Елена Арсеньева - Любимая девушка знахаря
Максим вскочил на нарах и несколько мгновений смотрел на Тати, голова которой в одно мгновение превратилась в кровавое месиво. Несколько алых брызг попали на его лицо.
Пока он смотрел, Софрон успел перезарядить винтовку и выстрелить вновь. Но потрясенный Максим покачнулся – и пуля пролетела мимо.
Максим вскочил с нар, кинулся к двери. Софрон только усмехнулся, перезаряжая ружье: неужели тот надеется спастись бегством от охотника, который бил белку в глаз и любую птицу влет, который не боялся с одним ружьем хаживать на медведя-шатуна?
– Погоди, не стреляй! – крикнул Максим, выскакивая на крыльцо, и тут же получил заряд в плечо.
Итак, Софрон опять промахнулся – попал в плечо. Максима швырнуло к стене, но каким-то чудом он все же удержался на ногах.
– Ты сделал это из-за золота? – прохрипел он. – Из-за того, что хотел получить все самородки? Ну так ты не получишь ничего! И никто не получит, потому что их вечно будут охранять два трупа, мой и Тати!
Только тут Софрон увидел, что Максим держит в руках тот самый мешочек, который был им снят с убитого капитана Стрекалова. Мешочек с самородками! Максим стащил с пальца перстень капитана Стрекалова и тоже сунул его в мешок. Потом размахнулся.
Мелкие золотые брызги разлетелись в стороны. Взметнулся и сам мешок серой тяжелой птахой...
Софрон тупо проводил его взглядом, потом посмотрел на Максима. Тот медленно сползал наземь по бревенчатой стене. Наверное, он обдирал спину о неотесанные бревна, однако не чувствовал боли, потому что был мертв. Софрон это сразу понял, как только увидел кровь, которая текла из его рта.
Он немного поглядел на Максима, провел ладонью по его лицу, закрывая погасшие, уже незрячие глаза, потом перешагнул через него и вошел в зимовье. Голые ноги Тати были судорожно раскинуты. Вместо лица... Софрон не мог смотреть.
Софрон отвернулся, вышел на крыльцо и всадил в мертвого Максима еще одну пулю. Теперь он жалел, что поддался мгновению жалости и закрыл ему глаза. Максим не заслуживал! Пусть бы так и сидел, пусть бы вороны выклевали его лживые очи! Софрон никогда не ненавидел никого на свете так, как этого человека. Максим отнял все, что у Софрона было, все, что тот добыл для себя, все, что Софрон любил. Максим забрал у него жену и золото. И отнял наслаждение местью! Теперь Софрон обречен всегда думать о том, убил ли он Тати и Максима из ревности и мести – или все же потому, что хотел один завладеть всеми самородками.
Золотая падь, где человек узнает все о себе и своей сути... Ну что же, Софрон узнал теперь, что его сутью было убийство. Из-за ревности? Из-за золота?
Мелкие самородки скрыты травой и землей, теперь их не найти. Нет, наверное, если постараться, можно поискать в ямах, среди выворотней... Но Софрон не станет этого делать.
Как можно искать здесь золото, когда Тати вышла на крыльцо и обратила свои залитые кровью глаза на Софрона?
– Уйди! – крикнул он, махнув рукой. – Уйди!
Но она не уходила. Она стояла неподвижно. Он увидел, как нежно округлился ее живот. Там ребенок... Слабый детский крик донесся до Софрона, и безумие захлестнуло его. Забыв обо всем на свете, он бросился прочь».
* * *Оказалось, они с Понтием, спасаясь от обвала, интуитивно выбрали очень удачное направление и оказались не под земляными сводами, которые грозили обвалом в любую минуту, а в том отсеке подземелья, которое было укреплено и обито досками, точно небольшой сарайчик. Очевидно, доски были очень крепкие, потому что их не тронуло ни время, ни сотрясение рухнувших наверху балок. Кое-где в стены были вбиты железные крюки, теперь уже изрядно заржавевшие. Алёна подумала, что, возможно, в помещении некогда находился ледник, а на крюки подвешивали мясные туши или просто куски мяса, которые хотели сохранить на лето. Она где-то читала, что такие ледники были не слишком-то распространены в крестьянских избах, однако особо рачительные хозяева их все же устраивали. Ну что ж, хозяин этого оказался и впрямь рачительным. В его леднике можно было не плашмя лежать, оказывается, а стоять на четвереньках. И крюки были вбиты в стену на совесть. За один из них и зацепилась Феичевым комбинезоном (он так и лежал грязной кучкой на полу) Алёна Дмитриева. И стоило ей рвануться чуть посильней, она запросто освободилась бы... Ничего не рухнуло бы! Ну, подумаешь, чуть треснуло одно бревно, подпиравшее свод... Расколотое дерево в блеклом свете циферблата показалось теплым, живым, золотистым, но Алёне было не до какой-то там деревяшки. Главное – она поняла, что вполне высвободилась бы без помощи Понтия.
Без помощи!
Ярость, охватившая в то мгновение Алёну, едва не удушила ее. Негодяй! Не-го-дяй! Мстительный негодяй! Это он так расквитался с Алёной за те мгновения унижения, которые испытал по ее милости.
Если бы Драконы могли сначала подумать, а потом вспылить, Алёна подумала бы, что вообще-то у Понтия имелись основания быть мстительным.
Но... если бы Драконы могли сначала подумать, они не были бы Драконами. И сейчас Алёна была поглощена одной-единственной мыслью: будь у нее сейчас что-нибудь, из чего можно стрелять...
И вдруг писательница вспомнила, что так мучительно врезалось ей в живот, пока она выползала из комбинезона. «Беретта»! У нее же за пояс джинсов засунута «беретта» Феича! Надо же, она совершенно об этом забыла! Да уж, рассеянный с улицы Бассейной просто образец собранности по сравнению с ней. Надо обладать вселенской, межгалактической рассеянностью писательницы Дмитриевой, чтобы упустить из виду такую мелочь, как пистолет за поясом...
Ну и ладно, зато теперь вспомнила. И оч-ч-чень хорошо!
Подсветка часов погасла, что не имело уже никакого значения. Все, что можно было увидеть, она уже увидела.
Алёна начала вытаскивать пистолет из-за пояса, но тут раздался голос Понтия:
– Эй, ты где там застряла? Опять за что-то зацепилась?
В голосе его звучала откровенная насмешка. Вот пакость, а?!
– Нет, у меня часы расстегнулись, – сообщила наша героиня, которая за враньем никогда в карман не лезла. – Чуть не потеряла. Все, я их застегнула, сейчас тебя догоню.
– А, ну давай поторапливайся. Тут, где я сейчас, ход значительно шире, можно худо-бедно голову поднять.
Алёна, которая ползла на четвереньках, растянула губы в улыбке. Хорошо, что ее сейчас никто не мог видеть, – красивые женщины не имеют права так улыбаться, это их очень сильно портит...
– Твои часы и время, может быть, показывают? – спросил Понтий.
– Да. А что?
– И сколько сейчас?
«Семь», – чуть не ответила Алёна, которая успела взглянуть на циферблат, пока он светился, но вовремя спохватилась. Понтий хочет проверить, имеют ли ее часы подсветку? Опасается, что Алёна узнает, что он над ней издевался? И ответила спокойно:
– Как же я могу увидеть в такой темноте? А у тебя есть часы?
– У них циферблат обычный, без подсветки. Мобильник же остался в куртке, из которой я выскользнул, когда вниз падал. А у тебя телефона нет?
– Нет, я его в сумке оставила, у Феича в избе.
– Скажи на милость, зачем ты полезла в подвал? – спросил Понтий. – Как вообще догадалась, что лезть нужно в него?
– Ну вообще-то не без помощи твоего отца, а также потому, что Феич оставил включенным компьютер.
– Не понял, – осторожно проговорил Понтий и перестал ползти.
Алёна на него наткнулась и поняла, что он сел, прислонившись к стенке. Села и сама. Ну что ж, видимо, вот настал момент истины, который она так любила в своих романах. А кто из детективщиков его не любит?! Какую книжку ни открой, везде в последних главах непременно начинается срывание всех и всяческих масок.
– Чего именно ты не понял? – холодно спросила наша героиня, привалившись к стенке подземелья. Правда, долго так не просидишь, спина заледенеет, но несколько минут передохнуть можно. Однако как бы не простудиться... Алёна терпеть не могла простужаться и вообще болеть! А насморк – одна из самых отвратительных хворей.
– Не понял того, при чем тут мой отец, – ответил Понтий.
– Да появился откуда ни возьмись, когда я у Феича на массажном кресле висела, – пояснила Алёна. – В окно не мог влезть, вокруг Феич с Лешим бегали. Ясно, что через подпол проник. А лаза в подполье в комнате нет. Сундук же стоял там, где в нормальных избах крышка подпола, вот я и заглянула в него.
– Ох ты, недооценил тебя папанька, – усмехнулся Понтий. – Сказал: просто очень красивая дура, а ты...
– Чего я только от вашего семейства не наслушалась! Как вы меня только не обзывали! И дурой, и дылдой, и Читой... – вздохнула Алёна, игнорируя эпитет «красивая» как беззастенчивую попытку дать ей взятку самой расхожей монетой.
– А! – радостно вскричал Понтий, и послышался какой-то звук, напоминающий удар по чему-то деревянному. Видимо, он постучал себя по лбу. – Понял! Ты прочла отцовское «мыло» Феичу. И решила узнать, что там и как. Понимаешь, отец ведь не знал, кто ты. Я обмолвился – мол, писательница Дмитриева, с ней надо быть осторожней. Но для него всякая женщина – априори дура, в том числе и сестра его Зиновия, а уж если рядом стоит слово «писательница»...
