Светлана Храмова - Контракт
Андрей и Лена уехали сразу после завтрака. Т. заявил, что намерен спать до обеда. Читать после обеда (ведь «Войну и мир» я все-таки ему вложила в дорожную сумку, принудила не забыть). И курить на балконе. Очень хорошо, если я спущусь в розовый рай, как мы прозвали покои другой пары. Не буду его отвлекать от глубокого погружения в тайны собственной души.
— Если таковые имеются, — усмехнулась я, но на самом деле своим Т. я горжусь. В махровый халат облачилась, он длинный, основательный, раньше не было повода в нем разгуливать — и ушла, ключи мне Лена оставила.
В ванной первым делом краны открыла на полную мощь, — пусть погорячее пока, ванна огромная, вода шумит, а я в комнате, тоже немаленькой, в углу картинки свалены. На корточки присела, роюсь, шедевры рассматриваю. Акварели, акварели, утонченная любительщина, в таких случаях говорят — у вашей дочери (жены, мамы, подруги) возвышенная душа.
И у Лены возвышенная душа, ничего не скажешь. Одна работа и вправду хороша — одинокая фигура женщины, почти силуэт, одеяние примечательное: цветастое, широкое сари (Лена рассказывала, как училась здоровенный кусок ткани вокруг тела обматывать), запеленутая тканью женщина сидит на пороге дома. В глубокой задумчивости. Хорошо состояние передано, глаза женщины полны растерянности, в них страх одиночества. Это у Лены случайно получилось, индийский фантазм, или она так жизнь ощущает? Да, в задумчивости, как в растерянности. А растерянность — это страх.
Любопытная картинка. Есть у нее способности, несомненно. Право слово, наделена чутьем художника, не просто бизнесвумен, а с отметинкой. Богом в темечко поцелованная или индийскими богами, неважно. Потому и получается у нее, что задумывает.
Шум воды изменился, струи давно уже бьют не в пустоту, вот-вот хлестать по полу начнет, там хоть и есть отток, но пора. Я поставила картинку и пожалела, что решила лучшую в дар не принимать. Но нечестно отбирать лучшую. А вот цветы эти вполне годятся: акварельная нежность, на легкую память и без особых потерь для коллекции. Просто цветы у порога в дом. Это красиво. Даже на стенку повесить не стыдно. А работу с одинокой испуганной женщиной оставила верхней, на виду. Лена умная, поймет.
Какое блаженство — правильно устроенная ванна с хорошо отлаженными фонтанчиками. У-у, щекочущие поначалу, потом бьющие струи расслабляют, ты понемногу свыкаешься, а потом будто растворяешься, готова сидеть здесь вечность! Но я думаю, что джакузи дома — это чересчур. Ежедневное растворение входит в привычку, о замысловатой ванне думаешь с ужасом, ломишься в душ, — лишь бы не нарочитые струи, привычные уже, однообразные.
Какие мысли странные! У нас нет дома джакузи, и мне забава нравится. Веселые фонтанчики расслабляют, массируют, лечат. Я подставила правое плечо, там в последние дни появилась ноющая боль. Пучки воды будто растревожили неправильности, били проникающе, до исстрадавшихся косточек доставали. Не бывает исстрадавшихся косточек, какая пошлость! Но я про себя так думаю. Про себя можно.
Виталик вел машину мастерски, пути не искал, чуял. По наитию, по указателям, а больше по «правилу большого пальца» — не любил навороченные системы GPS, настоящий охотник путь зверя по следу отыщет, по запаху. Солдат незрим и неслышен, планов не строит, твердо знает, как поступать. Чем меньше глупостями голову забивать, тем больше толку. Прирожденный воин в правоте не сомневается.
Наконец-то сузилась дорога, затемнилась, Андрей так и объяснял: последние километры неширокая лента лесом кружит. Вот и знак, до отеля два километра, хорошо. Минут через семь он приметил разреженность, просвет между стволами, изборожденными глубокими морщинами, съехал с дороги. Били по капоту прилипчивые заросли кустарника, царапали, скребли, но пропускали. Ехал крадучись, наконец кое-как примостился на ложбинке, остановил машину и вышел. Ноги требовали разминки, растянул икроножные мышцы, давняя привычка, не то судорога сведет.
Тусклого серого цвета «вольво» меж ветвей не видна. Виталик захлопнул дверцу, не теряя дорогу из виду, параллельно ей, чтобы с пути не сбиться, закрывшись от розгами полосующих веток, пешком продирался к отелю.
