Эухенио Фуэнтес - В лесной глуши
– Вы забыли меня о чем-то спросить? – спросил Арменголь глухим и сиплым от табака голосом. Он стоял с двумя банками пива в руках, так и не открыв их.
– Я пришел попросить вас кое о чем.
– Не думаю, что могу помочь, – ответил тот с недоверчивым и унылым лицом.
– У вас есть ключи от квартиры Глории?
– От ее дома?
– Да.
– Почему вы хотите это знать?
– Мне нужно туда попасть.
– Почему вы не попросите у Англады?
– Я уже не работаю на него.
Арменголь посмотрел на него с удивлением, но не решился спросить причину. Он щелчком открыл банки и вручил ему одну, не предлагая стакан, жестом, который выдавал не расположение, а лишь равнодушие и усталость.
– Было совершено другое убийство, очень похожее на первое, и он думает, что все это дело рук сумасшедшего. Что нет смысла продолжать тратить его деньги.
– А вы все еще думаете, что это кто-то из ее знакомых.
– Да, – ответил Купидо твердо.
– И продолжаете искать, хотя вам никто не платит?
– Да.
Арменголь скривил губы и покачал головой, словно в первый раз согласился с Англадой, желая, чтобы все это поскорее забылось.
– И что вы надеетесь найти у нее дома?
– Дневник.
Детектив заметил, как тот насторожился, и, хотя он научился не доверять выражению лица собеседника, искорки страха и ревности, появившиеся на нем, были слишком неожиданными и отчетливыми, чтобы сомневаться в их искренности.
– Вы знали о нем? – спросил Рикардо.
– Совсем забыл, но теперь, когда вы сказали, начинаю вспоминать, что Глория иногда говорила о дневнике. Думаю, она записывала туда все важное, что с ней случалось. Вы поэтому хотите?.. – Он замолк, словно вдруг осознал, что и его личная жизнь могла быть задета в этом дневнике, и, возможно, не самым элегантным образом. Что писала Глория о нем не в то, первое время, когда он ей еще нравился, когда она побуждала его рисовать, а он делился с ней своими мечтами, а в последние недели, когда в ней неожиданно появились нетерпение и скука, а всякое желание пропало?
– Да.
Арменголь недовольно покачал головой.
– Нет, у меня никогда не было ключей от ее дома. Но, даже будь они у меня, я бы вам их не дал, – заключил он упрямо и твердо.
Они молча смотрели друг на друга в течение нескольких секунд. Детектив, удивленный неожиданным сопротивлением этого человека, который отреагировал на угрозу разрушения последних редутов своего личного мира или гордости с энергией, которой сыщик не предвидел.
– Вы не имеете права влезать в ее интимную жизнь, – резко заявил Арменголь. Резинка черных носков впивалась в его тощие и белесые, почти безволосые икры.
– Я стремлюсь влезть в интимную жизнь не Глории, а ее убийцы.
– Этим вы ее не вернете, – ответил тот, потом встал и добавил: – Теперь уходите. Я не могу и не хочу помогать вам.
Детектив молча подчинился. Полный сомнений, он услышал, как захлопывается дверь за его спиной.
Галерея закрылась в девять часов, но снаружи Купидо увидел, что ключи висят в шкафчике и свет еще горит, освещая несколько пейзажей. Сыщик быстро окинул взглядом выставленные работы и подумал, что от них за версту пахнет коммерцией и что Глории бы это не понравилось. Теперь, когда ее не стало, единственная хозяйка, казалось, больше заботится о хороших продажах, чем о художественной ценности картин. Рикардо увидел Камилу, несколько раз мелькнувшую в дверном проеме своего кабинета, и пару секунд раздумывал, звать ее или нет, – здесь он тоже не надеялся на успех. Кроме того, Купидо устал, день был длинным – сплошные разъезды и болтовня. Однако сейчас подходящий момент, чтобы заговорить с Камилой, пока вокруг нет клиентов. Он нажал звонок, высоко прикрепленный к дверному косяку. Женщина выглянула из кабинета. Она сразу же узнала сыщика и решительно зашагала к двери, стуча высокими каблуками.
– Не ожидала снова вас увидеть, – поприветствовала она детектива. В этот раз Камила была накрашена меньше, ограничившись легкими штришками, и Купидо показалось, что теперь она использовала макияж не как заслон против вторжения в свое личное пространство, а как действенное оружие обольщения. Потому что макияж, думал он, всегда продолжение того, чего хочет или боится женщина, это свидетельство ее неуверенности или сигнал о намерениях.
– Хотел попросить вас об одолжении.
