Светлана Успенская - Двум смертям не бывать
Жанна хотела было рассказать, что было с ней на самом деле, но вместо слов из горла внезапно вырвался вой, напоминающий звериный.
— Дорогая! — засуетилась вокруг нее Дора. — Потерпите, сейчас вам помогут…
Жанна корчилась на кушетке, не в силах сдержать крик, а вокруг нее со счастливыми лицами хлопотали врачи. Ведь в Америке так принято: рождение ребенка — самый большой праздник в жизни женщины.
Потом ей сделали укол (Дора давным-давно уже объяснила ей, что в Америке рожают без боли, хотя обезболивание стоит очень дорого, две тысячи долларов — почувствуй заботу фирмы!), и боль куда-то ушла, растворилась. Схватки продолжались, но Жанна уже совершенно не ощущала их…
Потом по комнате забегали какие-то люди. Они обступили ее, требуя, чтобы она дышала и тужилась, озабоченно переговаривались между собой, то и дело, нахмурившись, поглядывали на показания приборов.
— Тужься, сука! — злобно шипела Дора, пользуясь тем, что никто из окружающих не понимал ни слова по-русски.
Жанна словно не слышала ее — сознание то и дело проваливалось в сияющую бездну небытия. Чернота уже обступила ее со всех сторон, приветливо подмигивая и маня в свое уютное лоно.
Но потом, через какое-то время, когда темная бездна вытолкнула сознание на поверхность, отторгнув ее, она внезапно услышала, как рядом кто-то негромко запищал. Довольно улыбаясь, акушерка держала в своих руках что-то сине-багровое, с растопыренными руками, напоминающее крошечного паучка.
— Дайте, дайте мне его сюда! — Жанна протянула ослабевшие руки и попыталась было встать.
По тому, как забеспокоились вокруг нее врачи, она поняла, что это запрещено.
— Пожалуйста, — настаивала она и умоляюще просила на ломаном английском: — Плиз, гив ми беби…
Ребенка обмерили, взвесили, обмыли, а потом отдали матери, видя, как она беспокоится.
Со счастливой улыбкой Жанна застыла в родовом кресле, прижимая к себе крошечный сверток — свое дитя, свое состояние…
Счастливым взглядом она рассматривала сморщенное личико ребенка и не могла наглядеться на него. Он ей казался самым красивым младенцем в мире. С ней еще продолжали что-то делать акушерки, а она, мертвой хваткой вцепившись в сверток, продолжала лежать со счастливой улыбкой на лице.
— Мой мальчик, — шептала она. — Мой дорогой мальчик…
Врач сделал попытку забрать у нее ребенка, но мать воспротивилась.
— Нет! — закричала она дурным голосом и сжалась в комок, как будто ее собирались бить. — Не отдам!
Доктор стал что-то испуганно лопотать на английском, пытаясь забрать дитя. Он был явно встревожен ненормальным психическим состоянием роженицы.
— Не дури, Жанна, отдай ребенка, — зашипела Дора, пугая ее своей устрашающей лошадиной улыбкой. — Отдай ребенка, его должен осмотреть детский врач!
— Нет! — истерически взвизгнула Жанна. — Не подходите ко мне! Не отдам!
Чтобы не беспокоить роженицу, ребенка оставили в покое. Жанну с сыном отвезли в палату на каталке.
Чуть слышно поскрипывая колесиками, каталка катилась по тихим коридорам, а Жанна любовалась на своего ребенка. Он тихо посапывал, закрыв глазки.
«Какой он хорошенький, какой он маленький! — думала она. — Господи, да у него даже ресницы на веках есть! И пальчики на руках! Боже мой! И даже ногти есть!»
Она испытывала странное радостное возбуждение, слабость и одновременно тревогу. В палату, куда поместили Жанну с сыном (там больше никого не было), сразу же ворвалась разгневанная Дора.
— Тебя заберут отсюда завтра утром! — с ненавистью прошептала она. — Смотри, не дури… И учти, за эту ночь фирма тратит лишних восемьсот долларов!
Жанна была счастлива. У нее еще была одна ночь, чтобы побыть с сыном, целая ночь! Она никому не отдаст свое дитятко, свою кровиночку… Она выбиралась и не из таких ситуаций, она что-нибудь придумает! Она не будет спать, будет охранять сына, чтобы никто не выкрал его у нее.
У них впереди еще целая ночь!
До рассвета Жанна, сжигаемая нервным напряжением, не могла заснуть. Она вслушивалась в ночную тревожную темноту и вздрагивала от любого, самого слабого шороха. Ей все время казалось, что кто-то крадется по коридору, входит в палату, чтобы отнять у нее сына.
Но все было тихо. Мальчик тихо спал, причмокивая во сне. Жанна уже несколько раз прикладывала его к груди, ощущая при этом странное чувство незнакомого ей доселе трепета и явившейся откуда-то из глубины души внезапной нежности. Но к утру усталость взяла свое. Она тихо задремала, положив сына на подушку подле себя — едва ли кто-нибудь осмелится стащить ребенка у нее из-под носа.
