Людмила Бояджиева - Золотая рыбка
В такие моменты Полину поднимала над землей неведомая сила — она словно летела, переполненная ощущением своего дара.
Раз в неделю Дина получала на почте конверт с письмом из города Тольятти, в котором никогда не была. Ее подруга сообщала новости, перечисляла общих знакомых. Полину интересовала некая Галя — под этим именем в сообщениях Рассада фигурировал Глеб. Однажды в июне она прочла среди прочих сплетен: «Галке повезло, она снова выкрутилась. Правда, пока дома не живет и от родителей прячется. Поделом — не за чем в сомнительные истории ввязываться. Я думаю, тебе с ней отношения поддерживать нечего. А то и тебя втянет…». Стало ясно, что дядя Кира узнал нечто, компрометирующее Глеба, и советует не мучать себя лирическими воспоминаниями. Да разве это возможно?
По городу бродили путешественники. Те, что помоложе, ходили в обнимку, даже если рядом бежал малыш. А студенческие группы излучали флюиды здоровой чувственности. Они сидели на бортах фонтанов, валялись в траве сквериков, целовались, курили одну сигарету, брызгались, кидались камешками и вишнями, визжали, заигрывали, словно молодые зверьки.
У Евы с Вашеком обнаружился прилив эмоций. Они то ссорились, то мирились, и тогда Полине приходилось чуть не до утра слоняться по ночному городу.
— Это в последний раз, — клялась Ева. — Вашек ищет квартиру. Хочет, чтобы мы жили вместе.
Полина не боялась ночных прогулок. У неё вообще страхи приобрели капризную непредсказуемость. Иногда в пустом переулке, слыша шаги за спиной, она удивлялась собственному спокойствию. И верно, её обгонял безобидный господин, прогуливающий собачку, или прижавшиеся друг к другу влюбленные. А порой сердце замирало от леденящего ужаса в совершенно мирной ситуации, словно от какого-то человека или предмета веяло потусторонним холодом.
В одну из вынужденных прогулок Полина решила отсидеться в сквере и немного вздремнуть. Путешествия по незнакомому городу перестали манить острой новизной. Давали о себе знать усталость и нервное напряжение. Она специально прихватила толстую стеганую нейлоновую куртку, которую купила на первые заработанные деньги. Это была необходимая вещь для её образа жизни легкая, теплая, незаметная. Можно и укрыться и под голову засунуть, а если нацепить на себя поверх тенниски и джинсов, то исчезают последние капли женской привлекательности. К такому чучелу вряд ли кто-то вздумает приставать.
Изредка заглядывая в зеркало, Полина обнаруживала явные признаки раздвоения личности: с одной стороны она удовлетворенно отмечало беспорядочно отросшие волосы, поблекшее, мрачное лицо, начисто лишенное не дающей всем покоя сексапильности. С другой же стороны, ей хотелось быть яркой, привлекательной, беззаботной. Хотелось нравиться, нет, не просто нравиться — вызывать влюбленность. Хотя бы иногда сорвать противную маску и явить миру свою подлинную, экзотическим цветком распустившуюся сущность.
Сидя на скамейке в ночном сквере, Полина набросила на плечи куртку, подняла воротник и закрыла глаза. Сквозь редкие деревья доносилась музыка из мерцавших яркими огнями кафе, дискотек, за спиной проносились машины, развозящие по домам загулявших влюбленных. Жизнь проходила, проходила кое-как, на задворках больших чувств, важных событий. И не было рядом ни единого человека, который мог хотя бы нежно погладить по голове и шепнуть: «Все будет хорошо, Поленька». Острое одиночество, ощущение своей ненужности больно сжало грудь, в носу защекотало. Полина поняла, что никогда уже не всплакнет на груди отца, зная, что он поможет, вытащит её из мрака своими сильными, заботливыми руками. И не будет Глеба — посланного свыше в качестве незаслуженного подарка. Что за гнусность — подарить и отобрать. Приласкать и нанести удар под дых. Капризы судьбы. Несправедливая, непонятная жестокость… Она зашмыгала носом, жалея себя и погибшие надежды.
— Возьмите, я ещё не открывал пачку. — В круге бледного света от невысокого фонаря стоял поджарый мужчина. В его руке белел запечатанный пакетик бумажных носовых платков. — Мне вообще не нужно. Прихватил в универсаме вместо сдачи. — Он говорил по-немецки как иностранец, очень понятно и просто. — Меня зовут Вилли. Вильям Уорк. А вы Дина. Кажется, русская?
Полина выпрямилась, запахивая куртку, и в недоумении разглядывала мужчину. Странное чувство — на границе реальности и воображения. Она видела его раньше. Но где? Вероятно, это был сон, в котором образ отца и Глеба слились, обволакивая любовью, заботой, надежной силой. А может, это гипноз эффектной, мужественной внешности?
