Андрей Мягков - «Сивый мерин»
— Объ-яс-ня-ю. Очевидно, факир был настолько преувеличенного мнения о своих возможностях, что обязательный в таких случаях ритуал освобождения от одежд, хотя бы частичный, посчитал необязательным, вследствие чего довольно долго не мог понять, почему не случается то, что обычно происходит без особых хлопот и как бы само собой, с его-то опытом.
Она перевела дыхание, отпила глоток вина, брезгливо поморщилась.
— А когда все препятствия для свободы действий были устранены настолько, что и усилий-то никаких не требовалось, чихни только и вот она, цель достигнута — выяснилось, что факир не только пьян, но и спит. Сон, помнится, не был настолько глубоким, чтобы напрочь лишить его мужских проявлений при осязании обнажённой женской натуры. Но и сказать, что Морфей совсем не мешал ему выглядеть в глазах этой самой натуры на высоте положения, тоже было бы преувеличением. Поэтому я и сказала «неубедительно». Хотя, может быть, на самом-то деле в ту ночь так ничего и не случилось, а просто я желаемое приняла за действительное. Женщинам иногда свойственно желать, пусть это для вас и прозвучит неожиданно. Не знаю, врать не буду. Я и на суде повторю — не знаю. Не помню. Зато наутро — ооо-о!
Казалось, она получала истинное удовольствие от этих воспоминаний, и только неестественно белый цвет лица выдавал напряжение, с которым ей приходилось справляться.
— Утро, как известно, вечера мудренее. Утром отдохнувшая плоть требует нагрузки, а застоявшаяся кровь — выхода…
— Очевидно, я перед вами очень виноват. Даже несомненно виноват, если при каждой встрече вы меня унижаете. Только зачем? Мы ведь не на допросе. Более того — я прошу у вас помощи. Нет — нет. Вы свободны поступать, как считаете нужным. Самое простое: встать и уйти. Зачем так много слов?
Сева произнёс эти фразы так тихо и так невыразительно, что Катя невольно прислушалась. Бескровные её полуоткрытые губы замерли, недоговорённая фраза завяла, повиснув уродливым словом, лицо приняло некрасивую асимметричную форму.
Потный в красной косоворотке официант поставил перед ними два замысловато сложенных подгоревших омлета.
— Что ещё, клиенты?
«Клиенты», глядя в упор друг на друга, молчали.
— Я говорю — что ещё будем? Не понял, старики? Тогда я рисую цифры: два по двести сухого французского — 670, омлет фирменный, сложный, два раза — 620, булочки сырные с кунжутом… Водичку брали? Не бра-а-ли. Итого…
Он углубился в подсчёты. Мерин полез за бумажником.
— В столбик что ли считаешь? — Интонация у Кати получилась почти ласковая.
— Не врубился, мадам?
— А ты напрягись, «мосьё», тут всё просто. Не врубается он! Тысяча двести девяносто, я тебе без столбика скажу. Правильно? Да правильно, правильно, не сопи так громко. Три мои месячные стипендии. Теперь зачеркни свою писанинку, вытри потные руки и слушай внимательно. Берёшь эти две горелые блевотины, несёшь на кухню и угощаешь шеф-повара или мэтра своего. Телефон неотложки знаешь? Рот закрой. Знаешь? Запиши — понадобится обязательно. Вот это, — Катя ткнула в стоящие на столе бокалы мизинцем, — вот это синее, мутное, с мякотью — никогда больше вином не называй, тем более французским, если не хочешь международного скандала. А то ведь французы народ темпераментный, могут и просто морду набить. Потеряешь профессию. Булочки сырные вместе с кунжутом засунь себе в задницу. Сказала бы более определённо — в жопу, но боюсь оскорбить слух моего тонко чувствующего спутника. Ты всё понял, маленький? Успеха тебе.
Она поднялась, ленивым движением утянула вниз забравшуюся складками мини-юбку.
— Пойдём, Сева.
Официант заржал.
— Не слабо, в натуре. Ты мне потом напиши маляву эту, лады? Я выучу. — И обратился к Мерину уже без улыбки, как к существу разумному. — Ты её недотрахал, старик. Так нельзя. Им в такие минуты опасно на люди: звереют. Тысяча двести девяносто с тебя.
И, понизив голос, добавил.
— Хочешь, я д…бу? Не задолжаю.
Короткий, без замаха, сверху вниз удар пришёлся в ту часть лица, которую опытные боксёры оберегают с особой тщательностью во избежание нокаутов.
Официант, стараясь сохранить равновесие, шумно попятился, цепляя, опрокидывая столики, стягивая на себя скатерти с остатками еды и недопитыми бутылками.
Посетители повскакивали со своих мест, дамы отчаянно завизжали.
С любопытством наблюдавший за развитием событий метрдотель, выказав недюжинную реактивность, покинул своё укрытие и повис на Мерине.
