Морье Дю - Полет сокола

-- Доброй ночи, профессор.

Я сел рядом с Альдо, и мы стали спускаться по виа Россини. На улице было почти так же тихо, как и в вечер моего приезда неделю назад. Но сейчас не шел снег и ничто не напоминало о минувшей зиме. Теплый воздух дышал влагой, долетевшей через горную цепь с Адриатики.

-- Как тебе мои ребята? -- спросил Альдо.

-- Они делают тебе честь, -- сказал я. -- Жаль, что и мне не выпала такая же удача. Когда я был студентом в Турине, за мной никто не присматривал, никто не готовил меня к роли телохранителя при фанатике.

Перед въездом на пьяцца делла Вита Альдо сбавил скорость.

-- Фанатик, -- повторил он. -- Ты действительно считаешь меня фанатиком?

-- А разве это не так? -- спросил я.

Город словно вымер. Кинотеатр был закрыт. Последние прохожие разошлись по домам.

-- Я был им, -- сказал он, -- когда впервые разыскал и подобрал этих мальчиков из-за обстоятельств их рождения и детства. В каждом из них мне виделся ты. Ребенок, брошенный на какой-то проклятой горе, изрешеченный пулями или осколками бомбы. Теперь все иначе. Ко всему привыкаешь, хоть и не смиряешься. К тому же, как выяснилось, мои чувства были потрачены впустую. Ты выжил. -- Он свернул на виа Сан Микеле и остановил машину перед домом 24. -- Вскормлен тевтонами, янки, туринцами, с тем чтобы процветать в роли групповода при . Те, к кому благосклонны боги, живут долго.

Меня снова охватило сомнение. Сомнение и смятение. Сомнение в том, что тот, кто так метко язвит, может быть безумцем. Смятение оттого, что все, сделанное им для этих обездоленных сирот, было сделано ради меня.

-- И что теперь? -- спросил я.

-- Теперь? -- отозвался Альдо. -- Нынешнее теперь или будущее? Сегодня ночью ты уснешь и, если тебя это волнует, увидишь во сне синьорину Распа с той стороны улицы. Завтра ты можешь при желании побродить по Руффано и посмотреть на приготовления к фестивалю. Обедаешь ты со мной. А там... а там посмотрим.

Он вытолкнул меня из машины. Выходя, я вдруг вспомнил про письмо. Я вынул его из кармана.

-- Ты должен это прочесть, -- сказал я. -- Сегодня днем я совершенно случайно нашел его. Между страницами книги из тех, что мы разбирали в новой библиотеке. Оно целиком о тебе.

-- Обо мне? -- спросил Альдо. -- Что именно обо мне?

-- Что ты не младенец, а само совершенство, -- ответил я. -- Слушай. Я его тебе прочту, а потом ты его оставишь у себя как память о твоем блестящем прошлом.

Я облокотился о раскрытое окно машины и прочел письмо вслух.

-- Трогательно, правда? -- сказал я. -- Как они гордились тобой.

Он не ответил. Он сидел неподвижно, положив руки на руль и глядя прямо перед собой. Его лицо было безжизненно и очень бледно.

-- Покойной ночи, -- вдруг отрывисто проговорил он, и, прежде чем я успел ответить, машина рванула вниз по виа Сан Микеле, свернула за угол и скрылась из виду. Я остался стоять, тупо глядя ей вслед.

ГЛАВА 17

Почему письмо так подействовало на Альдо? Ложась в постель и проснувшись на следующее утро, я не мог думать ни о чем другом. Я не мог припомнить слово в слово содержание письма, но в нем говорилось про то, что быстро набирает в весе и обещает быть настоящим красавцем. Отец благодарил Луиджи Спека за его доброту в тяжелое для них время, которое, к счастью, уже позади. Поскольку Луиджи Спека тоже поставил свою подпись в записи о крещении в Сан Чиприано, я рассудил, что он одновременно и крестный отец, и врач, присутствовавший при рождении Альдо, которое, наверное, проходило довольно трудно, если он едва не умер и наша мать, видимо, тоже. Это, конечно, и было то самое , о котором упоминалось в письме. Но что могло так взволновать Альдо? Меня это письмо тронуло, но не настолько глубоко. Я ожидал, что он рассмеется или даже отпустит какую-нибудь шутку по поводу того, что его приняли за мертвого. Но вместо этого -- жесткое, неподвижное лицо и поспешный отъезд.

На следующее утро я не торопился в библиотеку. Всех нас собирались задержать допоздна, поскольку днем студентам и их родственникам разрешили осмотреть новую библиотеку, официальное открытие которой должно было состояться после коротких пасхальных каникул. Завтракал я в одиночестве -мои соседи по пансионату уже ушли.

Как только я кончил завтракать, зазвонил телефон. Синьора Сильвани взяла трубку и тут же позвала меня.

-- Кто-то по имени Джакопо, -- сказала она. -- Не пожелал ничего объяснять. Сказал, что вы его знаете.