Показалась парковочная площадка, пустая почти, две-три машины всего. И «мерса» Андреева нету. Хорошо. Или плохо. Мог он один куда-то поехать? Или он без Ленки носу из гостиницы не кажет, с ней на коленях катается? Виталик вообразил себе игры блудливой парочки, сплюнул. Противно. Лучше об этом не думать. Баба эта сука, баба эта — враг. И точка. Приговор будет приведен в исполнение. Если срастется все. Сегодня день легионера, срастется обязательно. Виталик шутил про день. Праздник легионера — любой удачный день. Он затаился в кустах, оглядываясь, озираясь, вслушиваясь. Тихо и безлюдно. Путь чист, дальность просмотра удовлетворительная. Он обошел отель со всех сторон, можно и по балконам проникнуть внутрь. Можно через окошко в церквушке, Виталик разглядел алтарь внутри, мозаичные стены. Привычно перекрестился. Он богам не молился, вероисповедание у него степное, волчье. Православие, католичество, Талмуд или Коран — без разницы. Но на образа крестился. Боялся икон, стыдился. Крест от любой напасти защитит.
Экспресс-анализ ситуации показал, что лучше воспользоваться дверью. При такой тишине служители вряд ли бдят. Спят, скорее.
Но Иоганн не спал. Внизу, в парадной столовой, он сервировал обед для немногочисленных гостей. Проверял, пересчитывал приборы, расставлял согласно премудростям этикета. Посуду мыл тоже сам. Остаешься один на хозяйстве — нет ни секунды покоя. Но справляемся, он вполне доволен, такую работу днем с огнем не сыскать. Весь день хозяином ходишь. За двадцать лет бесперебойной службы чувство хозяина сформировалось в его сознании крепко, не покидало.
Виталик бесшумно открыл дверь, удивился, как по-домашнему устроена гостиница, один путь — на ковровую лестницу, приглушающую шаги, потом изгибы ступенек — и перед носом уже табличка: «Pink Suite». Он нажал на кованую ручку, дверь подалась легко: незаперто. Правая рука за пазухой, палец замер на спусковом крючке, глушитель точно по размеру подогнан.
Готовый выхватить пистолет в любую секунду, он угрем просочился внутрь помещения.
Мое длинное, высушенное диетами тело (надо бы мускулы наработать… или не надо?) вытянулось в изнеможении. Нарастающем изнеможении, воля отменилась, выбилась вон игривыми фонтанчиками, как пыль из ковра, долгое время не чищенного. Должно быть, я заснула на какое-то время, но шум заставил встряхнуться. Будто дверная ручка дернулась, будто кто-то вошел. Вот и не утерпел Т., с нежностями пожаловал! И время выбрал правильное, как всегда, впрочем.
— Я здесь, дорогой! Иди сюда, не заблудишься, дверь справа, помнишь? — Но молчание в ответ, только шаги ближе, ближе. И дверь открылась, а на пороге вовсе не Т.
Перекрещивающиеся отсветы — окно на одной прямой с балконной дверью, лампы в потолке яркие, не разглядеть черты, в проеме возник силуэт. Не короткий, не высокий, среднего роста человечек очертился, незнакомец в зелено-бежевом одеянии, камуфляж, по-моему, зовется, в таком солдаты по пустыне топают. Лицо худое, смутное. И глаза диковато сверкают.
Что он здесь-то потерял? Здесь не пустыня, не лес, не война. Струйное джакузи в огромной ванне с розовыми цветочками, розовый рай…
Охранник, что ли, напился и слоняется по отелю, проверяет, все ли в порядке? От изумления, от инстинктивного ужаса я даже вскрикнуть не могла, окликнуть его не получалось, как во сне, когда все понимаешь уже, но обездвижен, высвободиться от кошмара не можешь. Или я еще сплю, мне лишь привиделся ужасный облик, сверкание дикого взгляда? Может, ограбление в гостинице и он преступника ищет? Ищет преступника в розовом раю? В Андреевой ванне? Мне хотелось крикнуть: «Тео, Тео!» — но зовы застревали в горле, я закашлялась. А потом будто мощная джакузная струя в голову ударила, я удивилась, что такая усиленная программа в этой хитроумной ванне, от удара обмякла вдруг, съехала в воду всем телом, в воду, под воду… Больше ничего не было, только вода. И длится сон, что захлебываюсь. Противно, горлу больно, тошно.
А ведь как мне с Тео повезло! Так и не сказала ни разу, как любила, нет, как люблю, это просто кошмарный сон, а я жива, Тео, я люблю тебя!
Тоже мне горе — потеря тела, поправимо, хоть и морока, морок, обморок. Я вижу, слышу, я помню. Все помню.
Взлет Илониных ресниц, блестят изумрудные звезды, сверкает задорная зелень бесстыдных доверчивых глаз.
И ведь письмо написала Илоне, написала, да отослать не успела, останется она без письма. Без меня, одна теперь одинешенька. Прости, Илона, девочка моя…
Виталик увидел пустую комнату, кровать застелена аккуратно, по-военному. Из ванной донесся шум, его туда позвали! И он пошел на зов.
