Аркадий Адамов - Стая
Рано утром в понедельник Бескудин шел на работу. С хмурого неба сыпалась белая крупа, и ветер волнами гнал ее по обледенелым тротуарам. Редкие в этот час прохожие зябко кутались и невольно прибавляли шаг.
Только Бескудин шел не торопясь, сосредоточенно глядя перед собой. Предстоящий допрос Лузгина не выходил у него из головы.
Поздно ночью закончил он читать материалы об этом человеке, и, кажется, вся его -путаная, грязная и опасная жизнь прошла перед ним. Где ее истоки, где вехи, обозначавшие очередной крутой поворот вниз, каждый раз только вниз? Сейчас ему тридцать восемь лет. Прожито полжизни... И ни одного светлого проблеска, ни одного доброго поступка или чувства не промелькнуло, кажется, за это время. Хотя...
Бескудин строил один план допроса за другим и тут же отвергал их. Сначала надо решить, чего ему следует добиться от Лузгина на этом первом допросе. Раскаяния? Ну, на это рассчитывать не приходится. Признания? Это уже реальнее. Но признания в чем? Почти год назад Лузгин совершил побег. Как он прожил этот год, вот что надо выяснить. Тут Бескудину уже известно многое, хотя и далеко не все, конечно. Кое в чем Лузгин, возможно, и признается, в мелочи какой-нибудь, кое-что постарается исказить, обернуть себе на пользу, ну, а о главном он будет молчать. В предстоящем поединке ему будет куда легче, чем Бескудину. О самом главном он может молчать, и он будет молчать, черт бы его побрал!..
Однако, чем в действительности кончится этот допрос, не мог предположить даже Бескудин.
...Гусиная Лапа тяжело переступил порог кабинета, огляделся и вразвалку, чуть сутулясь, заложив руки за спину, подошел к столу.
Бескудин поймал себя на том, что сейчас вид этих как бы заломленных за спину рук доставил ему удовлетворение.
— Садитесь, Лузгин,— спокойно сказал он.— Думаю, в прятки друг с другом играть не будем?
— С вами сыграешь,— усмехнулся Гусиная Лапа.— Если бы еще куда, а то в МУР угодил.
— Так. Первый вопрос для вас, значит, ясен. Теперь второй. Санкция на ваш арест от прокурора получена, побег есть побег. Это вам, надеюсь, ясно?
— Само собой, ясно. Я, гражданин начальник, от побега не отпираюсь.
— Этого не хватало. Теперь третье. О совершенных за этот год преступлениях говорить будете?
— Так ведь какие же это преступления, гражданин начальник. Мелочь одна. Ну, пьяного раздели, велосипед чей-то увели...
— Тоже вспомнить придется.
— Так ведь Розовый-то, кажись, у вас? Он и вспомнит, если потребуется. Память молодая.
Гусиная Лапа отвечал охотно, непринужденно, чуть насмешливо и, по-видимому, не испытывал особого страха.
— Ну что ж,— неторопливо произнес Бескудин.— Не будем спешить. Пойдем сначала. Итак, побег. Как добирались до Москвы, на чем?
— Поездом, конечно. С пересадочками.— Гусиная Лапа вызывающе усмехнулся.— Точно уж и не помню.
— А начали с какого поезда, где сели, тоже не помните?
— Не. Не помню. И попутчиков своих, гражданин начальник, запамятовал. Да и они меня не припомнят.— Он хитро прищурился, чуть ли не подмигнул Бескудину.— Я ведь тогда на черта был похож. Прямо как с того света явился.
«Нахал редкий,— отметил про себя Бескудин.— И не дурак, надо сказать».
— Может, кто и узнает. Вернемся еще к этому,— спокойно ответил он.— А пока дальше пойдем. Приехали вы, значит. К матери заходили, брата видели?
Гусиная Лапа впервые нахмурился.
— Нету у меня матери,— отрезал он.— И брата тоже нету. Вот так.
— Значит, и про это говорить не хотите? Что-то плохо у нас разговор складывается, Лузгин,— покачал головой Бескудин.— Ну, попробуем еще одного дела коснуться. Попытку совершить кражу признаете, с помощью пролома стены?
— Может, и признаю,—снова усмехнулся Гусиная Лапа.— Если сперва мне ту стенку покажете, конечно.
Допрос продолжался. Но Гусиная Лапа упорно, то хитря, то с грубой прямотой, отказывался отвечать, когда речь заходила о трех главных пунктах: Генка Фирсов, таинственная стена и дорога домой после побега.
Самым туманным для Бескудина и потому больше всего его беспокоившим был третий пункт. Здесь к Лузгину «примеривалось» убийство солдата-отпускника, оно произошло как раз в том месте и в то время, где и когда Лузгин совершил свой побег... Причем в поезде, которого ждал убитый солдат и в который убийца вполне мог сесть, потом была совершена кража чемоданов. Все это очень «подходило» к Лузгину, который и раньше совершал убийства и кражи. Но сейчас узнать Лузгина, конечно, никто из пассажиров не сможет, это Бескудину было ясно. Подозрения же его еще больше укрепились после неосторожной фразы Лузгина о том, что его все равно не узнают.
