Евгений Сухов - Фартовый чекист
Чуднов перевернул лежащего человека, ахнул и заявил:
– Да это баба, Егор Тимофеевич!
В самом деле перед ними была женщина – рябая, страшная, неопределенного возраста. Из ее беззубого рта разило самогоном, а из груди, пробитой пулей, толчками выходила кровь.
– Так это я, выходит, бабу завалил? – потрясенно проговорил Василий. – Ах, чтоб мне!..
Он был огорчен до предела, почти до слез.
Сидорчук молча похлопал его по плечу, наклонился к умирающей и спросил:
– Где Зуб? К реке побежал?
Машка Рябая скривила рот в щербатой усмешке, грязно выругалась и просипела:
– Дай глотнуть! Позволь причаститься перед смертью, налей!.. Вон под окном четверть стоит. Дай, Христом-Богом…
Сидорчук пожал плечами, поднял почти опорожненную четверть и осторожно слил остатки самогонки в приоткрытый рот женщины.
Она проглотила спиртное с хриплым звуком, как будто воспрянула духом и вдруг сказала:
– Прочие к реке побежали, это точно. Для отвода глаз. Зуб, он хитрый. Меня вот тут оставил. Сказал, тебя, бабу, не тронут.
– Так все к реке, значит? А сам-то он где?! – воскликнул Сидорчук, присел на одно колено возле Машки Рябой и схватил ее за плечи. – Говори же! Мы тебя к доктору…
– На кой ляд мне ваш доктор? – презрительно пробормотала женщина. – В сундучке пошарь. Там у меня еще четверть припрятана.
– Ну-ка, Василий, организуй! – лихорадочно распорядился Сидорчук. – Да поскорее! Ну и что же, Мария? Зуб-то где?
– А Зуб-то в колодце. – Рябая тихо засмеялась. – Он у нас тут давно высох, так атаман его приспособил. Дождется, пока вы к реке подадитесь, выйдет наружу и шасть на все четыре стороны. Такой!..
Она не договорила. По телу ее прошла судорога. Подскочил Василий в обнимку с четвертью. Его трясло.
– Не нужно, – сказал Сидорчук. – Отошла.
Василий тихо поставил бутыль на грязный пол.
– Пошли! – скомандовал Егор Тимофеевич и быстро двинулся к выходу.
На ходу он передал Чуднову слова Рябой.
– Ловко! – присвистнул тот. – Туза, значит, в рукаве припрятал, сукин сын! Товарищей своих не пожалел. Мы, стало быть, за ним к реке, а он спокойненько вылез и пошел в другую сторону!..
Тут, как будто в подтверждение его слов, в отдалении за огородами тишину разорвали выстрелы. Пальба быстро нарастала, но тотчас же и кончилась. Сидорчук остановился и некоторое время вслушивался в тревожные звуки.
Наконец он кивнул и заявил:
– Успели, значит!
Командир пошел дальше к колодцу. Здесь они с Василием сразу обнаружили дополнительную веревку, предусмотрительно сброшенную в глубину и надежно закрепленную наверху. Она была снабжена узлами, затянутыми по всей длине через равные промежутки, чтобы было удобнее подниматься. Слова Машки Рябой подтверждались.
Опасаясь выстрела, Сидорчук не стал заглядывать в колодец и Василию дал знак держаться подальше.
– Зуб, ты там? – зычно крикнул он.
Ответом ему было молчание. Но Егор Тимофеевич был уверен в том, что бандит прячется в колодце, и повторил вопрос.
– Смотри! – добавил он. – Веревку-то можно и перерезать! Еще просить будешь, чтобы тебя вытащили, а у меня настроения такого может не быть. Твои все ушли. Рябая приказала долго жить. Никто тебе не поможет. Так что делать-то будем?
– А ты сам-то кто таков? – вдруг будто издалека, из самой глубокой подземной пещеры донесся голос, в котором, как ни странно, не было ни капли страха. – Уж не тот ли самый товарищ Сидорчук из Москвы? Тогда я, пожалуй, вылезу. Очень на тебя посмотреть хочется.
– Вот-вот, посмотри! – обрадовался Егор Тимофеевич, подмигивая в темноте Василию. – Только пистолетик и прочее снаряжение советую на дне оставить! А когда вылезешь, сразу на землю ложись, лицом вниз, и ни гу-гу! А то у меня тут Василий. Он без промаха стреляет. Ты с ним не тягайся!
– Да и не собираюсь! – откликнулся Зуб. – Твоя взяла, Сидорчук.
Через минуту над краем колодца появились сначала лохматая голова, потом плечи, а следом и весь человек. Он ловко перевалился через сруб колодца и шлепнулся лицом в землю, как ему и было велено. Сидорчук подошел и обыскал его. Зуб не сопротивлялся. Оружия при нем не было.
Глава 22
– С вашего позволения, я бы попросил папиросочку, если можно, – с преувеличенной любезностью сказал Зуб. – Дьявольски хочется курить. Кстати, если испытываете затруднения с табаком, то можно послать в лавку к Соломону Марковичу. Мне там открыт кредит, знаете ли. Хотя, если учитывать последние обстоятельства, этот прощелыга вполне может и отказать. У этой публики удивительный нюх, господа!..
Зуб сидел на стуле в центре кабинета Черницкого, заложив ногу на ногу, широко улыбался и чувствовал себя вполне в своей тарелке. Он будто находился среди старинных приятелей, а не в компании чекистов. Черницкий и Пастухов, и Макаров смотрели на него без особой приязни, хотя начальник районного отдела ГПУ все же угостил арестованного папиросой и даже зажег ему спичку.
