Евгения и Антон Грановские - Дневник тайных пророчеств
«Посмотрим, - подумал, мрачно сдвинув брови, Блюмкин. - Посмотрим, как ты запоешь, когда тебе в рот сунут ствол пистолета. Я с тебя собью спесь, офицерская сволочь! Встанешь на колени и станешь умолять о пощаде. Как все!»
Блюмкин швырнул папиросу в лужу, яростно сплюнул под ноги, повернул голову и грубо подозвал к себе двух бойцов с винтовками, которые все это время растерянно топтались под козырьком кафе.
4
- Ну, как? - поинтересовался Блюмкин у следователя Якобсона, высокого лысого мужчины в круглых очках и с тонкой полоской седых усов над такой же тонкой губой. Следователь устало вздохнул:
- Никак.
- То есть? - резко спросил Блюмкин. - Он не признается?
Якобсон достал платок и вытер потную лысину.
- Признается, - глухо сказал он. - В монархических взглядах. В проповеди религиозного идеализма. Да он этого никогда и не скрывал.
- Так в чем же дело? - нахмурился Блюмкин. - Обвинение доказано. Значит, можно выносить приговор.
- Да, но Гумилев отрицает свое участие в заговоре и не называет имен соучастников, - разочарованно проговорил Якобсон. - Да и Таганцев не сказал ничего конкретно. В его показаниях говорится о людях, разделяющих его взгляды. Но ничего не говорится о заговоре.
- Чепуха, - дернул губой Блюмкин. - Я читал показания Таганцева. Их вполне достаточно, чтобы поставить к стенке полторы сотни офицериков.
- Да, но Гумилев…
- И Гумилева тоже! - рявкнул Блюмкин. - А если нет - значит, нужно дожимать! Какие средства воздействия применяли?
- Разные, - ответил следователь, лысина которого снова покрылась испариной.
- Физические? - деловито осведомился Блюмкин.
- И физические в том числе, - кивнул следователь. - Однако в данном случае физические средства не срабатывают совершенно. Этот сукин сын ничего не боится. Абсолютно ничего. Как будто считает себя бессмертным.
На щеках Блюмкина проступили розовые пятна.
- Что ж, - сказал он, - значит, нужно заканчивать дело.
- Каким образом? - тихо спросил Якобсон.
- Что значит «каким образом»? - прорычал Блюмкин. - Мне вас учить?
- Я, собственно, только хотел выяснить…
- Вы уже все выяснили, товарищ Якобсон. У меня есть прямые указания сверху. Завершайте дело!
Следователь, однако, все еще смотрел на Блюмкина с сомнением.
- Что еще? - раздраженно спросил Блюмкин.
- Хотелось бы получить не только устный приказ, но и письменное подтверждение.
Брови Блюмкина взлетели вверх:
- Это еще зачем?
- Николай Гумилев - личность в столицах известная, - осторожно заговорил следователь Якобсон. - Он - председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. Если мы вынесем расстрельный приговор, могут случиться… неприятности.
Блюмкин тяжело задышал. Он был в бешенстве. Заметив это, следователь слегка попятился назад и как бы невзначай положил руку на кобуру. Видя его маневр, Блюмкин усмехнулся. «Ах ты, свиная отрыжка, - с ненавистью и презрением подумал он. - Если бы я хотел тебя пристрелить, тебе бы даже пулемет не помог!»
- Что-то я не пойму, - хрипло проговорил Блюмкин, - про какие неприятности ты мне толкуешь?
Якобсон отвел глаза и тихо проговорил:
- Вчера вечером мне звонил Луначарский. Убеждал, что арест Гумилева - ошибка. Требовал отпустить поэта под его ответственность. Сказал, что выражает не только свое мнение, но и мнение Максима Горького.
- Та-ак, - протянул Блюмкин. - И ты теперь думаешь: раз вожак затявкал, значит, и вся свора подхватит?
Следователь пожал плечами, по-прежнему не глядя в глаза Блюмкину.
- Слушай меня внимательно, Якобсон, - холодно проговорил Блюмкин. - Нужное распоряжение я тебе предоставлю. Но как только ты его получишь - сразу закрывай дело. Без промедления, понял?
- Если бумага будет…
- Будет! Но чтобы от вынесения приговора до его исполнения прошло не больше двух дней. Вы меня поняли, товарищ Якобсон?
- Понял.
- Можете идти!
Следователь повернулся и медленно прошел к двери. Выскользнув в коридор, Якобсон облегченно вздохнул и вытер платком потное красное лицо.
- Дьявол, - прошептал он. - Настоящий дьявол.
5
В кабинете было мрачно и холодно. Голые стены с обшарпанной штукатуркой выглядели убого. Однако письменный стол, за которым сидел Яков Блюмкин, поражал размерами и красотой. Он был огромен, сделан из красного дерева и украшен изящной резьбой.
