Ли Ванс - Расплата

— Значит, ты хочешь вернуться на старое место?

— Только если вернешься ты.

Я смотрю в сторону. Когда Ева уволила меня, я был в смятении и не знал, что мне с самим собой делать. Я до сих пор этого не знаю, но почему-то я и представить себе не могу, как я вернусь в «Кляйн». То воплощение меня самого кажется мне сейчас таким же нереально далеким, как вымышленный персонаж.

— Сначала я должен выяснить, что произошло с Дженной, — тихо отвечаю я.

— Значит, пошли они! — быстро реагирует Теннис. — Мы возьмем наличными.

— Ты именно этого хочешь?

— Я бы задал тебе такой же вопрос, — замечает он, — но тогда мы будем похожи на двух девочек-подростков, пытающихся решить, стоит ли им делать на лобке эпиляцию воском.

— На данный момент, Теннис, все, что я могу сказать: мне абсолютно наплевать на все это. И на работу, и на деньги.

— Ты чувствуешь себя просветителем вроде Мастера Кана, адепта кунг-фу, с его знаменитой фразой «попробуй выбить камень у меня из руки», или развенчателем иллюзий вроде Джорджа Бейли?

— Я чувствую, что если бы я был в состоянии поднять руку, я бы врезал тебе по башке. — Я слабо улыбаюсь ему.

— Тебе действительно все равно?

— Я об этом просто не думаю. Не сейчас. Ведь убийцы Дженны все еще разгуливают на свободе…

— Мы могли бы дать им прикурить, — неуверенно предлагает Теннис. — Сказать «Кляйну», что не собираемся успокаиваться, и предоставить Рейчел свободу действий, чтобы она начала подключать к делу как можно больше народу и создала парочку чудовищных коллективных исков. Я считаю, это будет только справедливо.

— «Кляйн» удалит электронную переписку, и весь твой иск может обернуться в противоположную сторону.

— Они удалят электронную переписку, они удалят электронную переписку, — передразнивает меня Теннис и пожимает плечами. — Но ведь это только начало. Когда я говорил, что так будет справедливо, — я имел в виду этическую точку зрения.

— Быть этичным на Уолл-стрит — значит съесть только половину обеда того, кто вышел посрать. Ты сам меня этому научил.

— И не дуть свою секретаршу в день рождения своей жены, — автоматически реагирует мой друг. — Точно. Но то, что у нас есть на «Кляйн», имеет отношение к очень многим людям. Может, нам стоит мыслить как доверенным лицам?

— Доверенным лицам? — Меня разбирает смех. — Доверенное лицо — этот тот, кто…

— Получает бабки зато, что имеет других, заканчивает за меня Теннис. — Перестань цитировать мне меня же. Все, что я хочу сказать, — может, нам стоит пару дней подождать. Пусть «Кляйн» понервничает, пока мы решим, что нам делать. Нет большой беды в том, чтобы придержать лошадей.

— Согласен. — Я протягиваю ему руку дружбы. — Слушай. У меня такое чувство, что мне удастся во всем разобраться. Я ищу одного парня, а полиция ищет еще одного парня. Если хоть одного из них найдут, я смогу выяснить, что на самом деле случилось с Дженной. А потом, возможно, я смогу более серьезно поразмыслить над тем, что делать дальше.

— Да без проблем, — заявляет Теннис. — Делай что должен. Где сегодня ночуешь?

— Думаю, в Гарвардском клубе.

— Черт. — Теннис смотрит на часы. — Совсем забыл. Я попросил Рейчел встретиться с нами. Она уже, наверное, торчит в вестибюле и закипает. Знаешь что? Я поеду встречусь с ней и расскажу, о чем мы тут с тобой говорили. Когда ты здесь закончишь, позвони мне, и я вернусь за тобой. Можешь сегодня переночевать у меня дома. У меня есть домашний куриный суп, он сразу поставит тебя на ноги.

— Договорились. — Я открываю дверь и пытаюсь вылезти наружу.

— Погоди секунду. — Теннис выходит из машины, обходит ее спереди и протягивает мне руку. — Ты в жутком состоянии. Завтра ты не сможешь выбраться из постели.

— Это не страшно. — Я опираюсь на машину, пока он закрывает дверь. — Потому что тебе придется помочь мне, а значит, тебе будет чем заняться.

— Точно. — Он берет меня за руку. — Ты сделаешь мне одолжение.

31

Я сижу в потертом кресле за столом мистера Розье, задрав ноги на выдвинутый ящик. Пара мешков со льдом из корейского магазина по-прежнему холодит мое тело. В комнату заходит мистер Розье с двумя дымящимися кружками в руках и протягивает одну из них мне. Горячий шоколад. Я с благодарностью делаю большой глоток, стараясь шевелить только здоровой рукой.

