Рафаэль Кардетти - Парадокс Вазалиса
— Как вы понимаете, я не могу удовлетвориться подобным ответом. Прошу вас, выражайтесь яснее. Что вы хотели здесь обнаружить?
— Это долгая и запутанная история… — проговорила молодая женщина.
— Я посвятил сорок лет своей жизни изучению «Илиады», мадемуазель. Обожаю долгие и запутанные истории. Готов выслушать и вашу. А потом решу, следует ли мне, и если да, то в какой мере донести вашу ахинею до декана.
Валентина взглянула на Давида, но тот вместо ответа лишь пожал плечами. Валентина подняла глаза к небу и недовольно насупилась. Пантомима длилась несколько секунд, но ни один из них так и не решился взять слово.
Кончилось все тем, что Агостини потерял терпение.
— Что ж… Пока вы определяетесь, пойду немного приберусь в своем кабинете. Там вы меня и найдете. И, прежде чем уйти, приведите здесь все в порядок, пожалуйста.
Развернувшись на сто восемьдесят градусов, он вышел в коридор.
Давид дождался, когда тучный силуэт профессора исчезнет из виду, и лишь тогда вздохнул с облегчением. Лицо его вновь порозовело, он вытер рукавом выступившие на лбу капли пота, потом сел на корточки и принялся собирать рассыпавшиеся по полу бумаги.
— Кто это? — спросила Валентина, присоединяясь к нему.
— Его зовут Рэймон Агостини. Преподает здесь древнегреческий язык и литературу. Один из «динозавров» университета. Появился в Сорбонне примерно в то же время, что и Када.
— Ему можно доверять?
— Они с Када дружили с незапамятных времен. Агостини был единственным человеком во всем университете, которого смерть профессора искренне расстроила.
— Полагаете, ему может быть что-то известно о миниатюре?
— Если Када кому-то о ней и рассказывал, то только ему. Думаю, можно попытать счастья.
Выровняв кипу листов, Давид положил их на стол и направился к двери.
— Вы идете?
— А у меня есть выбор?
— Сомневаюсь. Пока мы не поймем, почему Када покончил с собой, мы не узнаем, почему тот тип в грузовике был так на вас зол. Впрочем, можете вернуться к себе и попытаться забыть про всю эту хрень, но не думаю, что они так просто оставят вас в покое.
Он адресовал Валентине одну из самых очаровательных своих улыбок.
— Да, и еще кое-что… Хватит с меня насильственных смертей. Не хотелось бы потерять столь очаровательную девушку, как вы.
Комплимент был достоин посредственного телесериала, и в других обстоятельствах Валентина нашлась бы что ответить, но утренние перипетии истощили весь ее запас агрессивности.
Она устало махнула рукой.
— Идите. Мне нужно собраться с мыслями. Присоединюсь к вам через несколько минут.
— Я подожду вас, — запротестовал Давид.
— Я бы хотела немного побыть одна. Женские дела… Понимаете?
Давид, однако, не желал уходить, не попытавшись просочиться в брешь, пробитую первым комплиментом.
— Хорошо, я уйду, но только если пообещаете, что мы отныне будем на «ты».
Валентина не видела никакой причинной связи между его уходом и этим знаком фамильярности, но, чтобы избавиться от Давида, возражать не стала и даже наградила его неким подобием улыбки.
— Договорились… Иди же.
— Так ты подойдешь, когда будешь готова? — воскликнул Давид, приходя в полный восторг.
— Вон отсюда! — скомандовала Валентина голосом усталым, но твердым.
Давид наконец удалился.
Валентина услышала, как он постучал в одну из расположенных на другом конце коридора дверей. Давид произнес несколько слов, которых она не поняла, после чего дверь захлопнулась, и на всем этаже воцарилась тишина.
Она открыла сумочку, вытащила небольшое карманное зеркальце и наскоро поправила макияж. Возвращая зеркальце на место, машинально сунула в сумку и стянутую резинкой папку, в которой находились документы, относящиеся к Братству Сорбонны. Она никогда не думала, что способна на такое, как не думала раньше, что может вломиться в кабинет мертвеца или промчаться по Парижу на полной скорости и под проливным дождем на заднем сиденье скутера, которым управляет совершенно незнакомый ей человек. Судя по всему, за эти два проведенных в погоне за Вазалисом дня она сильно изменилась.
Она закрыла сумочку и направилась к тому кабинету, в который вошел Давид.
