Диана Бош - Забытый грех
– Ты меня не понимаешь.
– Наверное. Да, пока не забыл: у меня есть к тебе просьба. Не откажешь?
– А ты не попросишь меня спрыгнуть с горы? – осторожно поинтересовалась Александра.
– Попрошу, но позже, – с готовностью откликнулся Лямзин. – И только вместе со мной и на дельтаплане.
– Тогда согласна, – она засмеялась.
– Вот и хорошо.
Он положил трубку и долго после этого не мог избавиться от тревожных мыслей. Ему казалось, что он делает все не так, как надо. И оттого он метался по квартире, как запертый в клетке лев, пытаясь успокоить свою мучающуюся совесть. Но она все зудела и зудела.
Есть такое понятие в психологии розыскной работы, называется оно «момент истины». Это когда задержанный человек под тяжестью предъявленных ему обвинений и под воздействием большого эмоционального накала начинает давать свидетельские показания против себя. Тогда полностью открывается правда, видны мотивы и способы совершения преступления. Это высший пилотаж – добиться момента истины и получить быстрые и добровольные признания преступника. Лямзин был уверен, что присутствие Александры, которая убийце не безразлична, заставит его остановиться, не наделать кучу ошибок и не усугубить этим свое положение. Лямзин не сомневался: риск для Александры сведен практически к нулю.
Эдуарду казалось, что у него должно получиться, и все-таки некоторые моменты не давали ему покоя. Прежде всего, как отнесется Александра к тому, что ее, по сути, используют вслепую? Не станет ли это для нее неприятным сюрпризом?
Наконец он успокоил себя тем, что все объяснит ей после операции и постарается убедить, – иначе было нельзя. Александра – умная женщина, она не может не понять.
Лямзин расстелил постель, улегся, но тут же вскочил. Он поспешно сел за стол и достал схему, которую чертил раньше. В ней были кое-какие неточности, которые требовалось исправить.
Испортив ее, он в сердцах смял весь лист. Затем принялся чертить заново, попутно добавив новых персонажей. Сначала он нарисовал три кружка, поставив в них имена – Аффан, Азур и Игорь Нолицкий. Их пути когда-то пересекались – и Аффан и Азур задерживались однажды по подозрению в совершении преступления, и именно Нолицкий вел то дело. Поэтому их можно было связать друг с другом. Юсуф же стоял особняком, в стороне. Не имелось никаких свидетельств того, что с кем-либо из всей троицы он сталкивался при жизни. Лямзин нарисовал еще два кружка, в один вписал имя Юсуф, во втором поставил букву В, обозначив так судью Васечкина. В центр он поместил кружок, озаглавленный буквой Икс.
Постепенно схема обросла стрелками и крестиками. Лямзин мелким почерком писал над линиями подробности, относящиеся к тому или иному действию или человеку. И только к символу, изображающему Юру-Юсуфа, не протянулась ни одна черта. Он выпадал из общего круга жертв, Лямзин не мог найти логического объяснения тому, как Юсуф попал в эту компанию, и это ломало всю вырисовывающуюся версию.
Он опять смял лист, собираясь выбросить его в корзину, но вдруг в последний момент передумал. Тщательно разгладив бумагу на столе ладонями, Лямзин всмотрелся в нее и, схватив ручку, одним росчерком соединил всех четверых с центральным Иксом. Вслед за этим жирно провел черту от Икса к Юре-Юсуфу и подписал: «Проверить место рождения!»
– Да, это так, – пробормотал он, – как же я раньше не догадался.
Оставив все на столе, он выключил свет и лег спать. В этот раз вопреки обыкновению он спал крепко и так глубоко, что утром едва не опоздал на работу.
Глава 22
Просьба
Шел отвратительный косой, порывами, снег с дождем. Александра выскочила из автомобиля и, зябко кутаясь в белое короткое полупальто, побежала к магазину. Задержалась на пороге, стряхивая капли воды с зонтика и невольно прислушиваясь к доносившемуся до нее разговору:
– Я ей говорю: Рая, пойдем же скорее домой! А она хохочет, прыгает вокруг меня, как молодой козленок. И духан от нее такой спиртной. Я к другим детям, а от них тоже вином разит. И все шальные, пьяные. Вот что делать, идти к преподавателям говорить? Школу-то воскресную бросать не хочется.
Александра вошла в торговый зал, и навстречу ей вскочил со своего места Матвей. Говоривший оказался его другом, смешным неуклюжим очкариком лет сорока.
– Простите, что невольно подслушала. Не поясните мне, о чем шла речь, о какой школе?
– Так в воскресную при церкви ходит моя дочка. Забираю ее после занятий, а им бабушка по огромному ломтю хлеба дает с вином. Некоторым детям – даже по два. Вот как на это реагировать?