— Ваш друг мистер Мейер прав, — говорит Руперт, усаживаясь напротив меня. — Глупо не обращаться в больницу. — Он берет карандаш и прикасается острым концом к моему плечу. — Травма сустава может привести к артриту. У вас появится внутренний барометр, как у нас, стариков, вы узнаете, каково это — принимать триста двадцать миллиграммов ибупрофена каждый день и сосать из бутылки нейтрализатор кислотности, чтобы не прожечь дыру в желудке.

— Все будет хорошо, — говорю я. — У меня просто синяки.

— Должно быть, из вас выбили здравый смысл.

— Спасибо, что хотя бы считаете, что он у меня был. Вы говорили, что узнали некоторые интересные факты о том депозите.

Мистер Розье прикасается к подбородку тупой стороной карандаша и хмурится, как будто я нахамил ему.

— Поймите меня правильно, — поспешно говорю я, — я благодарен за все, что вы сделали для меня, и я знаю, что вы с Теннисом правы, мне действительно следует посетить врача, но мне очень нужно найти этого моего друга.

— Теннис? — переспрашивает Руперт, подняв брови.

— Мистер Мейер. Теннис — это его прозвище. Мы прозвали его так, потому что он часто подпрыгивает, как теннисный мячик, даже когда сидит.

— Понятно. — Судя по тону, мистер Розье считает, что у меня сотрясение мозга. — Но перейдем к этому депозиту. Вы были правы: нет никакого банка с названием GPICCARDAG, так что я прогнал название через поисковик несколько раз в разных вариантах и нашел учреждение под названием «Galerie Piccard AG».

— И что это такое?

— Известный швейцарский аукционный дом. Такой же, как «Sotheby’s». Торгуют картинами, мебелью, антиквариатом.

— Вы считаете, мой друг продал что-то на аукционе? — с сомнением в голосе спрашиваю я.

— Картину, — отвечает он, вытаскивая каталог из пачки журналов на столе. На обложке напечатана глянцевая репродукция «Мадонны с младенцем», вверху золотыми буквами написано: «Galerie Piccard». — Я вам сейчас ее покажу.

— Где вы умудрились найти это? — Я просто поражен.

Улыбаясь, он просматривает записи в блокноте.

— Один мой друг работает в комнате номер триста в центральной библиотеке. Помимо всего прочего, у них есть собрание каталогов аукционов и их результатов. Я сообщил ему дату аукциона и сумму на счете, и он сумел сразу же определить проданную картину. Он сказал, что больше ни одна не подходит. Мой друг забросил мне каталог по пути домой. Вот он.

Мистер Розье поднимает открытый каталог. На левой стороне расположен текст на четырех языках, а на правой — цветная фотография картины. От неожиданности я ахаю.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Я уже видел эту картину, — изумленно отвечаю я. — Всего пару часов тому назад. Что-то там зимой, автор — какой-то голландец, верно?

— «Деревня зимой», — уточняет Руперт, поворачивая каталог к себе, чтобы прочитать надпись. — Автор — Питер Брейгель Младший. Он был фламандцем, а значит, скорее бельгийцем. Где вы ее видели?

— В офисе «Терндейл и компании». Именно там я был перед тем, как приехать к вам.

— Ага. — Он пролистывает каталог до конца и рассматривает страницы, прикрепленные к последней странице обложки. — Покупатель не указан, дана только сумма сделки. Одна целая шестнадцать сотых миллиона швейцарских франков без комиссии. Это точная сумма, лежащая на счету вашего друга.

— Уильям Терндейл рассказал мне странную историю. — Я в полном смятении. — По его словам, эта картина была частью коллекции, собранной фашистами для какого-то музея, который Гитлер планировал открыть в Линце.

— Точно, — соглашается мистер Розье, берет со стола еще один журнал и протягивает его мне. Это экземпляр «Тайм» восьмилетней давности. На обложке напечатан портрет женщины в белом чепце, на ее лице играет свет из невидимого окна. Заголовок гласит: «КОЛЛЕКЦИЯ ЛИНЦА».

— Продажа Брейгеля с аукциона всколыхнула весь мир искусства, — продолжает мистер Розье, — потому что остальную часть коллекции никто больше не видел. Люди подозревали, что продавцу может быть известно местонахождение и остальных картин. — Он постукивает пальцем по журналу в моей руке. — Это одна из картин Вермеера. В коллекции их было две.

— Уильям Терндейл сказал мне то же самое. А кто продал Брейгеля?

— Этого никто не знает. Картина была зарегистрирована как собственность Фредерика фон Штерн…