— Остыли, остыли, всё, всё, всё, остыли, вы — гость, остыли, гость всегда прав, вот так, гостям мы рады, отдыхаем, все отдыхаем, всё-всё-всё, остыли…
Он, не переставая улыбаться и как заклинание повторять «остыли», животом оттеснял Мерина к выходу.
— Вы посмотрите, что он принёс! Посмотрите! Вы будете это есть? — Катя пыталась дотянуться тарелкой с омлетом до лица человека в красном смокинге. — Посмотрите — где тут «сложность»? В чём «сложность»? Горелые тухлые яйца — вот вся сложность! Понюхайте! Вы будете это есть?!
— Не буду, ни в коем случае, нет-нет, не буду и вам не позволю, ни-ни. Накажем, будьте уверены, так не пройдёт, накажем, рублём ответит, рублём, негодяй. Отойди отсюда, я сказал — отойди отсюда, — завизжал он вдруг и, повернувшись, вцепился в грудь не пришедшему ещё в себя официанту. — Отойди, я сказал! — И убедившись, что тому ещё далеко до осмысленных телодвижений, вернулся к Мерину.
— Ни копейки с вас. Ни цента! Ни-ни-ни! Вы — гость, гостям мы всегда рады. Ни цента! Вы, главное, заходите, будем рады. А его завтра же. Не беспокойтесь, завтра же… Обнаглели. Не уследишь. Сегодня же… Не беспокойтесь. Позвольте счётик. — Он ловким движением выдернул из меринских пальцев выписанный официантом счёт. — Кланяюсь и ждём, мы гостям всегда рады, ещё раз прощения просим, доброго вам здоровья, молодые люди, такие красивые молодые люди, сильные и такие горячие, не дело, давайте — шагайте, шагайте, не ровен час — милиция, кому это надо, давайте…
Ему наконец удалось вытолкать «дорогих гостей» на тротуар.
Какое-то время они шли молча. Потом Катя взяла Мерина под руку, прижалась грудью к его локтю, спросила вкрадчиво:
— Тебя что — учили драться?
— Да нет. Сам. Невелика наука.
— Не скажи, я бы так не смогла.
— А тебе зачем?
— Как? Не всегда же ты рядом? — И поскольку Сева молчал, она повторила вопрос. — Ведь не всегда?
— Не я — другой кто. Какая разница?
— Это точно. — Катя рассмеялась чуть громче, чем требовала ситуация. — Ну так что с задумкой твоей делать будем? Чем помогать? Каким местом? Не тяни, а то ведь я и вправду птица вольная — улечу — не поймать, обещаю.
— А я со своей стороны обещаю впредь не звонить и не обременять просьбами. Первый и последний раз.
Катя остановилась, высвободила руку, сказала одними губами, Мерину показалось, что половину слов он не расслышал.
— А вы, Всеволод Игоревич, «со своей стороны», — она особо выделила эти слова, — чудак на букву «м». Слыхали такое? На конкурсе чудаков первого места никогда не займёте. Потому что чудак.
Сотрудник уголовного розыска, возглавляющий следственную бригаду, повёл себя по меньшей мере странно: «Я муда-аа-а-ааак!» — заорал он вдруг благим матом, так что испуганные пешеходы как по команде, заинтригованные таким откровением, повернули головы в его сторону.
Катя же, стоявшая рядом, от неожиданности подпрыгнула и шарахнулась в сторону. Мерин счёл это удачным поводом ухватить её за плечи.
— Куда?! Я же ещё не рассказал о своей задумке. Поможешь? Задача непростая. Кроме тебя, клянусь, никому бы. Ну что — поможешь?
— Бедный уголовный розыск, с такими недоумками сотрудничать приходится. — Она вяло высвободилась из объятий.
Потом они долго сидели на бульваре. Со стороны — ни дать ни взять — любовная пара банально настраивает усыплённые долгой зимой инстинкты на весенний лад.
_____Дверь открыла хозяйка.
— Привет, Филя, очень рада тебя видеть, проходите, пожалуйста. — Она подставила Феликсу щёку. — Здравствуйте, Катя, если не ошибаюсь? У меня хорошая память на имена. Рада. Прошу. — Широким театральным жестом Светлана Нежина повела в сторону гостиной. Чёрные, гладко зачёсанные волосы удачно оттеняли белизну высокого лба. Припухлые веки узили и без того раскосые глаза. Утрированный макияж выдавал общую одутловатость лица.
— Сегодня, понятно, веселья не обещаю, но тем более рада. Спасибо, что зашли. Раздевайтесь. Соня вам поможет.
Пожилая со скорбными губами женщина в белом фартуке проворно захлопотала возле пришедших, поочерёдно стаскивая с них пальто.
— Давайте, давайте, я отнесу к себе, а то она обвалится, вон сколько навесили. Сегодня вас как никогда, идут и идут. Чем кормить? Вы голодные?
— Нет, нет, не беспокойтесь, — Феликс укоризненно глянул на спутницу: говорил ведь — поздно, надо было настаивать. — Мы сыты, ненадолго.
