Алексей Макеев - Жертва тайги
Антон собрался, сжался в комок. Он выскочил из-за камня и стремглав понесся в выбранном направлении, кидаясь на ходу из стороны в сторону. Так мечется заяц-беляк, проворонивший подход охотника.
«Четвертый!» — крутанулось в мозгах.
Антон кулем шмякнулся в залитую водой яму и поднял тучу брызг. Над головой тут же опять просвистела пуля.
«Все! Пять! Не выдержал этот урод! Сдали нервы!» — щелкнуло где-то в глубине сознания, но, действуя машинально, он все равно быстро выскользнул из лужи и отполз подальше от места своего падения.
В дубняке раздался негромкий треск, и через несколько секунд Антон ясно увидел Лембита. Покинув засидку, чухонец ломился через густой кустарник, доходящий ему до пояса, под самым гребнем пологого увала. Антон перевел взгляд вдаль и мысленно начертил прямую линию.
«Если он добежит до ложбины, то я окончательно потеряю его из вида. Поэтому надо стрелять прямо сейчас, не медля!»
Антон встал на колено, вскинул ружье и чертыхнулся. Четвертой пулей вражина расщепил ему приклад. В сильном возбуждении, овладевшем им, он этого даже не заметил.
Антон оторвал от приклада куски разбитой древесины, отшвырнул их в сторону и уткнул ходящий ходуном затыльник в плечо. Он нашел взглядом сгорбленную спину Молчуна, направил на нее ствол, аккуратно совместил мушку с вырезом прицельной планки, положил палец на курок, осторожно выбрал его свободный ход и задержал дыхание. Потом, вовремя вспомнив, что теперь видит цель только одним глазом, Антон чуть-чуть, на какую-то долю миллиметра сместил прицел в правую сторону и потянул на себя спусковую скобу.
После выстрела Молчун еще немного помаячил перед глазами и исчез, пропал из вида. Только кусты, потревоженные его падением, еще несколько мгновений колыхались, выпрямляясь.
Чуть позже Антон оказался там и увидел врага. Лембит полулежал, откинувшись на предплечье, зажимая рукой рану в верхней части груди. Через его плотно сведенные пальцы медленно, по капле, сочилась венозная кровь. Губы чухонца были плотно сжаты, а во взгляде, которым он встретил Антона, сквозило спокойное безразличие, слегка приправленное каким-то вялым нездоровым любопытством.
Антон поднял его карабин, передернул затвор, выбросил из ствола пустую стреляную гильзу, закинул оружие за плечо и поднял голову. В трехстах метрах впереди темнела в предрассветной дымке знакомая, густо поросшая лесом сопка. Взгляд его скользил по ее склону вверх, пока не добрался до знакомой верхушки, ровной как стол, словно срезанной гигантской фрезой.
Он тут же заметил смутно видимую человеческую фигурку, стоящую на самом краю площадки, и помахал ей рукой. Антон дождался ответного сигнала, снова медленно опустил глаза и посмотрел на поверженного врага, лежащего на земле, жалкого в своем теперешнем полном бессилии, сраженного пулей.
Он постоял, поглядел с острым злорадным прищуром на побледневшую сморщенную физиономию Молчуна. Антон покачал головой, набрал в легкие воздуха и шумно выдохнул, потом повесил ружья на куст и нехотя, через силу опустился перед ним на корточки. Он грубо отпихнул его окровавленную руку в сторону, задрал одежду над местом ранения и скривился со смешанным чувством облегчения и жгучей досады. Рана была явно не опасной, даже не тяжелой. Малокалиберная пулька прошла навылет в десятке сантиметров под правой ключицей.
— Ну и что тебе сказать, скотинка ты безмозглая? — процедил Антон, глядя в его расширенные от боли бесцветные, словно выгоревшие на солнце зрачки. — Ты, конечно, не подохнешь. Еще маленько протянешь. В тюряге будешь жить да поживать как в сказочке. Только вот добро наживать, уродец, тебе теперь точно не скоро придется. Годков так через двадцать, разве что. Все. Допрыгался.
Антон издалека увидел своих бывших собратьев по несчастью, ткнул кулаком в спину еле передвигающего ноги, наскоро перевязанного Молчуна и сам прибавил шагу. Лицо его просветлело и разгладилось. В глазах заплескалась радость.
Когда до старых добрых знакомцев, сбившихся тесной кучкой, оставалось пройти с десяток метров, Одака, стоящая с краю, вдруг резво кинулась им навстречу. У Антона сладко заныло в груди, он непроизвольно замедлил шаг и развел руки. Но девушка неожиданно налетела на Молчуна, повалила его на землю и принялась терзать как разъяренная тигрица.
Антону стоило немалых усилий оторвать ее от исполосованного острыми коготками расхристанного чухонца. Какое-то время она еще ожесточенно, с пеной у рта билась в его объятиях, стараясь вырваться. Потом Одака как-то неожиданно резко обмякла и повисла у него на руках. Она будто совсем выбилась из сил, в одно мгновение растеряла всю свою неистовую ярость.
