Правила Мерджа - Остап Иванович Стужев
Васкес вздрогнул от неприятного чувства зарождающейся в его душе достоевщины. Давно, в университете, он, изучая русский язык, много читал русских классиков девятнадцатого века. Рассуждать о русской душе с позиции Достоевского считалось хорошим тоном и безусловно подчеркивало погружение в тему. Когда он был молод и только начинал две свои параллельные карьеры: одну – публичную, служащего министерства, и вторую – тайную, двойного агента, – его уверенность в торжестве справедливости, награждающей за преданность и усердный труд, была непоколебима. С тех пор прошло много лет, и Васкес чувствовал себя опустошенным. Нет, он не хотел бы вести другой образ жизни. Оргии и разврат, сопутствующим праздности, не прельщали его ничуть. Аурелио Васкес ждал большого дела, и вот оно, похоже, нашло его, просто награду он хотел получить не из рук властей, а назначить ее себе сам.
Долорес, вернувшаяся с двумя пакетами провизии, запасаемой ею перед праздниками, вихрем пролетела по всем комнатам. Она говорила без умолку, и остановить ее даже не следовало пытаться. Васкес узнал, что выигрышный номер 79.250 был продан в разных провинциях, и в том числе в Мадриде, и теперь бедности счастливчиков придет конец. Кроме этого, банк, в котором у Долорес был счет, категорически отказывается реструктурировать ее ипотеку, и квартиру, купленную ею восемь лет назад, выставят на торги. Васкес тогда помог сестре, отдав почти все свои сбережения на первый взнос. Сейчас недвижимость упала в цене и, скорее всего, банк не сможет продать квартиру даже за половину от цены покупки, а значит, Долорес лишится квартиры, всех уже уплаченных денег и останется еще должна около пятидесяти тысяч евро. Такая вот арифметика свободы и демократии, наступившей в Испании после смерти генерала Франко. Васкес перешел в гостиную и терпеливо слушал, как сестра с матерью обсуждают растущие цены на все, от чего ты не можешь отказаться.
– Entonces, querido, veo que estás aburrido con tu hermana I tu pobre madre[66], – сказала Долорес, наконец обратив на него внимание. – Venga, vamos te muestro tu nueva habitación, seguro que te va a gustar[67].
– ¡Qué va! Qué cosas tienes, no me aburro, solo estoy relajado eso es todo. Por cierto, me dijiste que había en-contrado algo que puede ser muy interesante. ¿Es eso verdad?[68] – сказал он и замер, боясь, что подтвердятся его предчувствия и все это окажется простым вымыслом, передаваемым полунамеками от деда к отцу просто для создания какой-то ауры секретности и значимости.
– No lo sé[69]. – Долорес встала, пожимая плечами, и, сняв с верхней полки шифоньера тоненькую коричневую папку, протянула ее брату. – Prefiero no meter las narices en los secretos ajenos más bien en secretos del Estado Mayor[70], – промолвила она с многозначительными интонациями, так любимыми простыми людьми, когда они расписываются в своей импотенции.
Внутри картонной обложки был всего один листок пожелтевшей от времени бумаги. Первое, что заметил Васкес, была подпись самого Франко в верхнем левом углу под написанной им же самим резолюцией. У него невольно задрожали руки: такая бумага могла оказаться у него в доме, а не в секретном архиве, только криминальным путем. Сосредоточившись, он стал внимательно читать напечатанный на старой машинке текст. Это была записка, составленная Хосе Карлосом Васкесом, то есть его родным дедом, на имя начальника тайной полиции, и уже с его комментариями переданная для окончательного решения по этому вопросу главе государства. Дочитав, Васкес закрыл папку и, откинувшись на спинку кресла, подумал о том, что его час пробил и его будущее зависит от того, какие решения он примет сегодня.
* * *Наташа просидела за столом, глядя невидящими глазами в экран компьютера, три часа и поняла, что доклад, который она пообещала отредактировать для выступления своему шефу, если так можно назвать молодую женщину примерно ее же возраста, лучше отложить. Наджат Лутаева руководила их департаментом всего два года и не сильно разбиралась в истории вопроса. Кольцова была незаменима для нее в подготовке материалов на французском языке. Это был их маленький секрет. Наташа писала выступление на французском, а в подстрочнике давала фонетику на кириллице. У них уходила еще пара дней на корректировку произношения, и аудитория всегда тепло принимала такой формат доклада, тем более что на русском молодая руководительница старалась не разговаривать. До ассамблеи оставалось еще три недели, и deadline[71] еще не наступил. Кольцова выключила процессор, побросав в сумочку ключи от машины, бумажник и телефон, вышла из офиса и, спустившись в паркинг, завела «Порше». Она не имела четкого плана, единственное, в чем она была уверена на сто с лишним процентов, это, во-первых, что ей неинтересно писать пустые доклады ни о чем, по крайней мере сегодня, а во-вторых, она не сможет оставаться под одной крышей с Виленом, наверное, уже никогда. В довершение всего у нее перед глазами стоял этот успешный, самодовольный субъект, когда-то бывший ее любимым, о котором она не забывала ни на один день и вспоминая которого пролила немало соленых слез. Как так получилось, что отец оказался сегодня у нее в доме вместе с ним? Было видно с первого взгляда, что их связывают очень серьезные дела. Сейчас, сидя в машине в слабоосвещенном паркинге, она даже почувствовала какую-то ревность – то ли к отцу, то ли к Роме из-за их таких близких отношений.
Сжав до
