Александр Хабаров - Случай из жизни государства (Эксперт)
- Короче, воины! - весело голосил Рогожин. - Бьем изо всех сил, как учили! Лучше - по голове, чтоб черепушки трещали! Если кого замочим спишут, не боись! Спецназ из столицы края уже вылетел, помогут! А наша задача - волну сбить, тормознуть бузующую сволочь! Плохо, что БМП на приколе - под что, хочу спросить, у механика руки заточены? А?
Бойцы, вразнобой, ответили командиру: под что.
Рогожин старался, подделываясь под простеца, употреблять, как ему казалось, "народные" выражения - с матерком и ветерком.
Мурад постарался тоже быстро, насколько позволяло пошатнувшееся здоровье, вооружиться дубинкой и щитом. Каска, правда, ему досталась неважнецкая: на пару размеров больше, зато и закрывала большую площадь головы.
- Ну, бойцы! К бою! На выход! Чему вас учили, а? Давай, вспоминай на ходу! И ещё раз повторю для непонятливых: мочим всех подряд, не жалеем никого, а то, ежли не мы их, то они уж нас, точно, трахнут во все дырки, командовал Рогожин
- Особенно молодых, красивых и упитанных! - добавил, шутя, Кондратюк, не подумав о том, что Рогожин-то и был как раз тот самый - молодой и красивый, упитанный ещё на комсомольских харчах.
У Рогожина после этих слов Кондратюка быстро сползла с лица та самоуверенная улыбка, с которой он существовал на службе. Эта улыбка была частью придуманного им "имиджа", очень важной частью: мол, на меня можно положиться, поручайте все, что угодно, выполню! Рогожин мечтал о службе в Управлении, хотел заниматься наукой: изучать воров в законе, блатных фрайеров и беспредельщиков. Но, конечно, знал он, без практики теория мертва: хорошую методику не разработаешь... Он, впрочем, никогда не рвался в Органы, но попал в комсомольский набор в самом конце... или в начале?
Сейчас он был доволен: комсомол развалился, и вряд ли бывший первый секретарь обкома взял бы его с собой в пришедший на смену комсомолу шоу-бизнес. Вышвырнули бы - и все. А то могли и "паровозом" пустить, бросить демократам в пасть, как Людочку Синцову: нашли бумагу, что она внештатный оперработник Комитета... Так они же все там числились! А опозоренная Людочка спилась и сблядовалась, потом и вовсе исчезла куда-то говорили, сошла с ума, попала на вечную койку в Шацк.
В подавлении бунта Рогожин участвовал впервые - как и все зоновские, от солдата до Хозяина. Можно было выплыть на самый верх - или навсегда остаться в летёхах, жить в этом занюханном и зачуханном поселке, пить спирт с отставными зоновскими мусорами. Жениться и то не на ком, одна путевая телка на весь Льдистый - Викуля Петрова, кумовская дочка, да и та с гонором, крикливая надменная тварь... А можно было подняться на этом бунте, взять инициативу в свои руки. Хозяин явно не понимает ситуации: время другое, надо методы корректировать, творить, выдумывать, пробовать. С первого января все зоны под Минюст переходят, это солидно. Наверное, и обмундирование поменяют, петлички прокурорские навесят...
Рогожин не боялся зеков: на стороне вевешников была сила: дубинки, щиты, каски, хорошее питание. Он отогнал от себя тревогу, вернул улыбку. Сейчас Петров, небось, уже на вышке: отстреляется. Главное: лидеров отсечь и завалить. А то и вправду, если поймают - трахнут в одно место. Больно, наверное... И убьют потом. Сто процентов.
- Вперед! За мной! В шлюз! - весело и бодро закричал Рогожин и, помахивая дубинкой, зашагал к выходу из "красного уголка".
За ним, толкаясь и гремя щитами, похожие на средневековых ландскнехтов, поспешили бойцы конвойной роты внутренних войск.
Мурада захватил общий воинственный настрой. Сейчас как дам - башку зыку разнесу, думал он. Хотелось пощупать себя между ног - проверить наличие и степень припухлости, но руки были заняты щитом и дубиной. Да ещё кто-то придал ему ускорение пинком по пояснице. Мурад оглянулся.
- Давай, москаль, мочи! - улыбался из-под забрала Кондратюк. - А то я из тебя чебурека делаю!
КОЗЕЛ И КРЫСА
Кот в самом разгаре бунта занимался неблаговидным, с точки зрения любого зека, делом: шарил по тумбочкам в опустевшем бараке. Впрочем, кроме кота в помещении находился ещё и шнырь Сопля, бывший Железяка. Но он лежал на верхней шконке, укрытый несколькими одеялами и ватниками, с двумя подушками, закрывавшими живот и ниже: так он заранее приготовился к подавлению бунта, когда солдаты и спецназовцы начнут бить и убивать всех подряд. Конечно, лучше спрятаться в одном укромном месте жилзоновской котельной, но туда хода не было, враз нарвешься на увечья.