– Я бы вам посоветовала отщипнуть кусочек, а остальное положить обратно, – подала голос Мария, которая регулярно посещала церковь и знала о ней все.
– Соглашусь, – кивнула Александра. – И, конечно, надо понаблюдать. Почему бы вам не попроситься присутствовать на занятиях?
– Я с прошлого года все это наблюдаю, правда, в церковь не захожу. Не люблю я это, не воцерковленный я. Но от воскресной школы сплошное недоумение, ничего не понимаю. Забираю в это воскресенье дочь, а она мне и говорит: «Очень мне, папа, хлеб с вином нравится, и другим девочкам – тоже». И смеется, смеется… Ну вот ни дать ни взять – пьяное дитя.
– Я не поняла, вас что, в церковь не пускают?! Почему не хотите узнать, как с вашей дочерью занимаются? Вы должны быть в курсе, как ведется преподавание, – настаивала Александра, а раскрасневшаяся от возмущения Мария даже выскочила в зал, оставив свое место кассира.
– Почему не пускают? Пускают. Я ж говорю: сам туда не хожу. Не нравится мне. Отвожу девочку к пяти вчера, а в полвосьмого забираю. Мы так с женой решили. Хотим познакомить дочку с основами православия, но сами-то мы неверующие люди.
– Знаете, меня это озадачивает, – сказала Мария. – Потому что в отличие от вас я в церкви иногда бываю. Понимаете, православие – это религия воздержания, и все, что сверх меры, меня лично настораживает. Вино и хлеб ведь не для насыщения едят, это нечто духовное. Но я бы для начала сама с ребенком на занятия пошла и посмотрела на все своими глазами. Поговорила бы со священником обязательно. Ребенок ведь мог что-то не так понять, или бабушка сердобольная слишком щедро и без ведома святого отца ребяток угостить решила.
– Нет, я не пойду, – упрямо мотнул головой очкарик. – Я ей скажу, чтоб только кусочек отщипывала, а все не ела.
– Вот весь ты в этом, – не выдержал Матвей. – Для собственного ребенка тебе трудно задницу от стула оторвать. Иди в церковь и не рассуждай, мыслитель хренов!
– Не могу не согласиться с Матвеем, – подала голос Александра. – Самое странное для меня, что вы забили тревогу только сейчас, когда все это, по вашим же словам, еще с прошлого года тянется. Извините, мне нужно идти.
Она ушла, чувствуя, как кровь приливает к щекам от возмущения.
«Бред какой-то, – прошептала она, – ради собственной дочери не может один раз в церковь сходить. Горе-родитель, видимо, из тех, кто ждет, что его отпрыска кто-то другой воспитает. Вот уж воистину прав был Бертран Рассел: «Некоторые люди скорее умрут, чем начнут думать. Обычно им это удается».
Спустя два часа позвонил Лямзин. Он был странно взволнован и возбужден. Говорил путано и поспешно, и из его объяснений Александра толком ничего не поняла. Единственное, что было совершенно ясно, – он сейчас заедет за ней. Она наскоро собралась, окинула себя критическим взглядом в зеркале и осталась не слишком довольна. Всю последнюю неделю близнецы усиленно бойкотировали школу, то сказываясь смертельно больными, то заявляя, что первый урок проспали, а ко второму идти нет смысла. Если же Александра все-таки стаскивала их с кроватей, то каждый раз повторялась одна и та же история: Митя запирался в туалете, Алиса в ванной, потом они быстро, пока не видела раздраженная Александра, менялись местами и сидели там, невзирая ни на какие сетования и ее возмущение. В результате, естественно, опаздывали. Как вариант использовалась еще одна схема. Пока Александра собиралась на работу, Алиса с бешеной скоростью размалевывала лицо, нанося самый агрессивный макияж, который больше похож на боевую раскраску индейцев мумба-юмба. Естественно, Александра приходила в ярость и гнала Алису умываться. Митя же, пока девочка умывалась, терпеливо ее ждал, заявляя, что без сестры в школу не пойдет. В итоге оба опаздывали и опять оставались дома.
Александра понимала, что проигрывает своим подросткам по всем фронтам, и совершенно не знала, чем себе помочь. Единственное, что срабатывало, – это угроза отправить их к бабушке. И Митя и Алиса прекрасно знали, что тогда они будут «ходить строем», «кричать речевки» и «драить палубу» по первому ее приказу. Маму Александры дети побаивались, и потому на какое-то время в доме воцарялся покой. Но вскоре все плавно сходило на нет, и Александра опять в ужасе хваталась за голову.
Едва сев в машину, она плаксиво шмыгнула носом и горестно сообщила:
