Станислав Родионов - Долгое дело
– Я думаю, что влюбленные имеют право ничего не видеть и не слышать.
– Такого права нет ни у кого, – резковато сказал Рябинин. Он и не хотел говорить о счастье.
– Как дело Калязиной?
Теперь и Беспалов не захотел говорить о счастье; теперь, но через день-другой где-нибудь в коридоре или столовой неожиданно озадачит выношенным ответом.
– Вызвал ее для опознания и очных ставок. И дело закончу.
Видимо, последнюю фразу "И дело закончу" он сказал неуверенно, без точки, поэтому прокурор ждал еще слов, окончательных. Рябинин сдернул, как сдул, бумагу с колен и положил перед Беспаловым – красивый бланк с четким и стройно расположенным текстом:
– Вот такое письмо...
Прокурор читал долго, медленно, возвращаясь к началу текста.
– Действительно... все это? – наконец спросил он.
– Впервые слышу.
– Неужели ученые полагают, что какие-либо способности могут освободить от уголовного наказания?
– Я думаю о другом... Что за этим?
С л е д о в а т е л ю п р о к у р а т у р ы. В последнее время Лаборатория психологии изучает уникальные качества психики Аделаиды Сергеевны Калязиной. У нее обнаружены кожно-оптические способности и телепатические феномены, которые она демонстрировала в присутствии психологов, физиологов, психиатров и физиков. Поскольку ее способности представляют исключительный интерес для научной разработки вопроса о телепатии и подобных явлениях, просим не привлекать ее к уголовной ответственности. Кроме того, действия Калязиной были вызваны скорее всего не злым умыслом, а редкими свойствами ее психики...
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Брякнул-таки. Да и не то, что хотел сказать. Не люблю счастливых... Ведь кощунство. А вернее было бы так: счастливый человек мне неинтересен. Почему же? Счастье держится, как правило, на каких-то общих для всех кирпичиках: здоровье, материальный достаток, интересная работа, образование, семья... Идеалы счастья придумывают люди, и эти идеалы похожи, как в квартирах телевизоры. Поэтому счастливый человек теряет индивидуальность – все счастливые похожи. Несчастные же самобытны, потому что... Потому что идеалы мы придумываем сами, несчастья нам придумывает жизнь, а она – большая искусница.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Жизнь моего Короля, как сами понимаете, могла кончиться только казенным домом. Через три года она и кончилась. Почему-то в памяти осталось не его лицо, не наша совместная жизнь и даже не суд, а обыск: милиционер выносит из квартиры два ведра мелочи, которую Король приносил из церкви, – ассигнаций от карточных игр ему не хватало, и он еще поторговывал крестиками.
Отбыл он в далекие места. Денек я поплакала. А он прислал два письма: одно слезливое, второе нецензурное. И все. Ноль эмоций. А ведь любил... Как-то я сказала о миллионерше, принимавшей молочные ванны. И что? Грузчик из магазина притаскивает два бидона молока, и Король выливает их в ванну...
Осталась я одна. Ваши коллеги меня не тронули. На суде я проходила свидетельницей. Да и что я знала? Верите ли, только на суде и услышала его настоящую фамилию – Головатюк.
И з г а з е т ы (корреспондент В.Холстянникова). Случается, что в квартире гаснет свет, темно, неудобно, гости переговариваются вполголоса. Но вот электрик что-то там соединил – и вспыхнуло радостное солнце. Такое ощущение возникло у всех присутствующих в Лаборатории психологии, когда вошла Аделаида Сергеевна Калязина: статная, строгая, красивая, в темном костюме. Она что-то сказала – не важно, что – и всех обдало странной и нервной энергией. В этой женщине скрыта тайна, я бы сказала, тайна всех тайн, потому что ее тайна лежит за границей нашего понимания. И мы, журналисты, к ней не готовы – не готовы ее понять и тем более донести до масс. Мы привыкли считать тонны стали, метры жилой площади, пуды хлеба. Но мы не знаем, что писать о таком явлении, как телепатия...
Примером этому служит наша корреспонденция о якобы мошенничестве Калязиной, когда она просила у прохожих деньги. Как выяснилось, она проводила социологический опыт, не содержащий состава преступления. Скорее всего и другие "криминалы" не являются уголовными, в чем без сомнения разберутся следственные органы.
Способности Калязиной – есть редчайший феномен, который надо беречь для науки...
