Марина Крамер - Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие
– Голуби влюбленные! – покачал головой Мишка и взял телефон. – Сейчас выясним, что там с твоей красючкой.
Хохол прилип к стене и боялся даже дышать – ему казалось, если человек на том конце услышит хоть звук, непременно случится что-то непоправимое. Ворон задавал вопросы аккуратно, ровным тоном, чтобы не вызвать ненужного интереса у того, кому он звонил.
– Да? А-а. Ну, спасибо. Ты заезжай, если что – в баньке попаримся, – завершил он разговор и положил телефон на стол.
Хохол с надеждой смотрел на Ворона, но тот медлил, не зная, как преподнести новость взрывному и неуравновешенному Женьке.
– Ну?! – не вынес Хохол, и Ворон со вздохом выдавил:
– Хреново дело-то, Жека. На трое суток закрыли ее. Да ты не кипи, обойдется – она ж, я как услышал, там не при делах?
– Ты не понимаешь! – вцепившись в волосы, прохрипел Хохол. – Не понимаешь, да?! Они ведь сейчас пальцы откатают ей – и все! В картотеке-то явно они есть! Ее ж не раз на кичу-то закрывали!
– Не кипешуй! – жестко велел Ворон, водружая на нос очки. – Решим сейчас.
Хохол упал в кресло и закрыл глаза. Разбитые костяшки пальцев вновь сочились кровью, но он не замечал ни этой крови, ни боли. Порванная бровь запеклась коркой, выбитый зуб справа висел на каком-то честном слове, и Женька двумя пальцами рванул его.
– Ты, стоматолог! – хмыкнул Ворон, роясь в записной книжке. – Кровищей мне тут все залил.
– Мишка, я тебя прошу – давай без базара, а? Помоги Маринке, и я ее увезу.
– Твоя Наковальня – как малярия, постоянно возвращается. Слышал, как ровно у нее с племяшом-то вышло? Жена у Кольки оказалась еще большая дура, чем он сам, заглотнула наживку – не подавилась даже. Но Наковальня – голова-а! Такую схему простую придумала, глупее вроде и не сыщешь, а вон гляди – все прошло, как ей надо. Денежки все на счету, теперь осталось только их снять – и поминай, Коленька, как тетку звали. Жаль, не узнает, мерзавец…
Хохлу все это было сейчас совершенно неинтересно, и треп Мишки только раздражал.
– Да я-то откуда знаю? Ты ж ей помогал мутить тут что-то. Она мне даже не сказала.
– Эх, жизнь семейная, да, Хохол? – хмыкнул Ворон. – Кто б раньше сказал, правда?
– Да отвали ты! – рявкнул Женька, совершенно не заботясь о том, как подействуют его слова на Ворона.
Авторитетный вор мог и осерчать на подобное поведение, но Хохлу сейчас было не до политесов и не до забот о собственной шкуре – Марина находилась в кабинете следователя, а зная ее непростой характер, Женька вполне допускал самое худшее развитие событий, и каждая минута промедления весила, как вагон золота.
Ворон набрал какой-то номер и, когда ему ответили, выразительно посмотрел на Хохла, предлагая тому выйти из кабинета. Однако Женька даже с места не сдвинулся, и Ворону пришлось разговаривать при нем. Он просил кого-то о содействии и обещал «разойтись хорошо и не обидеть». Разговор был явно напряженным, потому что Ворон краснел, как рак, и то и дело прикладывал ко лбу платок, убирая испарину. Хохол не вслушивался в текст – его это не волновало, да и какая разница, какими именно словами будет достигнут нужный результат, главное ведь – чтобы Марина вернулась.
– Я тебя очень прошу – сделай. Да, сейчас привезут все тебе домой. Нет! Сперва сделай! Я проконтролирую – ты ж не один у меня такой, – говорил меж тем Мишка, и Хохол чуть насторожился. – Да, все. Жду.
Бросив телефон на стол, Ворон выдал матерную тираду и опустился в кресло.
– Вот же мразота молодая! И я перед ним чуть не на брюхе должен! Сволота!
– Сделает? – игнорируя Мишкино возмущение, с надеждой в голосе перебил Хохол, и Ворон кивнул:
– А пусть попробует не сделать, шакаленок. Я его в свое время от таких дел отмазал, что не дай бог. И если сейчас не рассчитается со мной за прошлое – солью его и не охну. Фартовая Наковальня твоя, Хохол. Этот чувачок как раз отпечатки катает, прикинь? Саморучно. Ну, так что расслабься – сейчас возьмет какую-нибудь проститутку из «обезьянника», ее пальцы и откатает, а подпишет как Маринкины. Через три дня выпустят твою красючку – и валите от греха.
Хохлу показалось, что у него с плеч свалился огромный груз, который он, сгибаясь от тяжести, нес в гору. Ворон видел его состояние и в душе прекрасно понимал – о том, как Хохол любит свою Наковальню, легенды ходили еще в то время, когда они жили здесь. И, как ни крути, сегодня Коваль, что бы о ней раньше ни говорили по поводу ее умения крутить мужиками всех фасонов, в очередной раз доказала свою любовь к Женьке. Кто еще, зная наперед, что риск быть опознанной велик, мог бы на этот риск пойти ради другого? Мало кто. А вот Наковальня – смогла, и это внушало Ворону еще большее уважение к этой женщине.