Антон бережно, с рук на руки передал девушку подскочившему Ингтонке и тихо, боясь ее потревожить, спросил:
— Что с ней такое, а? Хотя, наверное, я мог бы и не спрашивать.
— Дело в том, что она отцовское зеркальце опознала.
— Какое зеркальце?
— Да то самое, — так же тихо, вполголоса ответил ему Ингтонка, успокоительно поглаживая Одаку по вздрагивающему плечику. — То, которое этот гад на гору в рюкзаке принес. Вещица когда-то принадлежала Падеке, ее отцу. Это же их семейная реликвия. Она из поколения в поколение по отцовской линии передавалась. Падека, как и все его предки, шаманил понемногу. Камлал, когда люди просили.
— Вот, значит, как? Да?.. — Антон снова набычился.
Он чувствовал, как отступившая было притупившаяся ненависть к сумасшедшему чухонцу опять начинала подниматься изнутри, проникать, просачиваться в каждую клеточку его тела.
— Да. Но и это еще не все, — продолжил Ингтонка.
Он осторожно усадил Одаку на подстеленную куртку. Глаза девушки были мертвыми, недвижными, направленными куда-то в себя.
Игорь приблизил лицо к самому уху Антона и быстро, жарко зашептал:
— Когда ты за ним в погоню бросился, мы с Серегой в эту гадскую каменную чашу заглянули. А там — одежда ее матери. Истлевшая. И кости. Вот, глянь, — выплеснул из себя Ингтонка и протянул Антону раскрытую ладонь.
На ней лежала тонкая вогнутая овальная медная бляшка с небольшим, как игольное ушко, отверстием на краешке. В середине ее была видна неглубокая насечка, похожая на отпечаток крошечной птичьей лапки.
— Что это?
— Это а-чен. Такие медяшки наши женщины испокон века на подол халата пришивают. Только обычно они просто гладкие. А такой, с узором, ни у кого больше не было.
Антон подошел к Молчуну, сидящему на кочке, постоял немного, поиграл в раздумье желваками. Потом он ухватился за жидкие седые волосы, спадающие на склоненное лицо, приподнял поникшую голову садиста и жестко заглянул ему в глаза, едва справляясь с диким искушением заехать в харю кулаком.
— Да, видно, я ошибся, сволочь!.. Не так сказал, — прохрипел Антон. — Не двадцать лет сидеть будешь, а до последнего часа твоей насквозь гнилой житухи. И не надейся, что тебя в суде шизиком признают. Даже не мечтай об этом!
Расступалась, расползалась мгла. Темно-малиновый солнечный диск тяжело выползал из-за горных хребтов, укутанных предрассветным туманом. Вскоре он наконец-то выбрался наружу, но еще долго крался, скользил и скользил за дальними гольцами.
Уставшему светилу будто окончательно надоело исполнять свою тяжкую и неблагодарную повинность, снова и снова возвращать к жизни эту планету, упорно стремящуюся в небытие, населенную двуногими моральными уродцами. Ему вконец обрыдло согревать людей своим живительным теплом в призрачной, несбыточной надежде сделать их хоть чуточку разумнее и добрее.
Антон стоял у причала, с наслаждением втягивал в легкие ароматный сигаретный дымок. Пряча улыбку, он слушал, как расходившийся, распалившийся Геонка усердно читал нотации связанному Валерьянычу, сидя с ним рядом в лодке.
— Твоя шибко дурной люди! — плевался старик. — А-на-на! Уже мошонка совсем седой, а ума мало-мало нет! Тебя маленько надо мозги лечи! Как могла твоя такое придумай?! Живой люди как барашка режь! Твоя — Гитлер, да? Твоя за бабский железяка чертям душу продал! Тебе больше ни черта нету паня положи! Совсем соображай нету!
— Антон!.. — легонько дотронувшись до его плеча, выдавил из себя сконфуженный Ингтонка и нервно поправил повязку, сползающую на лоб. — Ты уж извини, что так получилось. Я ведь тебе фактически ничем не помог. Не знаю, что на меня такое нашло. Просто в какой-то ступор провалился.
— Да прекрати, Игорек. Со всяким же случается. Ну так что? Двинули? Может, мне все-таки к себе в моторку этого амбала погрузить?.. Молчуна, конечно, не могу. Одака опять в него коготки запустит. А вот этого субчика…
— Нет. Не надо. У нас движок помощней. Да и лодка пошире.
— Ну, как знаешь.
Шумит Сукпай. Гомонит на все лады. Бренчит галькой на отмелях. Ревет и стонет на зловещих бурных перекатах. Ровно и размеренно гудит отлаженная мощная «Ямаха». Мелькают по сторонам крутые скалистые берега. Синий полумрак кедрачей. Алые гроздья калины. Белоснежные гривки молодых березок, склоненных над хрустальной ледяной водой.