Поэтому Бескудин все настойчивей возвращался во время допроса к этому эпизоду, и это, в свою очередь, все больше настораживало Гусиную Лапу.
В какой-то момент Бескудин обратил внимание на узкий и длинный шрам, рассекавший руку Лузгина около большого пальца. Раз или два за время допроса Лузгин, сделав пальцами какое-то резкое движение, морщился, как от внезапного укола. Бескудин незаметно приглядывался к шраму. Он был глубоким на месте, плохо заживающим, и, судя по всему, относительно недавним.
Уже в самом конце допроса, когда Гусиная Лапа, взвинченный и раздраженный, с наглой усмешкой подписывал протокол, Бескудин как бы между прочим спросил:
— Кстати, а откуда у вас этот шрам, Лузгин?
Гусиная Лапа на секунду замер, смерил Бескудина ненавидящим взглядом и вдруг, вскочив, стал остервенело рвать на себе рубаху.
— Гляди!..— заорал он.— Гляди, сколько их у меня!.. Били!.. Кости ломали!.. Гляди, начальник... Били... Били!..
Он кричал дико, надрывно, во весь голос, продолжая рвать на себе одежду.
К нему подскочил Устинов, перехватил руки и зажал их мертвой хваткой у него за спиной. И Гусиная Лапа сразу затих.
В комнату вбежали двое конвойных милиционеров.
— Увести,— распорядился Бескудин.
Гусиная Лапа, шатаясь, покорно пошел к двери, обхватив голову руками. На это уже никто не обратил внимания.
Вечером к Бескудину позвонили.
— Говорит майор Бессонов, из особой инспекции.
— Здравствуй, Иван Гаврилович,— ответил Бескудин, удивленный официальным тоном своего давнего знакомого.— Чем могу служить?
— Заключенный Лузгин, вернувшись в свою камеру, написал заявление нам. Сообщает, что его избили на допросе. Врач зафиксировал кровоточащие глубокие ссадины на лице и затылке. Люди слышали из вашего кабинета крики, потом оттуда, шатаясь, вышел Лузгин, держась за голову. Мы вынуждены начать расследование. На это время вы отстраняетесь от дознания по делу Лузгина.
Бескудин почувствовал, как кровь отливает у него от лица, и рука, державшая трубку, стала вдруг липкой от пота.
— Слушаюсь,— глухо произнес он.
Глава XII. ЧТО ЖЕ С ТОБОЙ СЛУЧИЛОСЬ, ГЕНА?
Виктор сидел дома и томился от безделья и скуки. Рана уже почти не беспокоила его, больше мешала тугая и широкая повязка на груди. Он сегодня первый раз сам пошел в поликлинику на перевязку, и врач, осмотрев его, удовлетворенно хмыкнул:
— Заживает на вас, как на кошке. Через неделю плясать будете.
— Мне бы на работу надо,— просительно сказал Виктор.— Пока хоть без пляски.
— Ну, ну,— врач строго погрозил пальцем.— Без глупостей, пожалуйста.
Виктор пришел домой, слегка уставший от своей первой прогулки, осторожно, чтобы не задеть повязку, переоделся и улегся на диван. Мать укрыла ему ноги пестрым пледом и озабоченно спросила:
— Ну, что сказали?
— Что плясать уже можно,— недовольно проворчал Виктор.
— А вид у тебя усталый.— Она провела рукой по его лбу.— И потный ты. Это от слабости.
— Ослабеешь. Который день уже лежу.
— Только пятый. Ох, Витенька...
На столике у дверей зазвонил телефон. Мать сияла трубку.
— Тебя. Подойдешь?
— Что за вопрос!
И Виктор торопливо откинул с ног плед.
Звонил Онищенко. Виктор от неожиданности в первый момент даже не узнал его.
— Онищенко? —удивленно и обрадованно переспросил он.— Костя?
— Он самый. Звонил на работу, дали там твой телефон. Ты чего это дома лежишь?
— Да так. Малость поцарапали меня.
— Да-а. Работка у вас. Я тебе звоню насчет Карцева.
— Ну, ну!
— Вчера решение бюро райкома состоялось. Ох, и буря была! Восстановили его в комсомоле, без всяких взысканий. Черт знает что получилось. Тезке твоему выговор дали, Шарапову. И развернутое решение приняли. Из этого дела всем урок извлечь надо. Нам самим тоже, кстати. Тебя поминали, между прочим.
— Ишь ты. Ну, а с институтом как будет?
— Должны принять назад. Тут уж мы нажмем.
— Карцев-то сам уже знает?
— С утра наши звонят. Он на работе еще. Ну ладно. Ты, смотри, поправляйся. Может, заскочишь как-нибудь?
Они поговорили еще с минуту, и Виктор, простившись, повесил трубку.