Посмотрев на резьбу стола, Гумилев усмехнулся. Все эти завитки и узоры были похожи на какой-то нелепый атавизм, на витиеватый бараний рог, внезапно выросший на капоте грязного автомобиля. Блюмкин окинул взглядом осунувшегося и бледного поэта, неуклюже примостившегося на ободранном стуле, облизнул губы и заговорил:
- Николай Степанович, я вызвал вас к себе для важного разговора.
- Я весь внимание, - сухо сказал Гумилев.
- Может, сначала чаю? - предложил Блюмкин. - Чай отличный, прямо из Индии.
- Благодарю, но мне не хочется.
- Что ж… - Блюмкин сдвинул брови к толстой переносице. - Николай Степанович, я не хочу ходить вокруг да около и перейду сразу к делу. - Чекист достал из ящика стола лист бумаги, положил его на стол и пододвинул к Гумилеву: - Ознакомьтесь, пожалуйста.
Николай Степанович взял лист и пробежал по нему взглядом.
«В своем первом показании гражданин Н. Ст. Гумилев совершенно отрицал его причастность к контрреволюционной организации и на все заданные вопросы отвечал отрицательно. Виновность Гумилева в контрреволюционной организации на основании протокола допроса Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании изложенного считаю необходимым применить по отношению к гражданину Гумилеву Н. Ст. как явному врагу народа и революции высшую меру наказания - расстрел.
Следователь Якобсон».
Блюмкин внимательно смотрел на лицо поэта, но не заметил на нем и тени тревоги.
- Вы молчите? Вас это совершенно не пугает?
- А какая вам разница? - холодно осведомился Гумилев, отодвигая от себя лист. - Мое мнение никак не повлияет на ваше решение.
- Это верно, - кивнул Блюмкин. - Поймите, Николай Степанович: как поэт вы мне нравитесь. Но вы представляете реальную опасность для советской власти.
- Я не участвовал в заговоре, - сухо проговорил Гумилев. - И не готовил никакого переворота. Переворот - чушь, он ни к чему не приведет. Слишком много шпионов развелось. В этой стране сейчас нельзя верить никому.
- Вы известный человек не только у нас, но и за границей. А там много желающих вернуть России прежнюю власть. И если они захотят…
- Не захотят, - оборвал чекиста Гумилев. - Большевики, когда им грозит что-нибудь из-за границы, бросают заграничным псам очередную жирную кость. - Николай Степанович вздохнул и покачал головой: - Нет, здесь восстание невозможно. Даже мысль о нем предупреждена. И готовиться к нему глупо. Все это вода на мельницу большевиков.
Блюмкин смотрел на поэта с иронией.
- За одни только эти рассуждения вы заслуживаете расстрела, - заметил он. - Но я хочу спасти вас, Николай Степанович.
Гумилев прищурил глаза и пристально посмотрел на Блюмкина. Вынести этот взгляд было непросто, но Блюмкин справился.
- С какой стати? - тем же холодным голосом, что и прежде, спросил Гумилев.
- Вы гениальный поэт. И ваша смерть будет большой бедой для России.
- Вам нет никакого дела до России, - презрительно проговорил Гумилев.
Блюмкин отрицательно качнул головой:
- Это не так!
- Это так, - отчеканил Гумилев.
Блюмкин вздохнул и устало улыбнулся.
- Хорошо, - сказал он. - Допустим, вы правы. Но я все равно хочу вас спасти. Возможно, мне не нужна Россия, но мне нужны вы, Николай Степанович.
Гумилев посмотрел на чекиста холодным, колючим взглядом, но ничего не сказал, предоставив тому самому продолжить свою мысль. И Блюмкин продолжил.
- Дело в том, - тихо проговорил он, - что у нас с вами есть одно общее дело. Несведущие люди сочли бы его странным и даже фантастическим.
Блюмкин говорил медленно и вдумчиво, тщательно подбирая слова, но Гумилев быстро его перебил:
- О каком деле вы говорите?
- Меня интересует дневник вашего африканского путешествия, - прямо сказал Блюмкин. - При обыске в вашей квартире он не был найден. Но я знаю, что он существует. Только не нужно валять дурака, - добавил Блюмкин, заметив усмешку на губах поэта. - Я говорю о тайном дневнике, в который вы записывали впечатления от встреч с африканскими колдунами.
- Вы серьезно? - улыбнулся Николай Степанович.
Блюмкин кивнул:
- Вполне. Меня интересует мистическая сторона ваших путешествий. Не описание нравов и обычаев аборигенов, а столкновение со сверхъестественным.
- Вы верите в эту чепуху? - насмешливо поинтересовался Гумилев.
- А вы разве нет? - ответил Блюмкин вопросом на вопрос. - Я понимаю, что вы хотите уберечь свое знание, не дать ему попасть в чужие руки. Но, уверяю вас, Николай Степанович, мои руки столь же надежды, как и ваши. Вы можете смело мне довериться.