– Вы еще продолжаете расследование? – спросила она удивленно. – Маркос сказал, что вы распрощались.
– Он поставил на деле крест. Но мне не нравится оставлять какую бы то ни было работу недоделанной. Репутация, понимаете ли... – сыронизировал он.
Они все еще стояли в дверях. Женщина посмотрела на кабинет и сказала:
– Подождите. Я все закрою, и мы пойдем поговорить в другое место. Более спокойное.
Она потушила свет, и в течение двух или трех секунд Купидо не видел ничего, пока зрачки не привыкли к сумраку. Не отходя от двери, он услышал приближающиеся шаги и тотчас различил в темноте фигуру Камилы и уловил мягкий аромат духов, словно она воспользовалась ими только что.
– Вы ужинали?
– Нет.
– Разрешите угостить вас. Сегодня я блестяще провела переговоры, а отпраздновать не с кем, – призналась она.
– Согласен.
Она закрыла входную дверь на ключ и, улыбаясь, повернулась к детективу:
– Если день был удачный, то самый лучший момент – когда все ушли, когда дверь закрывается и запах масла и лака остается позади.
Купидо посмотрел на нее немного удивленно, потому что эти слова уже не скрывали ее откровенно меркантильного взгляда на работу, совершенно противоположного тому, что был у Глории.
– Надо взять такси, – добавила она тоном гостеприимной хозяйки-покровительницы, который Купидо уже слышал у других женщин, принимавших его в незнакомом городе. Четверть часа спустя они сидели друг напротив друга за одним из столиков «Виридианы». Когда официант принес заказ, они уже выпили по две рюмки вина, а детектив все еще не сказал, зачем явился. Она его тоже об этом не спрашивала. Они начали говорить о Глории и о том, что было известно о ее смерти, но потом перешли на галерею, на художественные вкусы каждой из них, и закончила Камила, рассказав, почему именно выставочный зал перешел к ней; казалось, ей очень хочется поведать Купидо обо всем. По документам их собственность была неделимой, и они включили в договор пункт, гласящий, что, если в будущем одна из них решит продать свою часть галереи, другая будет иметь предпочтительное право на покупку. Таким образом, в галерее сохранится тот дух, который сопутствовал ее открытию. Ради этого же они решили, что если одна из них вдруг погибнет, то ее половина автоматически перейдет в руки другой. Ни у одной не было детей, кому можно было бы оставить галерею. У Глории имелись лишь родственники в Бреде, а у Камилы – братья, с которыми она практически не общалась.
– Именно Глория настояла на этом пункте, мне бы такое даже в голову не пришло. Хотя я сразу согласилась, – отметила она. – Мы просто хотели выразить то доверие, что испытывали друг к другу, ведь никто никогда не думает о смерти. Умирают всегда другие. Во всяком случае, я должна была быть первой, я старше ее на восемь лет.
– Она всегда была такой импульсивной? – спросил Купидо.
– Почти всегда, если дело не касалось живописи. Она не слишком задумывалась, делая что-то, хотя потом могла часами анализировать свои поступки. Ей всегда нравилось бродить по зыбучим пескам. Но видимо, ее сопровождал ангел-хранитель.
– Кроме последнего раза, – сказал Купидо.
– Да, кроме последнего раза, – повторила она.
– С мужчинами она тоже была такой?
Камила отправила в рот кусочек мяса и посмаковала его перед тем, как снова заговорить:
– Мужчин она сводила с ума. Все в нее влюблялись.
– Почему? Что в ней было особенного?
– Во-первых, она была очень красивой. Не знаю как, но Глории удалось сохранить в лице что-то юное, в ее внешности была заметна детская простота и в то же время опыт взрослого человека. Это были словно два споривших между собой типа привлекательности. Мужчина выбирал какой-то из двух, а у нее в резерве оставался еще один козырь для другого момента. Предполагаю, мужчин это очень будоражило.
– Да уж, – сказал Купидо. Он понимал, что она имела в виду. В первый раз, когда он увидел фотографию Глории, его сбили с толку по-детски припухшие губы и скулы, притягивавшие свет. Он сделал наблюдение, что в детстве выразительность лица заключается в его мышцах, в зрелости – покоится в костях, а в старости самое выразительное – это кожа, испещренная морщинами. Глория была на втором этапе, не растеряв самое лучшее из первого.
– К тому же она умела вести себя с мужчинами как влюбленная женщина, не будучи влюбленной. Когда мужчина подходит к возрасту, который уже не позволяет легкого выбора, нет ничего более соблазнительного, чем видеть влюбленную в себя женщину, не так ли?
