Татьяна Устинова - Первое правило королевы
Стекло тихо ахнет, осыплется холодными и острыми кусками, и ветер пойдет гулять по спальне, как метлой выметая из нее тепло, и к утру под подоконником наметет небольшой сугроб — только Инна ничего этого не увидит, потому что люди с дыркой в виске уже больше ничего не видят и не слышат. По крайней мере, на этом свете.
И все-таки она решилась. И пошла, а потом побежала, и оказалось, что это очень быстро, всего несколько шагов — добежать до ванной, и Инна ввалилась в тепло, в яркий свет и влажный запах шампуня и чужих духов.
Катя лежала по шею в мыльной пене.
Вид у нее был распаренный и очень живой. Просто на редкость живой.
— Катя, черт вас побери!
Губернаторская дочь подскочила, выплеснув на пол изрядный ком пены.
— Катя, почему вы не отзываетесь?!..
Вопрос был глуп. Она не слышала Инниных призывов, потому и не отвечала.
— Вода шумит, — сказала Катя. — Я не ждала вас так рано. Я была уверена, что успею.
Этот светский тон из середины пенных развалов, это легкое удивление, поворот головы развеселили Инну.
— Я вас потеряла, Катя. Не могла найти.
Катя вытерла мокрую щеку, сделав ее еще более мокрой.
— Я приготовила ужин. Думала, что дождусь вас, мы поужинаем и я пойду. Я и так целый день прячусь, а мама… опять осталась одна.
— Еще Глеб должен приехать, — сообщила Инна. — Я пойду вниз, а вы не торопитесь. Хотите, я дам вам джинсы и свитер?
— Что вы, Инна!.. — ужаснулась Катя. — Разве на меня налезут ваши джинсы?!
— Я не предлагаю вам свои. У меня есть джинсы бывшего мужа. Они совершенно чистые и новые. Он, по-моему, ни разу их не надевал, но Аделаида Петровна все равно постирала. И свитер есть. Английский кашемир.
Неизвестно, зачем это было добавлено, наверняка Кате наплевать на то, из какого он кашемира и из кашемира ли вообще, но Инне вдруг так жалко стало давать ей этот свитер, купленный для мужа в уютном маленьком магазинчике, где на полу лежал коричневый ковер и стояла белоснежная смешная овечка! Она так старательно его выбирала, так радовалась, так серьезно соображала, какой цвет больше пойдет к его глазам, а теперь этот свитер наденет губернаторская дочь — никто, чужой человек.
Оттого, что ей жалко стало свитер — а еще больше себя! — она решительно распахнула дверь в «гардеробную», вытащила джинсы и большой хрустящий бумажный пакет со славной овечьей мордой в овале, перевязанный суровой ниткой и запечатанный сургучом. В суровой нитке с сургучом было нечто очень английское, консервативное, незыблемое. Пакет был еще заклеен — она так и не успела подарить этот трижды проклятый свитер до того, как муж сказал ей про «новую счастливую» и про то, что она «растоптала большое светлое чувство», зато теперь он наконец-то освободится и начнет все заново! Инна решительно развязала нитку, подковырнула сургучную блямбу, раскрыла хрустящие покровы и вытряхнула свитер на постель. Он выскользнул и улегся мягкой бежевой горкой.
Чувствуя, что еще секунда — и она заревет во весь голос, с подвываниями и всхлипами, Инна взяла обеими руками джинсы и драгоценный свитер и, не глядя, кинула их на крышку корзины, что стояла прямо за дверью ванной.
— Катя, это вам. Одевайтесь и приходите.
И не стала слушать, что там Катя с благодарностью запищала ей вслед.
На середине лестницы слеза все-таки капнула. Инна вытерла ее кулаком.
— Джина, Тоник, ребята, давайте ужинать! Ребята подтянулись очень быстро. Джина слева, Тоник справа, они моментально атаковали Иннины ноги — старательно терлись и мурлыкали. Это означало, что они рады, что она пришла домой, и еще больше рады тому, что сейчас будет ужин. Они знали совершенно точно, что утром Аделаида принесла еще целую кастрюльку рыбы.
Инна выложила рыбу в миски.
— Только потом умоетесь как следует, — рассеянно сказала она. — Я не хочу, чтобы от моих подушек несло рыбой.
Джина дернула спиной — Инна обвинила ее облыжно. Она всегда умывалась очень старательно, подолгу, так что ухо выворачивалось наизнанку от ее усердия и чистоплотности. Тоник мылся кое-как: раз-два — и готово дело.
— А вот не ходил бы Аделаидин муж на рыбалку? Как бы вы жили?
«А пришлось бы тебе ходить, — отозвалась Джина, перестала деликатно уписывать свою порцию и посмотрела на Инну лукаво. — А что? Мы бы с тобой рыбачили. Ты сидела бы в тулупе и валенках на Енисее, подкреплялась сальцем, луковицей и самогонкой из плоской фляги, а мы ждали бы улов и приговаривали: ловись, рыбка, большая и маленькая!..»