Я вышел в холл с сильно бьющимся сердцем. С Альдо что-то случилось. Случилось из-за письма, которое я дал ему вчера вечером. Я взял трубку.

-- Да? -- сказал я.

-- Синьор Бео?

Голос Джакопо звучал ровно, волнения в нем не слышалось.

-- У меня для вас сообщение от Капитана, -- сказал он. -- Планы на вечер изменились. Ректор, профессор Бутали, и синьора Бутали вернулись из Рима.

-- Понимаю, -- сказал я.

-- Капитан хотел бы увидеться с вами утром, -- продолжал он.

-- Спасибо, -- сказал я и, прежде чем положить трубку, добавил: -Джакопо...

-- Да, синьор?

-- С Альдо все в порядке? Его ничто не тревожит?

Последовала короткая пауза. Затем Джакопо сказал:

-- Мне кажется, Капитан не ожидал профессора Бутали так скоро. Они приехали поздно вечером. Когда около одиннадцати часов он проезжал мимо их дома, туда вносили багаж.

-- Спасибо, Джакопо.

Я повесил трубку. Письмо сорокалетней давности теперь стало последней из забот моего брата. Больной сам разобрался со своими врачами и вернулся, если и не с тем, чтобы взять бразды правления, то чтобы, по меньшей мере, быть под рукой для консультаций.

Из столовой до меня донеслись шаги синьоры Сильвани, но я, не желая вступать с ней в беседу, поспешно вышел. Необходимо увидеться с синьорой Бутали до ее встречи с Альдо. Необходимо убедить ее использовать все свое влияние и постараться под любым предлогом остановить фестиваль.

Было половина десятого. После долгого путешествия синьора, вероятно, будет утром дома -- десять часов, пожалуй, самое подходящее время для визита. Я свернул на виа Сан Мартино и стал подниматься по холму к виа деи Соньи. Солнце уже грело вовсю, на небе не было ни облачка. День обещал быть из тех, что я помнил с детства: далекие склоны и долины сверкают в голубоватой знойной дымке, и Руффано, гордо высящийся на двух холмах, властвует над лежащим внизу миром.

Я подошел к калитке в стене нашего старого сада, прошел к двери дома и позвонил. Дверь открыла уже знакомая мне девушка. Она тоже меня узнала.

-- Могу я увидеть синьору? -- спросил я.

На лице девушки отразилось сомнение, и она сказала нечто вроде того, что синьора занята, -- она и профессор Бутали только вчера поздно вечером вернулись из Рима.

-- Я знаю, -- сказал я. -- Но это очень срочно.

Девушка скрылась на верхней площадке лестницы, и я, оставшись ждать в холле, заметил, что атмосфера в доме снова изменилась. Куда девалось ощущение гнетущей пустоты, царившей здесь в понедельник утром. Она снова дома. Об этом говорили не только ее перчатки, лежащие на столике, пальто, брошенное на стул, но и витавший в холле едва уловимый аромат, знак ее присутствия. Только на сей раз она была не одна. Дом заключал в себе не только ее, отчего становился еще более таинственным, более соблазнительным и пробуждал в душе каждого посетителя, в том числе и моей, непонятное волнение -- теперь здесь находился и муж. Это был его дом, и он был хозяин. Палка в углу как некий тотем возвещала об этом миру. Пальто, шляпа, еще не разобранный чемодан, связки книг -- в доме чувствовался запах мужчины, чего не было раньше.

Девушка сбежала по лестнице, и за ней я услышал звук голосов, звук закрывающихся дверей.

-- Синьора сейчас спустится, -- сказала девушка. -- Прошу вас, входите.

Она провела меня в комнату слева от холла, в кабинет, где раньше была наша столовая. Здесь тоже все говорило о присутствии мужа. Портфель на письменном столе, книги, письма. И слабый, но вполне ощутимый запах сигары, выкуренной вечером после приезда, запах, еще не развеявшийся в утреннем воздухе.

Должно быть, я прождал больше десяти минут, покусывая костяшки пальцев, прежде чем услышал на лестнице ее шаги. Меня охватила паника. Я не знал, как и что сказать. Она вошла в комнату. При виде меня на ее лице, все еще измученном и усталом -- казалось, она постарела за эти четыре дня, -- но вместе с тем горящем нетерпением, отразились разочарование и удивление.

-- Бео! -- воскликнула она. -- Я думала, это Альдо... -- Затем, быстро справившись со своими чувствами, она подошла и протянула мне руку. -- Вы должны меня извинить, -- сказала она. -- Я сама не знаю, что делаю. Глупая девочка сказала мне: , и я в своем глупом нетерпении... -- Она не потрудилась закончить фразу. Я понял. В ее глупом нетерпении , мог означать лишь одного- единственного мужчину. И отнюдь не меня.

-- Мне нечего вам прощать, синьора, -- сказал я. -- Напротив, мне следует перед вами извиниться. Я услышал от Джакопо, что вы и ваш муж дома, что вы вернулись поздно вечером, и я не посмел бы беспокоить вас в первое же утро и в столь ранний час, не будь дело таким срочным.