Александр Юдин - Золотой Лингам
– Привыкли, значица… А еще, там недавно отшельник поселился, да при нем две женщины; второе лето живут…
– Что за отшельник? – заинтересовался Хватко.
– Батька Нектарий. Хороший человек, тихий, умный. Одно слово – святой.
– Так уж и святой? – засомневался Вадим Вадимович. – Это при двух-то женах!
– Святой, совсем святой, – подтвердил Борис. – А женщины те ему не жены, они уже старые старушки. И тоже, значица, святые.
– Прямо иконостас какой-то, – с сомнением пробормотал следователь.
– Борис Вадимович, – спросил, включаясь в разговор, Костромиров, – вот вы упомянули, что в Сторожевом раньше шаманы селились, так?
– Так, так, – кивнул тот.
– Не знаете, отчего именно шаманы? Может, это связано с какой-нибудь местной легендой?
– Легенда есть, – согласился Борис, – это верно. Страшная! Старики рассказывали… давно это было – ой-ей-ей! – вот как давно… Значица, будто бы еще задолго до прихода чжурчжэней, в тех местах, где-то у Каменного хребта, жили мертвые цари древности…
– Хе-хе-хе! – рассыпался Хватко. – Раз уж мертвые, так скорее не жили, а, хе-хе, лежали!
– Погоди, Вадим! – оборвал товарища Костромиров. – Ну-ну, Борис Вадимович, продолжайте.
– Ага… Значица, при жизни те цари были вели-икими шаманами и могучими воинами и страсть сколько народу положили, своего и чужого. Рассказывают, что через колдовское искусство открылся им секрет посмертной жизни… Так что, даже когда души их уходили в страну предков, тела как ни в чем не бывало не портились, не гнили, а наоборот – ходили, кушали… ну, вот, как мы с тобой. И все бы ладно, только чтобы такое посмертие продолжалось, им обязательно требовалось есть человечье мясо. Много мяса! Особенно им почему-то нравилось кушать людские сердца. Оттого их так и прозвали – «Уносящие сердца»… И вот, что ни ночь, спускались те Уносящие с Каменного хребта и непременно кого-нибудь из местных, а то сразу нескольких зараз насмерть сгрызали… И чем старее они становились, тем охочее и жаднее делались до человечинки-то. Люди рисовали на крышах своих домов заклинания, вешали на двери и окна амулеты, совершали разные церемонии, чтобы, значица, отвратить зло, – все напрасно. Так что пришло такое время, когда от Уносящих сердца демонов вовсе не стало житья. Хоть собирайся да беги из тех мест! Многие так и поступили. И вот, когда окрестные фанзы вконец обезлюдели, Уносящие наведались во дворец к самому царю.
Было это так… Значица, однажды, в одну особенно жаркую и душную летнюю ночь, на бохайского царя, имя которого теперь уже никто не помнит, напали вдруг бессонница и страх. И вот, только-только пробили третью стражу, видит он, стоит в его спальне кривоногий старик с косматой бородой, голый и волосатый, а изо рта у него торчат два желтых клыка! Космач пристально посмотрел на царя – и тот понял, что не может пошевелить ни одним своим членом. Тогда страшный старик медленно-медленно подошел к кровати, на которой спала царица, и… как схватит ее за горло! Уносящий, – а то был конечно же он, – сорвал с женщины одежду и в мгновение ока с громким чавканьем обглодал до самых костей, а потом поднял ее скелет и высосал сердце, а заодно и все прочие внутренности. Царь с ужасом увидел, что рот у старика огромный, как корыто! Но тут первый луч солнца упал на лицо царю, оцепенение с него спало, он схватил меч и – вжик! – отрубил людоеду башку. Уносящий сунул свою отсеченную голову под мышку, выпрыгнул в окно спальни и гигантскими скачками унесся в сторону гор…
После этого случая бохайский царь, призвал к себе семерых сильнейших орочских шаманов-кара-камов, и отправился с ними к Каменному хребту. Там, в одной из глубоких пещер, они отыскали лежбище Уносящих сердца и обнаружили тринадцать нефритовых гробов, а в них – тринадцать спящих мертвецов, все с длинными седыми бородами и с царскими венцами на головах. Разгневанный царь самолично отрубил каждому людоеду голову, только это оказалось пустым делом – головы моментально прирастали обратно. Царь велел своим воинам разрубить проклятых колдунов на мелкие кусочки; воины так и сделали, и даже раскидали обрубки по всей пещере. Однако части тел Уносящих всякий раз сползались, срастаясь снова и снова. Тогда колдунов сбросили в воды находящегося в той же пещере Черного озера, а кара-камы, призвав на помощь всех ведомых им демонов преисподней, закляли тех живых мертвецов страшным заклятием, навеки заключив их нетленные тела на дне того пещерного озера. А чтобы Уносящие никогда уже оттуда не выбрались, повелел царь вход в ту пещеру крепко-накрепко замуровать, а после запечатал священными печатями девяти орочских родов. И еще распорядился, чтобы поблизости во все времена жили шаманы нашего народа, чтобы, значица, никого к той пещере не допускать. И было сказано, что Уносящие сердца до тех пор не смогут выползти со дна своего Черного озера, пока невредимы все девять родовых печатей; а печати останутся целыми, покуда живут на свете потомки всех девяти орочских родов… Вот такая легенда.
