Юлия Алейникова - До последнего удара сердца
– А дальше? – мягко подтолкнула женщину Женя.
– Дальше операцию сделали. Только Ирочка умерла, а Галя на всю жизнь инвалидом осталась! – Вот тут нервы Марии Юрьевны сдали окончательно, и она, согнувшись пополам, уткнулась лицом в колени.
Мария Юрьевна плакала, оператор снимал. Наконец, Женя не выдержала, махнула ему рукой, чтобы заканчивал, и, подсев к Марии Юрьевне, обняла ее за плечи. Что сказать матери, пережившей такую трагедию, Женя не знала, а потому просто сидела и гладила ее сгорбленную спину. Минут через десять Мария Юрьевна немного успокоилась, смогла взять себя в руки, и съемка продолжилась.
– Что было дальше? – тихим, ласковым голосом спросила Женя, постаравшись выразить интонацией все свое сочувствие и понимание.
– Ирочку похоронили. Галя осталась инвалидом. Она плохо себя чувствовала, тяжело восстанавливалась после операции, а когда выздоровела, от нее Олег ушел. Сказал, что она сама во всем виновата, что он предупреждал. Что ему нужна жена, а не домашний лазарет. Олесе, правда, он помогает исправно, на каникулы ее забирает, в отпуск с собой берет. Она к другим бабушке с дедушкой часто в гости ездит. И новая жена Олега не возражает. Хорошая попалась женщина, Галю очень жалеет. – Мария Юрьевна снова заплакала, но на этот раз тихо и не пряча глаз. – Галеньке, правда, повезло, через пару лет встретила хорошего человека на работе. Любит он ее, заботится, поженились они. Но вот только деток у них нет и уже никогда не будет, а ему очень хочется. Он Гале ничего не говорит, но мы все видим, и дочка переживает. Ведь если бы Ирочка жива была, тогда ладно! А так? И Ирочки нет, и Галя, бедная… – Договорить она не смогла.
– Скажите, а когда вы заподозрили неладное в Ириной смерти? – осторожно вернула Марию Юрьевну к теме интервью Женя.
– Что вы, мы ничего не заподозрили. Нам бы такой ужас в голову не пришел! – вскинула мокрые, опухшие глаза Мария Юрьевна. – Это все Константин Петрович, Михайлов. Это он позвонил нам, объяснил, что его сын недавно умер во время пересадки, сказал, что очень надо ему с нами встретиться, – промокая платочком глаза, говорила женщина. – Мы, конечно, согласились, общая беда, как тут откажешь? Но когда он стал объяснять, зачем пришел, у мужа чуть инфаркт не случился. Ведь он уже все выяснил, прежде чем к нам прийти. И о том, что человек лежал в палате интенсивной терапии после удачной пересадки, когда наша Ирочка в морге уже была, и о том, что других доноров не было и органы не привозили. Все знал. И бумаги какие-то показывал, да мы от ужаса и рассмотреть-то толком ничего не смогли. Он говорит, таких, как мы, еще есть несколько человек, нельзя, говорит, простить смерть наших детей, бороться надо, в суд идти. Мы, конечно, согласились. Потом он еще несколько раз приезжал, мы заявление составляли, в полицию, в прокуратуру, в комитет здравоохранения. А спустя неделю, а может, две, звонки начались, стали нас запугивать, Гале с Олесей угрожать. Это еще при Олеге было. Он тут же велел все заявления забрать, сказал, мало того, что мы его жену инвалидом сделали, так еще и ребенка хотим сиротой оставить. Так ругался! Мы, конечно, послушались. Ирочку все равно не вернешь, а дочка с внучкой и так настрадались! – Теперь Мария Юрьевна не плакала, а говорила взволнованно, торопливо, словно оправдывалась. – После Михайлов к нам несколько раз приезжал, стыдил, требовал, уговаривал, но Олег тогда с ним здорово поругался, велел нас в покое оставить. Ну, Константин Петрович и сдался. А потом мы узнали, что его убили. Ужасно! Такая трагедия! Мне говорили, его жена совсем одна осталась. У меня хоть Галенька, Олеся, муж жив, слава богу. А она одна! Ужасно, – женщина покачала опущенной головой.
– Вы знаете, что случилось с врачом, убившим вашу дочь? – На этот раз голос Жени звучал твердо и даже жестковато, и Мария Юрьевна от такой перемены даже вздрогнула. Она взглянула на журналистку испуганным, растерянным взглядом.
– Ее уволили, – неуверенно проговорила она, – а ее мужа посадили? – Слова прозвучали скорее вопросительно.