— Позвольте мне присесть?
Полина кивнула, мужчина сел рядом. От него исходил запах Ласточкина табака и коньяка. А ещё — немного от кожаной куртки, потертой, стильной, с блестящими кнопками, крючками и молниями. Худое лицо под шапкой почти седых, чуть вьющихся волос пересекали крупные, скульптурные морщины. Тонкий орлиный нос, глубоко посаженные насмешливые глаза. Такие лица с определением «неординарная внешность» ищут в толпе агенты киностудий. На экране они символизируют суровую мужественность, богатство внутреннего мира и глубину чувств. То, что надо одинокой девочке.
Полина взяла пакет, достала бумажную салфетку и высморкалась.
— Мы знакомы? Откуда вам известно мое имя? Не деликатничайте, я не боюсь ночных искателей приключений и даже агентов ЦРУ.
— Зря. Статистика здесь не из лучших. «Живодер» снова отличился в прошлую среду.
— Знаю, знаю. Видела по телевизору. Не люблю кошмары. Так вы из полиции?
— Тепло.
— У меня какие-то сложности с документами?
— Холодно… Хм… Не стану интриговать, вы устали и хотите спать. У Евы опять свидание? Нет, нет! Не уходите, я не шантажист. Сейчас все объясню. — Вилли достал сигареты и протянул Полине.
— Не курю.
— Похвально. — Он щелкнул зажигалкой и затянулся. — Вы работаете в «Аисте», вероятно, недавно. Я не местный, но заметил, что обслуживающая меня девушка далеко не ас в профессии официантки. Вы даже не посмотрели на меня и забыли про чаевые.
Полина прищурилась:
— Не думаю, что вас можно не заметить. Для полицейского у вас слишком запоминающаяся внешность.
— Скорее, я журналист. Вернее, социолог. Занимаюсь проблемами эмигрантов из Союза и Восточной Европы. Брал интервью у ваших коллег, поэтому знаю о Еве и Вашеке… Меня интересуют психологические аспекты ассимиляции в чужой среде. Мне показалось, вы из хорошей семьи и образованы.
— Достаточно, чтобы запомнить пятьдесят сортов пива и научитьтся драить туалеты с первой попытки.
— Выходит, на родине было лучше? — Вилли хитро заглянул в её лицо. Она сидела нахохлившись, давая понять, что не расположена к откровенности.
— Вы полагаете, на этот вопрос можно ответить, пользуясь вашей социологической методой: «да», «нет», «затрудняюсь ответить». Нужное подчеркнуть.
— Нет, конечно. Я пытаюсь расположить вас к себе. А потом вытянуть личные секреты.
— Своеобразный научный интерес. — Полина поднялась. — Думаю, моя комната уже свободна. Простите, страшно хочется спать.
Вилли тоже поднялся и бросил окурок в урну.
— Будем считать, что меня постигла неудача… Но вы позволите проводить вас до пансиона? Я знаю, он находится за тем углом.
Шли молча, заглядывая в незашторенные окна. Здесь не опасались взглядов с улицы и спокойно жили под обстрелом чужих глаз. Впрочем, в это время ночи добропорядочные немцы уже видели третий сон. Лишь немногие, вернувшись с поздней работы или из ресторана, ещё возились на кухне или в спальне.
— Вас удивляет манера жить на виду? — Понял Вилли. — Просто они знают, что никто не станет заглядывать в чужое окно. У русских наоборот — там могут бросить камень или даже выстрелить.
— Вы хорошо изучили национальную психологию. Вероятно, тоже из «восточных»?
— Я англичанин. У нас никто ничего не выставляет напоказ. Особенно скрываются от посторонних взглядов те, кому нечего прятать. Преклонение перед условностями. Чем меньше оснований для церемоний, тем больше изобретательности.
— Спасибо. — Полина остановилась у подъезда пансиона. — Желаю удачи. Надеюсь, такие зануды, как я, попадаются не слишком часто.
— Удачи! — Отсалютовал Вилли.
Через пару дней Полина увидела его за угловым столиком в своем ресторанчике. Увидела сразу, через головы других посетителей, занимавших в этот обеденный час почти все места. Так бывает, — почувствуешь чей-то взгляд, и обернешься. Вцепившись в тяжелый поднос с кружками, Полина приглушила внезапную тревогу. Почему он опять пришел? Отчего знает про Полину слишком много для журналиста?
Она ни на секунду не обольщалась по поводу собственной женской привлекательности. Весь город забит молоденькими, яркими искательницами приключений. Полина же выглядела как мать-одиночка, содержавшая дюжину ребятишек непосильным трудом. А если за «журналистом» Вилли тянется московский след?