– Феерично! – оживился Горислав, потирая руки. – Весьма любопытная легенда. И вы так мастерски ее рассказали!
– Это точно, – подтвердил Хватко, зябко передернув плечами. – Прямо мурашки по коже. Рот как корыто – надо ж такое придумать, брр!
– А вы знаете, где находится пещера? – спросил Костромиров. – Там действительно есть озеро?
– Да нет никой пещеры! – засмеялся проводник. – Это сказка, конечно. И про Уносящих, и про пещеру… А вот, значица, и Бикин.
– Я бы не был так в этом уверен, – покачал головой Горислав, доставая из-за пазухи и с новым интересом разглядывая присланную Пасюком фотографию.
– Бикин, точно Бикин! – заверил Борис. – Скоро будем на месте.
Под ними действительно извивалось русло довольно широкой реки, стиснутое по обоим берегам густо поросшими елью и пихтой отрогами Сихотэ-Алиня. Развернувшись к востоку, вертолет летел сейчас вверх по течению, постепенно снижаясь.
– Борис Вадимович, – снова спросил Костромиров, – почему вы все-таки уверены, что под легендой о царях-людоедах нет никакого исторического основания?
– Да хоть бы потому, что давно уже нету тех девяти орочских родов – нас во всем Приморье, дай божок, если три сотни душ наберется. Тигров – и тех, значица, больше, чем нас, орочей! Притом у многих – жены русские или хохлушки. Молодежь не то что предков – языка не знает. Это я тебе, значица, ответственно заявляю, как зампред общества малочисленных народов Приморского края.
– И что из этого следует? – не понял Горислав.
– Как что? – удивился проводник. – Родов нет, значица и родовые печати потеряли силу. А Уносящие сердца так и не объявились.
Костромиров только крякнул под тяжестью столь «неопровержимого» довода.
– Высади-ка ты нас во-он на той осыпи, – попросил Борис летчика, указывая на ровную и довольно пологую каменистую площадку. – Дальше мы уже сами, тут недалече.
Выбравшись из кабины МИ-8, друзья осмотрелись: позади них высились покрытые черным редколесьем горы, впереди – поросший стлаником и торчащими кое-где одиночными дубами и кленами склон. Все окрестности окутывал тяжелый густой туман, было довольно прохладно, а с серого неба моросила какая-то гадость – погода им явно не благоприятствовала.
Ведомые проводником Борисом, они спустились метров пятьсот по осыпи и, продравшись через густые заросли стланика, вышли на поросшую папоротником-орляком поляну, по другую сторону которой уже сплошной стеной вставала чаща.
За это время ветреная, как девушка, приморская погода успела перемениться: дождь стих, туман понизу развеялся, поднявшись куда-то к вершинам гор, а в облачной завесе появились просветы, сквозь которые теперь весело выглядывало солнышко; сразу стало тепло, даже жарко. Перейдя поляну, друзья ступили наконец под зеленый полог дремучего таежного леса.
Тайга встретила их сыростью, безветрием и настороженным, зловещим молчанием, нарушаемым лишь звуком падающих с ветвей редких крупных капель. Под древесными сводами царил зеленоватый сумрак. Все вокруг точно вымерло, даже птиц не было слышно.
Неожиданно странное, щемящее, почти гнетущее чувство потерянности охватило Горислава. Пожалуй, лишь однажды ему довелось испытать нечто подобное – во время путешествия по амазонской сельве. Там, как и здесь сейчас, зачарованное царство первобытного леса, протянувшегося на многие сотни верст, казалось настолько самодостаточным и одновременно столь чуждым человеку, словно бы вовсе не предполагало даже самой возможности его существования.
Километра через два-три (хотя сколько-нибудь точно определить пройденное по таежному лесу расстояние – когда тропинка постоянно петляет среди густого подлеска, огибая древесные завалы, а видимость ограничивается несколькими шагами – затруднительно) все трое вышли к мелкой стремительной речушке, берега которой покрывали густейшие заросли таволги и дикого жасмина. Поднявшись на каменистый и обрывистый холм, скорее даже утес, они остановились.
