклер.
— Нет.
— Тогда еще кофе.
— Нет.
— Какой же вы...
— Не тонкий и не творческий, — сказал Сахаров. — Знаю. Когда вы ушли от Миши, куда направили свои стопы?
— Стопы куда направил? Домой, конечно.
— Вас память никогда не подводит?
Пульс подумал. С этим оперативником надо было держать ухо востро — поначалу он казался таким тихоней, а теперь вон как разошелся.
— Иногда подводит, — произнес он осторожно. — А что?
— Чистосердечное признание облегчит вашу участь.
— Э-э-э... Ну, я случайно встретил одну знакомую...
— Случайно?
— Э-э-э...
Пульс замолчал, беспомощно захлопал светлыми глазками.
— Лев Иванович, не тяните.
— Я не могу. Честь женщины для меня превыше всего.
— А как насчет вашего алиби?
— Чего?
— Чем вы докажете, что не вернулись в Мишину квартиру и не ударили его гантелью по голове?
— Чего?
Пульс был упрям. Он мог мямлить и телиться сколько угодно, лишь бы не сказать правду. Если бы Ониксу не было так жалко пирожного, он бы перенес разговор на другой день, но опять тратить деньги на противного Пульса не желал. Поэтому надо было расколоть его именно сейчас.
— Вам нравится Федор Менро?
— Нет, — удивился Пульс. — С какой стати?
— А Денис Климов?
— Нет, с какой...
— Павел Линник?
— Нет...
— Михаил Саврасов?
— Нет...
— Эх, Лев Иванович. Выходит, никто вам не нравится? Как же вы живете?
— С вами тяжело разговаривать, Николай Владимирович! — Пульс разобиделся и хотел даже встать и уйти, но не решился. — Не так все просто... Жизнь как кино, а кино как жизнь... Знаете, есть такая история — реальная, между прочим... Один известный польский актер (допустим, его зовут Гавел) на своем третьем или четвертом фильме заметил, что с ним в пару постоянно ставят другого актера (допустим, его зовут Ежи), тоже довольно известного. Так и играют: этот положительного героя — второй отрицательного, или наоборот, этот отрицательного, а второй положительного... Когда Гавела пригласили на сле дующую картину, он спросил режиссера, кого тот собирается снимать в роли лучшего друга героя. И даже не был удивлен, когда режиссер назвал фамилию того второго актера, Ежи. Ну, отсняли фильм, приносят Гавелу еще сценарий... И все повторяется. На этот раз он сказал, что, если не заменят партнера, он играть не будет. Партнера не заменили. Он играть не стал. Каково же было его изумление, когда он узнал, что режиссер не взял в картину и Ежи! Короче, продолжалось это все года три. Оба актера просто возненавидели друг друга. Оба молодые — чуть за тридцать, — оба отличные профессионалы, у обоих интересная характерная внешность, и вот на тебе! В кино играют ближайших друзей, которые на день расстаться не могут, а в жизни даже не здороваются.
И вот однажды снимали фильм с таким примерно сюжетом: хороший полицейский знакомится с хорошие бандитом (вам не надо объяснять, кто исполнял эти роли?), пытается его перевоспитать, но тот убеждает его, что вокруг все — продажные, жестокие и подлые, и он, мол, с ними борется, только на свой манер. Полицейский с ним принципиально не согласен, однако вдруг обнаруживает в своей конторе страшную коррупцию. Он встает на сторону друга-бандита и, узнав, что на того готовится засада, спешит его предупредить. Он не успевает каких-то нескольких мгновений, как всегда бывает в кино. Бандита убивают, полицейский заламывает руки над его хладным трупом и горько рыдает. Такой, прямо скажем, примитивный сюжетец. И вот когда до конца съемок остается один день, тот парень, что играл бандита — Ежи, — трагически погибает. Не помню точно, что с ним произошло — то ли утонул, то ли под машину попал. И что вы думаете? Гавел начинает пить. Пьет месяц, другой, третий... Никто не может понять: в чем дело? Какая причина? Всегда был такой правильный, непьющий и некурящий, прекрасный семьянин, а тут как бес в него вселился. Из дома ушел, обосновался у сторожа киностудии, глушит спирт чуть не канистрами... Ну, вроде через некоторое время отошел. Снова начал сниматься. И происходит на съемках такая ерунда: репетируя сцену, он неожиданно устраивает дикую истерику новому партнеру — накидывается на него с кулаками, плюется и даже пытается задушить! Еле оторвали его от человека! После этого инцидента он вдрызг ругается с режиссером и отказывается сниматься. Начинает пить... Так тянулось лет пять или около того. Все давно уже поняли, что дело в том погибшем Ежи, что без него он уже не может играть, никак не может привыкнуть, что остался один... Что делать? Его лечили у психиатра, у нарколога — все бесполезно...