От представленной картины Инна неожиданно захохотала и перепугала Катю, которая мыкалась в дверях.
В светлых джинсах и «английском кашемире» она казалась неожиданно высокой и очень молодой. Темные волосы колечками завивались на макушке и шее, и щеки стали розовыми от горячей воды. «Петербургская бледность» осталась только на лбу.
— Сколько вам лет, Катя?
— Тридцать три. А что?
Инна удивилась. Она была уверена, что губернаторская дочь значительно моложе.
— А кем вы работаете в своем Питере?
— Я… я в рекламном агентстве работаю. Придумываю слова и картинки, для того чтобы лучше продавались зубные щетки или колбаса.
Инне показалось, что Кате стыдно, что она занимается такой ерундовой работой.
— Я приготовила ужин, Инна Васильевна. Не знаю, можно ли было все это брать, но я…
— Брать можно все.
— Я сделала цыпленка табака и салат. Салат в холодильнике. Цыпленок в плите.
Инна удивилась. Катя Мухина не производила впечатления приспособленного к жизни человека.
Тем не менее салат оказался сказочной красоты и цыпленок очень вкусным.
— Надо Глебу оставить, — заметила Инна с сожалением. Ей хотелось доесть — так понравился цыпленок. — Он должен приехать.
— Вы с ним дружите, да?
— Да. Он как-то помог мне, еще в Москве. А знаю его давно. Я же в Белоярске начинала работать, и он тоже.
Катя помолчала.
— Хорошо, когда есть друзья. А у меня никого нет.
— Как же это так получилось, что у вас никого нет?
— Не знаю. У меня Митька был, самый лучший друг. Это когда мы маленькие были. А потом я в Питер уехала, учиться. Знаете, с одной стороны, я была такая… очень провинциальная, неуверенная, а с другой стороны… Папа же всегда начальником был. Он приезжал, и мы с ним то с питерским мэром ужинали, то в Мариинку на балет с губернатором шли, то по телевизору нас показывали, то еще что-то… Квартиру он мне сразу купил, машину. Кто со мной стал бы… дружить?
— Кать, — сказала Инна, — вы же не детсадовский ребенок! А говорите, словно вам пять лет!
Катя насупилась и стала рисовать вилкой в тарелке.
— Вы тоже считаете, что я дура?
— А кто считает, что вы дура?
— Мой муж. Он говорит, что со мной нельзя иметь никаких дел, потому что я идиотка. И никто со мной не дружит, потому что идиотка. И никто не может меня любить, потому что…
— Вы идиотка, — закончила за нее Инна. Она вдруг стала подозревать, что так и есть на самом деле.
Катя помолчала.
— Люди, которые находятся с нами на одном… уровне, мне совсем не интересны, — вдруг призналась она. — Я не катаюсь на горных лыжах, не училась в Сорбонне, не говорю по-японски и еще не знаю и не делаю тысячу разных вещей, которые нужно делать, чтобы тебя уважали в таких компаниях. Мне лень и скучно. Люди, которые… не находятся с нами на одном уровне, озабочены, чем бы накормить детей и на что купить ботинки, а у меня машина за пятьдесят тысяч долларов.
— Вы так говорите, словно вас это расстраивает.
— Да не расстраивает! Но у меня… правда никого нет. Дружила в школе с Лилей Лазаревой. Она теперь замужем за военным. Он пьет, бьет ее, а она от него не уходит, потому что некуда. Разве она может со мной дружить?..
— Поместите объявление, — буркнула Инна. Подобные разговоры всегда ее раздражали. — Одинокий крокодил мечтает завести друга.
Катя посмотрела на нее с печальной укоризной.
— А когда муж ушел, у меня что-то стало… с головой, словно я вижу себя сверху. Будто я не внутри, а снаружи, понимаете?
Инна настороженно покачала головой.
— Папу когда хоронили, мне казалось, что я над кладбищем, довольно высоко. И всех вижу — и вас, и дядю Сережу, и маму, и Митьку. Я даже им потом сказала…
— Кому — им?
— Маме, дяде Сереже и Митьке, он еще трезвый был. Мама заплакала, сказала что-то про наказание, а дядя Сережа расстроился. Он вообще нас очень любит.
— А ваш брат?
— А Митька не слушал. Ему, наверное, выпить хотелось, а мама его караулила, чтобы он хоть не сразу… понимаете?
— Понимаю.
— Она все надеялась, что мы его в Питер заберем, найдем ему там работу и станем жить втроем…
Катя вдруг ногтями одной руки впилась в другую — сильно. Когда пальцы разжались, Инна увидела четыре полукруглых красных следа, она содрала кожу до крови, но справилась с собой, и голос ее звучал достаточно спокойно.