Подкумок и раньше проверял содержимое зековских тумбарей, научился открывать дверцы лапой, делал все тихо, но никогда ничего не находил, хотя и надеялся. Поэтому и сегодня, когда барак вдруг опустел в самое неожиданное время, кот проводил тщательное обследование, стараясь, впрочем, ничего не переворачивать, больше пользоваться ноздрями, нежели загребущими лапками.
И вот подфартило: в одной из тумбочек Подкумок обнаружил вскрытую жестяную банку с недоеденными (лагерные чудеса!) кильками в томате. Банка была вскрыта, но жестяная крышка придавлена и опущена ниже низкого. Пахло вкусно, но достать не было никакой возможности. Все же кот вытянул банку из тумбаря, и она покатилась по полу, источая томатный соус. Можно было слизать его, но кот все же надеялся вытащить из-под жестянки хоть одну рыбку и упорно пытался просунуть внутрь банки лапу. В какой-то момент это ему удалось, жестянка чуть прогнулась, лапка вошла в щель, и коготки нащупали кильку - но назад не пошла лапка, застряла. Подкумок придавил банку другой лапкой, потянулся - и в подушечки вонзились рваные жестяные края. Кот жалобно завыл.
Шнырь, услышав кошачий вой, ещё сильнее вжался в шконку: зеки любили кота, не знали о его подлом нутре, поэтому на вой мог прибежать какой-нибудь сердобольный.
Подкумок, завывая, шел по бараку. Банка стучала по полу, словно протез.
В этот момент и появился Тузик: чаек кончился, нужно было добавить из нычки.
- Ах ты козел! - сказал он коту, увидев банку на лапке. - Все, кранты тебе, крыса!
Тузик сунул в карман "гниды" чай, схватил кота за хвост и выбежал с ним в локалку. Там он раскрутил орущее животное, словно центрифугу, хотел шваркнуть его тупой башкой о стену барака, но в последнюю секунду передумал и, сделав ещё пару оборотов, размахнулся молотобойцем и выпустил кошачий хвост.
Подкумок, отчаянно завывая, поднялся в воздух над предзонниками и отправился на свободу. Тузик, в перерывах между сроками, набил руку в перебросах грева мающимся в зоне дружкам, метал всегда точно и далеко, поэтому и кот, рассекая морозный воздух, полетел через колючку без проблем - как раз рядом с вышкой, на которой прилаживался с карабином добровольный снайпер капитан Петров.
Время замедлилось для кота - как в фантастических романах замедляется оно для космонавтов, летящих сквозь Вселенную со скоростью света. Панорама зоны развернулась перед Подкумком во всей красе. Выползал едкий черный дым из вахтенного домика: там в тесном "стакане" геройски погибал, как потом напишут в "сучке", прапорщик Бронько. Зеки, столпившиеся возле домика, злились, что прапорщик не выходит из "стакана" - всем хотелось поизгаляться над нагловатым, но, впрочем, не очень жестоким Панцирем. Но ключи невозможно было поднять, Бронько, задыхаясь, пытался присесть, но все напрасно, все...
По белому снегу от строения к строению метались группы зеков.
Возле шлюза продолжалось противостояние основной силы и рогожинских бойцов.
С противоположной стороны зоны, метров на пятьдесят выше кошачьего апогея, разворачивался в последнем вираже самодельного дельтаплана Васька Балконщик. Раненая (в мышцу) нога не доставляла ему особых хлопот, близкая свобода была сильнее боли, а капли крови не достигали земли - разметывались в невидимую розовую пыль порывами морозного ветра.
С южной стороны, там, где в пятистах километрах от Зимлага находился Красноямск, виднелись в воздухе три медленно (или быстро?) приближающиеся точки.
Вдруг все исчезло.
Кот шмякнулся с высоты не менее десяти метров в свежий и рыхлый сугроб, наметенный рано утром двумя бойцами-первогодками. Банка слетела с лапки, но лапка кровоточила, на неё невозможно было ступить. И вместо хвоста будто воткнули деревянную палку. Подкумок недолго полежал на боку, помяукал на всякий случай, но, поскольку никто не появлялся, встал - и пошел вдоль забора с колючей проволокой, понемногу осмысливая своими кошачьими мозгами все происшедшее. Что-то подсказывало ему: кончилась беззаботная, хоть и тревожная жизнь, начинается существование. Когда Тузик назвал его, кота, "крысой", Подкумок почувствовал внутри себя, как нарастает злоба: оскорбление было смертельным. Правда, в отличие от человека, кот не мог мстить: в самом деле, не вцепляться же в горло тому, кто иногда подкидывал жратвы, подогревал кошачью кишку рыбьим хвостиком или кожурой сала? Да и где он теперь, этот хам?
Огороженный мир, где, с одной стороны, было голодно, холодно и опасно, а с другой - спокойно и в меру сыто, - этот мир исчез, остался за колючей проволокой.
