Каждый час ранит, последний убивает - Карин Жибель
Моя куколка родная
Засыпает, засыпает.
Ангелочки, сон храните,
На бочок переверните,
Ветерок, кровать качай,
Спи, малютка, баю-бай.
Мама голову теряет,
Так малышку обожает.
Мама называла меня ангелом. Упавшим с неба ангелом. Ангел с неба. Оказавшийся на самом дне.
Только вот мама забыла добавить, что ангелы, которые падают с неба, никогда не поднимаются на ноги.
54
Он был всегда, в закоулках ее памяти.
Он был всегда, но она этого не знала.
Она сидела перед домом в тени огромного дерева, закутавшись в оранжевое покрывало… В платье, белом и невесомом, доходившем ей до колен. Уже отросшие волосы были собраны на затылке в пучок. В руках она держала маленькую бело-синюю тарелку, в которую, развлекаясь, насыпала горячий песок.
Рядом с ней сидела мать, она разбирала пальмовые листья, чтобы сплести из них корзину, и напевала нежную песенку.
Когда тарелка наполнялась, она потихоньку высыпала песок и начинала снова. Главное для нее было находиться рядом с мамой. Смотреть, как та работает, смотреть, как ее тонкие руки ловко разделяют листья на полоски.
Смотреть, как она улыбается.
Просто на нее смотреть.
Слушать ее теплый голос, вдыхать нежный аромат. Ловить взгляд золотистых зеленых глаз.
Когда мать закончила плести корзину, то взяла дочь на руки. Она продолжала петь и при этом крутила-вертела малышку над головой.
Они расхохотались и обнялись.
Конечно, они были счастливы.
Потом они пошли обратно в маленький домик, и мать искупала ее, рассказывая историю. Волшебную сказку, в которой все хорошо заканчивалось.
В этот период ее жизни все истории заканчивались хорошо.
Мать завернула ее в полотенце и долго держала на коленях.
И она уснула с улыбкой на лице.
Он был всегда, в закоулках ее памяти.
Этой ночью он явился, словно хотел напомнить ей о былом счастье. Что оно ей знакомо. Что она была желанна, хотя это и было давно.
Он был всегда, в закоулках ее памяти.
Как воспоминание, кристально чистое воспоминание.
Четкое, как росчерк китайской туши.
55
Когда я открываю глаза, то вижу свет. Мягкий, он похож на свет от лампы на моей коробке. Я двигаю рукой, отчего в плече появляется невыносимая боль. Я слышу собственный стон, но он доносится будто откуда-то издалека. Словно бы стонет кто-то другой.
Тогда я перестаю двигаться и закрываю глаза.
Я возвращаюсь к себе домой, под оранжевое покрывало. Мама смотрит на меня и улыбается. Она подходит ко мне, садится и кладет руку мне на лоб.
Просыпайся, ангел мой.
Ты должна проснуться.
Я снова выныриваю на поверхность. Где-то возле меня по-прежнему льется мягкий свет. И тихо. Я могу расслышать, как в ушах бьется пульс. Может быть, я на самом деле не проснулась. Может, я все еще сплю.
Но тело болит. Словно что-то ужасно огромное навалилось на меня всей своей тяжестью.
Может ли что-то болеть, когда спишь?
Вернуться обратно, прижаться к ней. Она поднимет меня над головой и начнет крутить и вертеть…
Я поднимаю веки, они как ночные мотыльки, которые летят на таинственный свет. В этой по-прежнему идеальной тишине становится яснее, где болит. Наверное, мне в ноги, живот и спину воткнули стрелы. Отравленные стрелы. А в череп вбили гвозди. Которые вошли глубоко в мозг.
Но все-таки я могу кое-что разглядеть. Белый потолок, люстру.
Я никогда не видела эту люстру.
Ступням становится все холоднее. Может быть, я лежу во льду?
Я в гробу?
Не думаю, что в гробу есть люстры.
Я предпочитаю вернуться к себе домой. Закутываюсь в оранжевое покрывало и вижу, что вокруг меня ничего нет. Ни дома, ни песка.
И мама тоже исчезла.
Подними меня над головой, крути и верти.
По-прежнему льется свет. Мягкий и уютный.
Люстра на своем месте.
Мне кажется, что я выныриваю из влажного мира, покрытого густым туманом.
На этот раз я различаю чьи-то голоса. Они звучат приглушенно, какие-то люди смеются и разговаривают. Я изо всех сил прислушиваюсь.
Я лежу на чем-то мягком. Не на полу, тут что-то другое. Сосредотачиваюсь и пытаюсь выговорить хоть слово, хоть звук. Стараюсь произнести свое имя.
Но только я не помню, как меня зовут.
Тогда я отключаюсь. Пытаюсь найти дорогу домой. К оранжевому покрывалу, белому платью, синей тарелке. К маме, ее улыбке, ее голосу и взгляду.
Но я потерялась. Я уже не дома, а где-то еще.
В глубокой яме, черной и глухой.
По-прежнему звучат голоса.
Льется свет. Потолок. Люстра.
Я чуть поворачиваю голову вправо, отчего спину пронзает жуткая боль. Замечаю белую стену, заполненные предметами полки, деревянную дверь. Все это я вижу впервые.
Меня охватывает страх, держит, не отпускает. Страх поднимает меня в воздух и крутит, крутит, крутит. Шепчет на ухо ужасные слова:
Где ты, Тама? Где ты?..
Вокруг нет ничего привычного, и я паникую. Ору. Дверь открывается, появляется огромный расплывчатый силуэт, кто-то идет ко мне.
Я снова кричу.
Успокойся, Тама.
Я знаю этот голос.
Все будет хорошо, Тама.
Я думаю, что это голос отца.
Тогда я успокаиваюсь и впадаю в беспамятство.
В какой уже раз я открываю глаза. Белый потолок, люстра посередине. Подношу правую руку к лицу, кладу ладонь себе на лоб. Он горячий, как угли в жаровне. Поворачиваю голову, в этот раз влево. Вижу закрытое ставнями окно. В ставнях маленькие щелочки, через которые просачивается дневной свет.
Я ничего не узнаю, но понимаю, что лежу на кровати. Я в комнате. В настоящей комнате, на настоящей кровати. На настоящих простынях.
Мне удается пошевелиться, все тело болит. Каждое движение ощущается как подвиг.
– Тише, Тама, не волнуйся…
Оборачиваюсь на голос и сначала вижу настольную лампу, это от нее идет мягкий свет. Потом вижу Изри, он сидит у кровати.
– Где… я?
Всего два слова, и я срываю голос.
– У меня. Ты у меня дома.
Он кладет руку мне под голову, мягко приподнимает и подносит ко рту стакан воды. Я сразу отпиваю половину и без сил падаю на подушку.
– Ты должна отдыхать. Поправиться… Я о тебе позабочусь, хорошо?
Я закрываю глаза в надежде, что это не сон. Что я не на лоджии, что Изри и правда рядом.
Господи, пусть это будет не сон, прошу тебя!
Или отпусти меня домой, под оранжевое покрывало. Отпусти к маме.
*