– Ты, Жека, главное, не отсвечивай в городе теперь. Ведь искать будут – не может быть, чтобы никто совсем махач ваш не видел, раз ментов мгновенно вызвали, – покручивая в руке очки, сказал он, и Хохол согласно кивнул:
– Да, залягу пока. Лишь бы ничего с Маринкой…
– Ты не переживай, я не брошу, и в СИЗО подогреем, я распоряжусь. А через три дня они ее всяко отпустят – раз ничего на нее нет.
– Если только не начнут давить, чтобы меня сдала, – угрюмо буркнул Хохол, вынимая сигареты. – Я ведь даже не знаю, что она им там напела.
– Еще раз повторю – если не найдут свидетелей драки вашей, то тогда точно нечего им предъявить. Но вот если какой тихий лох-обыватель в этот момент в гараж за капустой полз – все, пиши пропало.
– Один свидетель точно есть, Мишка. Снайпер. Вот он-то однозначно все в прицел видел – и то, как мы друг друга месили, и то, как Маринка к нам бежала.
– Ну, этого свидетеля еще поймать надо, – отмахнулся Ворон. – А это, думаю, в его планы тоже не входит.
Хохол докурил, погасил окурок в большой бронзовой пепельнице и встал:
– Поеду я потихоньку, Мишаня. Глаза слипаются – больше суток не спал.
– Ты смотри там…
– Да не переживай, у меня нормальный паспорт, в случае чего – не докопается никто.
Ворон проводил взглядом его огромную фигуру и покачал головой. Не то чтобы он побаивался Хохла, нет – но здоровое чувство опасения этот отморозок у него вызывал всегда.
Коваль не боялась камеры – проходила не раз, а потому не особенно переживала по этому поводу. Сегодня тоже обошлось без эксцессов – или просто менты попались не из фанатиков и определили ее в спокойную камеру, где собрались в основном пожилые или «цивильные» женщины с экономическими преступлениями. Усевшись на угол длинной лавки у стола, Марина выбросила на него пачку сигарет и задумалась. Больше, чем на трое суток, ее задержать не имеют права – нечего предъявить. Больше всего ее удивило, когда молодой лейтенант, снимавший отпечатки пальцев, просто кивнул ей и велел посидеть тихонько, а сам куда-то вышел и вернулся с уже заполненным бланком, на котором Коваль увидела свою фамилию – Ольшевская – и четкие черные отпечатки пальцев. Вопросительно глянув на лейтенанта, она получила в ответ улыбку и отрицательный кивок головы, что, видимо, означало нежелательность разговоров. На душе стало спокойно – она догадалась, что это явно работа Хохла и Ворона, и вот эти чужие отпечатки пальцев помогут ей выйти отсюда так же, как вошла.
Так и случилось – через трое суток ее выпустили, предупредив, что еще вызовут к следователю. Разумеется, никуда идти Коваль не собиралась – дел в этом городе у нее больше не имелось, зато был собственный легальный паспорт, по которому она планировала улететь отсюда хоть завтра. Банковская карта с переведенными на нее деньгами Колькиной жены лежала у Ворона, дело было сделано. Нужно будет заплатить Мишкиному исполнителю, отстегнуть немного самому Ворону – из чувства приличия, все-таки суетился человек – и все, вот он, дом в Черногории, хоть сразу покупай, хоть повыбирай еще.
Она сощурилась на яркое утреннее солнце, закурила и двинулась к стоянке такси.
Хохол открыл не сразу, и Марина забеспокоилась – не случилось ли с ним чего за эти три дня. Но вот за дверью раздались шаги и полусонный голос:
– Кого черти тащат?
– Открывай, я замерзла.
Дверь распахнулась, и Женька босиком выскочил на площадку, подхватил Марину на руки, закружил:
– Котенок, девочка, ты вернулась…
– Быстро зайди в квартиру, ненормальный!
Он прыжком вернулся обратно, закрыл дверь и накинулся на Коваль с поцелуями:
– Никуда не отпущу больше! Никуда, поняла?
– Женя… отпусти меня, нам надо поговорить… – отбивалась она, но Хохол не слушал:
– Я не хочу говорить об этом. Его нет больше, а я – есть. Я всегда буду, потому что ты – моя. Ты моя, Коваль, можешь хоть сотню кобелей себе завести!
– Смотри – ты сам это сказал, – невесело улыбнулась она, и Женька, моментально почувствовавший перемену в настроении, опустил ее на пол и заглянул в глаза:
– Марина… я все понимаю, родная. Наверное, я действительно не достоин иметь то, что имею. Наверное, ты достойна лучшего. Но… ты просто пойми – мы не сможем поодиночке. Ни я не смогу, ни ты.