32
Валентина вкратце пересказала Рэймону Агостини последние события. Она предпочла не называть имени Элиаса Штерна, «забыла» о произошедшей накануне попытке ограбления и оставила в стороне убийство Мари Жервекс, удовольствовавшись описанием нападения, жертвой которого стала, и спасительной операции Давида. По мере того как последний прослушивал отредактированную версию случившегося, лицо его несколько раз меняло цвет, от алого до синеватого, но в конечном счете приобрело почти естественную розоватую белизну. Впрочем, ни поправлять молодую женщину, ни вмешиваться в ее рассказ Давид не решился, позволив ей самой излагать факты. Валентина старалась избегать лжи путем умалчивания, и, хотя удавалось это не всегда, ее обновленная совесть приспособилась к подобной необходимости очень быстро. Валентина и сама чувствовала, что за последние часы сильно изменилась, причем не в лучшую сторону.
Ее рассказ изобиловал противоречивостями и нестыковками, но Рэймон Агостини сделал вид, что не заметил в нем ничего необычного. Скрестив руки на груди, он спокойно выслушал молодую женщину до конца.
— Альбер никогда не упоминал при мне ни о какой иллюстрации, — заметил он, когда она закончила. — Сожалею, но ничем не могу вам помочь. Мне об этом ничего не известно.
Его собеседники не сумели скрыть разочарования.
— Уверены? — все же спросил Давид.
— Абсолютно. Последнее время мы с Альбером редко говорили о Вазалисе. Как и все прочие, в конечном счете я тоже устал от поисков этой химеры. Должно быть, Скотто, вы были единственным, кто еще соглашался слушать Альбера. Я говорю это не для того, чтобы покритиковать. Вы были его докторантом, и постоянное с ним общение не позволяло вам взглянуть на его работу объективно.
— Но как же рукопись, которую изучает Валентина? — возразил Давид.
— Несмотря на то, что вы мне рассказали, продолжу стоять на своем: ни одного экземпляра «De forma mundi» не сохранилось. Подобных чудес не бывает.
Не став спорить, Давид с хмурым видом опустился на стул.
— Вы сообщите о нашем небольшом визите декану? — спросила у Агостини Валентина.
Профессор отрицательно покачал головой.
— Сомневаюсь, что это будет ему интересно. Декан — человек крайне занятый; не думаю, что его стоит отвлекать подобными пустяками. Вас это устраивает?
Валентина наградила его признательным взглядом.
— Спасибо.
— Не за что. Но не приближайтесь больше к этому кабинету, хорошо? Альбер умер, так давайте же оставим его память в покое. Как быть с вещами, разберемся позже.
Он повернулся к Давиду.
— Я отлично понимаю, что вы пытаетесь ухватиться за любую соломинку. Ваша докторская близка к завершению, и вам, конечно же, хотелось бы закончить эту работу. Желание вполне объяснимое. Я вас глубоко уважаю и даже считаю своим другом, поэтому скажу прямо: Альбер был единственным, кто верил в то, что вы успешно ее защитите. Другого научного руководителя вам не найти. Конечно, вы можете до конца своих дней искать этого вашего Вазалиса, но вряд ли что-то обнаружите. Подобный вздор искалечил Альберу жизнь, и самоубийство — лучшее доказательство того, как он заблуждался.
Агостини уперся руками в стол, чтобы придать своим словам больше веса.
— Надеяться не на что, Скотто. Не изводите себя, как Альбер, этими абсурдными поисками. Мне бы не хотелось, чтобы вы кончили, как он. Тут и без вас творится черт знает что!
Несмотря на всю жесткость этих слов, Давид постарался сохранить любезное выражение лица.
— Понимаю, — пробормотал он сквозь зубы.
— Если хотите, мы могли бы вместе подумать над новой темой диссертации, — не все же из того, что вы уже сделали, выбрасывать в мусорное ведро. Вам вовсе не нужно начинать с нуля. Через год, максимум через два, вы бы уже защитились. Поразмыслите над этим на досуге.
Давид не ответил. Он растерянно смотрел на белую стену перед собой, словно только что пропустил хук в подбородок.
— А вы, мадемуазель, чем теперь намерены заняться? — спросил Агостини у Валентины.
— Еще не знаю. Давид полагает, что мне пока не следует возвращаться домой.
Давид вышел из состояния оцепенения.
— Можешь несколько дней, пока все не успокоится, пожить у меня.
Валентина покачала головой.
— Это очень любезно, но мне не подходит. У меня есть один хороший друг — к нему-то я и обращусь. Он знает что нужно делать в подобной ситуации.
Давид недовольно скривился.
— Как хочешь…
Черкнув на клочке бумаге свой номер телефона, он протянул листок Валентине.