Утром в палату вошел улыбающийся американский врач и лошадиная Дора.
— Ну что, успокоилась? — спросила переводчица вместо приветствия, а потом залопотала что-то по-английски. Восхищенные возгласы «beautiful baby, pretty boy» и прочие слюнявые восклицания были понятны и без слов и предназначались в основном медперсоналу.
Ребенка осмотрели (Жанна следила за докторами тревожным, настороженным взглядом), и врач сказал, что роженицу можно забирать.
— Послушайте, — обратилась к нему Жанна, приподнявшись в постели, — я вовсе не хочу его отдавать, я передумала…
— Что она говорит? — спросил врач у переводчицы.
Та обнажила зубы в улыбке:
— Благодарит.
Врач удовлетворенно закивал и улыбнулся Жанне.
— Good luck! — сказал он и, помахав рукой, вышел из палаты.
— Одевайся, дура! — прошипела Дора, бросив на постель ворох одежды. — Я, конечно, знала, что все роженицы психованные, но не до такой же степени… Да успокойся ты, никто не намерен забирать у тебя ребенка, — сказала она, видя, как Жанна опасливо прижала к груди сверток с сыном. — Сейчас поедем в пансион и подумаем, что нам дальше с тобой делать… Только веди себя прилично, здесь никто твои истерики выслушивать не намерен…
Боязливо посматривая в сторону переводчицы, Жанна оделась, и женщины направились к выходу из госпиталя. Мать сама несла ребенка на руках, как ни навязывала ей Дора свою помощь, как ни скалила в приветливой улыбке страшные зубы.
В машине их ждал Кевин. Жанна опасливо оглянулась. Тех мордоворотов, которые били ее вчера, не было видно, и она немного расслабилась. Кажется, никто не собирался совершать над ней насилие. Очевидно, эти типы поняли, что даже побои не заставят ее изменить свое решение, и смирились. Все-таки в Америке нельзя безнаказанно творить зло — ведь она может обратиться в полицию, оптимистически рассудила Жанна.
Войдя в квартиру, она осторожно положила ребенка на диван и подозрительно уставилась на Дору. Та вертелась по квартире, явно не желая уходить.
— Ребенка я не отдам, — глухим голосом произнесла Жанна, в упор глядя на переводчицу.
— Да что ты! — заюлила Дора. — Я ведь не зверь, я тебя понимаю. Не бойся, мы вызовем адвоката, обговорим создавшуюся ситуацию с директором. Конечно, проблемы есть, но ведь все можно решить мирным путем. Я сейчас пойду куплю немного еды и памперсов ребенку. Тебе нужно хорошо есть, вон ты какая бледненькая…
Она ушла, предусмотрительно заперев дверь на ключ.
Шатаясь от усталости, Жанна подошла к окну. Третий этаж, высоко, вряд ли кто-нибудь решится влезть к ней через балкон, а дверь закрыта на ключ… Тем мордоворотам, если они вдруг захотят отнять у нее сына, придется выламывать двери. Тогда она обязательно услышит, выбежит на балкон и будет кричать.
Стоя за занавеской, Жанна проводила встревоженным взглядом переводчицу. Выйдя из подъезда, та села в машину к Кевину. Белый «шевроле»-кабриолет, взметнув за собой облачко рыжеватой пыли, мгновенно скрылся в расплавленном мареве луизианского неба.
Вернувшись в комнату, Жанна впервые развернула сына. Ей было страшновато брать его на руки. Потревоженный кроха сморщился, как будто его чем-то огорчили, и, не открывая глаз, недовольно заплакал. Мать приложила его к груди и, пока он чмокал крошечными губами, стала рассматривать красноватое личико, голову, облепленную редкими светлыми волосиками.
— Ну и пусть, — негромко произнесла она скорее для себя, чем для сына. — Я все равно тебя воспитаю.
Покормив ребенка, она завернула его и положила на диван. Все ее тело страшно ныло, как будто ее долго били, она чувствовала какую-то ужасную усталость и при этом зверский голод. Преодолевая сонливость, Жанна добрела до кухни. В холодильнике было девственно пусто. На видном месте стоял вскрытый пакет молока — наверное, остался еще с позавчера, до того, как все это случилось… Она залпом выпила молоко, имевшее странноватый лекарственный привкус, вернулась в комнату и вытянулась рядом с сыном, утомленно закрыв глаза.
И в ту же секунду взбудораженный мозг, жаждавший отдыха, обступила толпа причудливых видений. Темнота постепенно окутывала ее, странные клубки оранжево-изумрудных змей сплетались под веками, стягивая их липкой пеленой. Потом затейливые змеи вдруг взвились во мраке, точно пламя, и сгорели. Через минуту она уже спала крепким сном, ничего не чувствуя.