– Вы правы. Но мы нашли эту даму, – слегка приврала Женя в свете грядущего эфира и несомненности обнаружения Дробышевой. – И всех пострадавших от ее действий бывших доноров и их семьи. Теперь, когда этим вопросом занимается наш телеканал и вам ничто не угрожает, вы готовы довести до конца дело доктора Дробышевой, заставить ее ответить за свои преступления? – В голосе Жени звучала такая скрытая сила, в нем было столько призыва к мести и настолько явственно слышалась жажда крови, что глаза тихой, несчастной Марии Юрьевны вспыхнули, словно отражением чужого пламени, и она решительно и даже кровожадно ответила:
– Да, мы готовы!
Интервью закончилось.
– Уф. Ну и работенка у нас с тобой, – заходя в лифт, поделился с Женей оператор Дима. – Такого на интервью наслушаешься, пока сюжеты снимаешь, что без снотворного не заснешь. Ты-то как спишь? – взглянул он искоса на девушку.
– Как убитая, – несколько раздраженно ответила та. – Я за день настолько эмоционально выматываюсь, что к вечеру у меня уже все рецепторы душевные просто атрофируются. И потом, ты же и половины не видишь и не слышишь, что на мою долю выпадает. К тому же я уже поняла, если начинаешь чужую боль на себя брать, переживать, сострадать, то все силы на эти сострадания и уходят. А я решила, что лучше я их на действенную помощь кидать буду, – объясняла Женя. – Мне, конечно, людей по-прежнему жаль, и не меньше твоего. Только я учусь свое сострадание и боль в действия превращать.
– Ну и как, выходит? – с долей недоверчивого сарказма спросил Дима.
– Я над этим вопросом постоянно работаю, – твердо ответила девушка, закрывая тему, а потом не удержалась и добавила: – Это все-таки лучше, чем слезами умываться, сжимаясь от жалости к ближнему, а потом высморкаться в платочек и пойти на кухню чай с конфетками пить.
– Много у нас сегодня встреч? – спросил Дима, стоя перед обитой старомодным дерматином дверью, за которой жили еще одни пострадавшие от доктора Дробышевой люди.
– Помимо этой еще три, – быстро ответила Женя, услышав, как за дверью чей-то строгий, глухой голос задал сакраментальный вопрос жителя большого города:
– Кто там?
Квартира, в которой проживала семья Харченко, была маленькой и захламленной. Повсюду были распиханы коробки и баулы, из-под дивана и кресел торчали какие-то узлы, на старомодной полированной стенке стояли заклеенные скотчем коробки, все выглядело так, словно жильцы недавно переехали или съехались из разных квартир в одну и еще не успели распаковать вещи. Хотя куда их распаковывать в таком крошечном пространстве, было совершенно не понятно. Супруги Харченко, в отличие от Марии Юрьевны, выглядели настороженно, с рассказами не спешили, слушали сами, тревожно переглядывались между собой, пока у Жени, наконец, не лопнуло терпение.
– Послушайте, Петр Тарасович, все обстоит ровно так, как я объясняла вам по телефону. Никакими карами интервью вам не грозит. А вот призвать к ответу виновных в смерти вашего сына, возможно, удастся, – горячо проговорила она, пытаясь поймать взгляд главы семейства, который он настойчиво прятал за седыми кустистыми бровями.
Его супруга, пышная, крупная женщина, еще совсем не старая и, судя по всему, решительная и полная сил, отчего-то сидела молча, с поджатыми накрашенными губами, и смотрела на Петра Тарасовича хмурым вопросительным взглядом.
– Клавдия Сергеевна? – обратилась к ней Женя, желая хоть как-то сдвинуть дело с мертвой точки.
Оператор Дима закатил глаза и отбил на деревянном подлокотнике старого, а точнее, старинного потертого кресла нервную, энергичную дробь.
Петр Тарасович повернул крупную, круглую, лысую голову к жене и совершенно беззвучно что-то проговорил. Клавдия Сергеевна еще крепче сомкнула губы, потом хлопнула ладонью по обтянутой пестрым ацетатным шелком коленке и решительно повернулась к Жене.
– Он боится.
Клавдия Сергеевна сердито глянула на Петра Тарасовича, а он, словно защищаясь, потер крупной мозолистой ладонью свою складчатую бычью шею.
– В прошлый раз он заупрямился, когда нам угрожать начали и его избили, – пояснила Клавдия Сергеевна, смягчаясь. – Три недели в больнице пролежал, – гордо пояснила она, снова взглянув на своего кряжистого, похожего на валун мужа.
– Я не знала, – встрепенулась Женя. – По телефону вы этого не говорили.
– Вот потому и не говорили, что по телефону, – глухим, недовольным голосом заметил глава семьи.
– А что тогда случилось? – решила начать хоть с чего-то журналистка, а Дима поднял камеру на плечо.
Петр Тарасович его жест заметил, но промолчал.
– Ладно, Петя, решили уж все. Давай рассказывать, – положив ему руку на плечо, проговорила Клавдия Сергеевна и повернулась к Жене. – Мы бы сами ни о чем и не догадались. Не до того нам было. Сына хоронили. Все Михайлов. Как он нас отыскал?