В душном и огромном зале негде было упасть яблоку. Притушенные бра, казалось, не горели, а сочились тончайшей жемчужной пылью, оседавшей на лица напряженной бледностью. Яркий свет горел только в глубине сцены, обдавая задник малиновым пожаром. На этом закате чернели насупленные фигуры – за столом молча сидело человек десять: врач, невропатолог, физик, психолог, кибернетик, философ... Вдоль стола бесшумно двигался худой безвозрастный мужчина в темном костюме, ведущий эту встречу. А на краю сцены...
На краю сцены в длинном черном платье, с бескровным, каким-то прозрачным лицом стояла Аделаида Сергеевна Калязина и одержимо пронизывала зал взглядом угольных глаз.
Петельников и Рябинин переглянулись.
– Часы, – негромко, но слышимо всем сказала она.
– Правильно, – отозвался голос из публики.
Зал сдержанно вздохнул. Кто-то захлопал, но звук ладоней вспугнутым воробьем исчез под негоревшей люстрой. И стало еще тише.
– Кто следующий? – глухо спросил ведущий.
– Разрешите мне.
Молодой человек, наверное студент, неуклюже подошел. Ведущий скользнул по сцене длинными шагами на согнутых ногах, как прошелся старомодным танго. Откуда-то из рукава он выдернул черную повязку и завязал Калязиной глаза. Студент протянул свой предмет – зачетную книжку. Ведущий взял, усмехнулся и поднял ее над головой, показывая комиссии и публике. Спрятав зачетку в ящик, темневший на краю стола, он подошел к Калязиной и снял повязку – как Вию поднял веки.
Калязина вздохнула и безумно оглядела зал. Длинный и лохматый студент, похожий на гигантского цыпленка, приготовился. Она искала его, как тот самый Вий, и не могла найти, хотя он стоял перед сценой, перед ней. И вдруг наткнулась, увидела и вонзилась исступленным взглядом. Студент набычился, заметно бледнея. Калязина все смотрела и смотрела, а студент бледнел и бледнел от какого-то тайного напряжения.
– Зачем вы стараетесь думать о другом, а не о спрятанном предмете? опять тихо и опять слышимо спросила она.
Студент не ответил, залившись предавшей его краской.
– Теперь кто-то очень сильно думает и мне мешает, – сказала Калязина, отчего на зал легла уже больничная тишина.
– Не ты? – шепнул Петельников.
Рябинин вообще ни о чем не думал. Он смотрел во все глаза и во все очки, не понимая, где он, – сидит на эстрадном концерте или видит научный эксперимент. Комиссия из насупленных ученых, как при экспертизе. Артистичная Калязина, танцующий конферансье и заинтригованная публика, как на веселом представлении.
Калязина вдруг бросила студента и воззрилась в потолок:
– Что-то прямоугольное... Книга... Нет, маленькая... Маленькая книга...
Теперь уже откровенные аплодисменты взлетели туда же, за ее взглядом, к потолку. Она устало бросила руки вдоль тела. Тонкая, напряженная улыбка задевала ее губы и тут же сурово исчезала.
Севший было студент неожиданно поднялся и сказал звонким, подобающим гигантскому цыпленку голосом:
– А я о зачетке не думал.
– Это вам так кажется, – снисходительно парировал ведущий.
– Я думал о другом.
– Вы думали о том, как бы не думать о зачетке...
Публика засмеялась: Калязину она побаивалась, ведущего – любила.
– Студент прав, – вдруг сказала Калязина. – Он думал о другом, поэтому я была вынуждена обратиться к мыслям его соседки. Вы думали о зачетной книжке?
– Да. – Девушка испуганно залилась румянцем.
И опять защелкали аплодисменты. Члены комиссии что-то писали, перешептываясь и обмениваясь бумажками. Ведущий прошелся по сцене своим танцевальным шагом. Но студент, этот гигантский цыпленок и по-цыплячьи неугомонный, вновь поднялся и занудным голосом спросил:
– Возможно ли чтение мыслей в том случае, если загаданный предмет будет показываться без индуктора?
– Индуктор – это Калязина, – опять шепнул инспектор.
– Молодой человек, повязка из черной и плотной ткани...
– Возможно, – перебила Калязина. – В следующем сеансе я буду сублимировать именно так.
Обескураженный студент наконец-то растворился в публике.
– Продолжаем сеанс, – оповестил бодрый ведущий.
Рябинин осмотрелся. По рядам бегали какие-то странные нервные завихрения. В зале сидели какие-то странные люди, хотя он знал, что тут собралась главным образом интеллигенция. На ученых докладах эти люди наверняка выглядели не так – сосредоточенно, познающе... На концертах у этих людей определенно были иные лица, ждущие чистой радости. Почему же здесь они стянуты каким-то греховным любопытством? Но такие лица он где-то видел.