Один лишь Сидорчук разглядывал Зуба с явным любопытством, силясь понять, что за человек сидит перед ним. Кое-что он уже знал от Ганичкина, но все равно информация пока не складывалась в цельную картину. Лицо Зуба, изуродованное шрамами, мало что могло сказать о внутреннем мире этого человека. Скорее оно играло роль маски, за которой могло прятаться что угодно. А тут еще и эта путаная биография. Сперва левый эсер, политический ссыльный, потом революционер, далее беляк, бандит, душегуб и убийца. Сидорчук с удовольствием покопался бы в прошлом данного типа, но сейчас для него важно было, что тот может знать о бриллиантах. Егору Тимофеевичу не хотелось делать этого при всех, но обстоятельства складывались не в его пользу.
– Ну что же, – сказал Сидорчук, придвигая свой стул поближе к арестованному. – Начнем разговор, значит. Тебя как же лучше называть-то? По имени, Антоном Кирилловичем? Или попросту Зубом?
Зуб усмехнулся, ногтем стряхнул пепел с папиросы и заметил:
– Господин Ганичкин, следовательно, жив. Я могу только пожелать ему и дальше крепкого здоровья, раз уж у меня не получилось… Он выбрал довольно причудливую судьбу. Иного не скажешь. Придет время, и бывший жандарм пожалеет о том, что не умер этой ночью, вот увидите!.. Впрочем, не будем о грустном! Зовите меня так, как вам самому больше нравится. Я в этом смысле неприхотлив. Наверное, у вас ко мне есть что-то конкретное?
– Обязательно, – сказал Сидорчук. – Расскажи-ка нам, Зуб, что ты знаешь про человека по фамилии Постнов.
Бандитский атаман и на этот раз улыбнулся, глубоко затянулся папиросным дымом и ответил:
– По правде говоря, мне мало что о нем известно. Собственно, даже фамилия эта мне почти ничего не говорит. Хотя я догадываюсь, о ком идет речь. В девятнадцатом году мы пересеклись с ним здесь, в этом городе. Встреча, я бы сказал, получилась весьма тесной, но назвать ее радушной было бы преувеличением. Следы этого рандеву вы можете видеть на моей физиономии. Примерно то же самое запечатлено и на прочих участках моего тела. Пожалуй, будет излишним это демонстрировать, правда? Господа поверят мне на слово, не так ли?
– Господ здесь нет, – сухо сказал Черницкий. – Мы представляем власть рабочих и крестьян, и тебе это отлично известно. Говори по делу и без этих своих завитушек. При каких обстоятельствах ты встретился с Постновым?
– Господа или нет?.. Вы же сами говорите, что олицетворяете собой власть, то бишь господство. Ничего с этим поделать нельзя. Но оставим в стороне схоластику. Вы спрашиваете про мою встречу с этим, как его… с Постновым? Ну так слушайте, все равно мне уже не поймать жар-птицу. Вашими глазами, господа, смотрит на меня моя смерть, и этот взгляд ничего хорошего мне не предвещает, увы. Слишком я заигрался, чересчур долго тянул… Ну да ладно! В девятнадцатом году, в марте, конный отряд ротмистра Затаулина прорвал фронт и далеко углубился в тыл рабоче-крестьянской армии. Дошел до самого Веснянска. С точки зрения военной науки это был акт бессмысленный и безнадежный, но вряд ли ротмистр руководствовался в тот момент правилами стратегии. Я восхищался этим человеком за его отчаянность и презрение к любым условностям. Если бы вы знали, как он ненавидел эту самую вашу власть! Это было что-то мистическое, астральное. Когда ротмистр почувствовал, что фронт вот-вот покатится назад, он решил выкинуть фортель, так сказать, частного свойства. Вот чем был этот рейд на Веснянск. Я служил у Затаулина офицером по особым поручениям. Он благоволил мне. В каком-то смысле мы были одного поля ягода.
Наш отряд ворвался в город ночью. Гарнизон здесь был небольшой, не слишком обученный, но, надо признать, довольно стойкий. В Веснянске оказался и отряд чекистов, совсем небольшой, человек десять. Не стану врать, дрались, как черти. Но нас было много больше, и мы чувствовали себя мстителями, понимаете? Мы мстили за растоптанные знамена, за поруганных невест и жен, за вшей под офицерскими мундирами… Эх, да что там говорить! Вряд ли вас занимают наши тогдашние переживания. Одним словом, мы погуляли тогда всласть. Гарнизон сопротивлялся, но мы оттеснили его к монастырю и там перебили всех до одного. Подожгли казарму, здание ЧК, в так называемом городском совете организовали наш штаб. Потом ротмистр отдал приказ пройтись по дворам – выявить затаившихся большевиков. Надо сказать, у меня эта акция энтузиазма не вызвала. Люблю охоту на волков, но на крыс – нет, увольте. Одним словом, когда все закончилось, мы с ротмистром и еще с парочкой офицеров распивали в нашем штабе коньяк. Нет, пожалуй, это все-таки был скверный картофельный самогон, но почему бы не назвать его коньяком? Мы же чувствовали себя в тот момент так, будто взяли Москву. Представляете, господа, занимается серый рассвет, дует ледяной ветер, швыряя в лицо какую-то снежную кашу. Над разрушенной казармой мечется пламя, кровавые потеки на слежавшемся снегу. Повсюду трупы, трупы, трупы… А мы, победители, сидим в тепле и попиваем себе выдержанный коньяк. Чудесная картина! Не стоит метать в меня молнии, господа! Неужели вы не улавливаете иронии в моем повествовании? Да-да, все это существовало только в нашем воспаленном мозгу. Мы были все безумны тогда, опьянены кровью, свободой и вонючим первачом, которым можно заправлять бензобак в автомобиле. И вот в самый разгар праздника двое наших солдат приводят в штаб человека…