Пульс остановился, прокашлялся.
— Что было с ним потом? — хмуро спросил Сахаров.
— С Гавелом? Ничего не было. Спился, давно не снимается, живет где-то в деревне... Простите, Николай Владимирович, в горле пересохло...
Оникс молча встал, прошел к стойке и взял еще по чашке кофе — для себя и для Пульса. Пирожное покупать не стал из принципа.
— Спасибо... Ну вот. А вы говорите, никто мне не нравится. Не так все просто... Кто знает, как жизнь повернется и как человек себя покажет. Мне, к примеру, очень нравился Миша. И я места себе не находил, когда его убили. Чем смогу — я вам непременно помогу в вашем расследовании. Только не теряйте времени зря и не подозревайте меня. Я не убивал.
— Как звали ту женщину, с которой вы ушли в тот вечер?
— Вероника Жемалдинова.
— Кто она?
— Мишина соседка.
— Куда вы отправились?
— Прогуляться. Обычно я иду к ней, но на этот раз не решился. Поздно было. Жена, знаете, беспокоится... Да и боялся столкнуться на лестнице с кем-то из нашей компании.
— И сколько вы гуляли?
— Недолго. Минут двадцать. Холодно было...
— А потом?
— Она проводила меня до остановки и ушла.
— Она была знакома с Мишей?
— Да. Она любила его.
Сахаров споткнулся на следующем вопросе. Опять любовь. И опять не та...
— А как же вы?
— Я? — Пульс с горечью усмехнулся. — Даже Веронике Жемалдиновой я был не нужен... А уж казалось бы...
Глава девятнадцатая
Настанет, настанет в моей жизни такой черный день, когда психи доведут меня до ручки. Без десяти шесть я стою у кинотеатра как последняя кретинка, мерзну, дрожу, а моей подруги Вероники Жемалдиновой нет как нет.
Погода портилась с каждой минутой. Небо потемнело. Огромная туча забросала меня мокрыми колючими снежинками, ветер, резко дунув, едва не сбил с ног.
Вокруг никого не было. Только редкие прохожие шли мимо. Чтобы отвлечься, я начала тихонько петь песни. Сначала я исполнила мужественную «Я земля-я-а, я своих провожаю питомцев...», потом затянула жалостливую «Лучину». Потом посмотрела на часы. Ровно шесть. Зря я купила билеты. Когда связываешься с шизофрениками, надо просчитывать все возможные варианты. Хорошо, если она всего лишь опоздает, а если совсем не придет? Забыла или передумала? Или решила, что я не гожусь ей в подруги?
Я честно ждала до половины седьмого. Было б лето — я могла бы подождать еще. Но была середина марта, весна смешалась с зимой, и я ужасно замерзла. Пальцы рук и ног окоченели, нос вообще отваливался от холода (скосив глаза, я видела его красный кончик). Так что я ушла.
По дороге бросила билеты в урну. В метро села на скамейку и раскрыла газету на кроссворде. Так, норвежский драматург... Ибсен. Кроме него, я не знаю норвежских драматургов. Раздел физики... Акустика, вероятно. Помесь осла и лошади... Тоня Антонова. Ну а кто же я еще? Потеряла час драгоценного времени. Лучше бы осталась дома и поболтала с Петей и Люсей. Давно мы не сидели втроем за обедом или ужином. Все суетимся, бегаем туда-сюда... Особенно я.
С досадой сложив газету, я встала, твердо решив ехать домой, и в этот момент услышала чудные, чарующие звуки скрипки. Как зачарованная я пошла на мелодию — в переходе играл парень, совсем молодой, лет семнадцати, невысокий, гибкий, с очень нежным красивым лицом. Именно таким я всегда и представляла себе скрипача — юношей из сказки, прекрасным принцем. Я стояла и смотрела на него, не в силах отойти и не в силах отвести взгляд. Музыка проносилась мимо и сквозь меня, улетала в обе стороны перехода, эхом отзывалась вдалеке. Музыка была везде.
