Ю Несбё - Пентаграмма
Фалькейд сообщил, что вокруг общежития со вчерашнего вечера дежурят сотрудники в штатском, а кинологи обошли подвал и чердак, чтобы удостовериться, что там никто не скрывается. Входили и выходили только жильцы. Если не считать того типа, которого девушка из триста третьего на входе представила вахтеру своим парнем. Люди Фалькейда были на местах в ожидании приказов.
Волер кивнул.
Время от времени Фалькейд проверял связь со своим отрядом, но это Отто уже не касалось. Он закрыл глаза и просто наслаждался звуками. Вот щелкнула кнопка приема – секунда атмосферного шума, потом бормотание каких-то непонятных кодов, как будто большие дяди играют в разбойников.
– Всем приготовиться, – беззвучно прошептал Отто.
Он представил себе осенний вечер: вот он сидит на яблоне и шпионит за взрослыми в окно. Шепчет: «Всем приготовиться!» – в жестянку, от которой тянется провод к другой жестянке, которую за забором держит Нильс. Он аж подпрыгивает, услышав эти слова, если, конечно, уже не ушел на ужин. Впрочем, этот жестяной телефон никогда не работал так, как написано в «Походной книге бойскаута».
– Скоро начало, – сказал Волер. – Таймер готов?
Отто кивнул.
– Шестнадцать ноль-ноль, – констатировал Волер. – Значит… сейчас.
Отто нажал на кнопку, и на экране замелькали секунды и их десятые доли. От волнения у него засосало под ложечкой. Да, это интереснее, чем яблоня. Интереснее, чем Эуд-Ритины булочки с кремом. Даже интереснее, чем ее охи и вздохи в постели.
Представление.
Олауг Сивертсен открыла Беате дверь и улыбнулась так, словно ждала этого визита уже давно.
– Это вы! Заходите-заходите! Можете не переобуваться. Ну и жара, правда?
Она повела Беату по коридору.
– Не стоит волноваться, фрекен Сивертсен. Кажется, скоро мы поймаем преступника, – успокоила она Олауг, шагая вслед за ней.
– Давайте не будем о ваших делах, раз уж пришли ко мне в гости, – рассмеялась Олауг Сивертсен, но тут же испуганно зажала рот рукой. – Ой, да что это я! Ведь сейчас, может быть, этот человек совершает преступление…
Когда они вошли в гостиную, напольные часы вздрогнули от их шагов.
– Чаю, милая?
– С удовольствием.
– Мне можно пойти на кухню одной?
– Конечно, но если для вас необременительна моя компания…
– Ну пошли, пошли.
Казалось, кухню не трогали со времен войны, разве что плита и холодильник были новые. Пока Олауг ставила чайник, Беата нашла себе табуретку.
– Приятно здесь пахнет, – сказала Беата.
– Думаете?
– Да. Мне нравится такой кухонный запах. Я вообще кухни больше люблю, чем гостиные.
– Правда? – Олауг Сивертсен склонила голову набок. – Значит, в этом мы с тобой похожи: я тоже «кухонный» человек.
Беата улыбнулась:
– В гостиной человек старается выглядеть таким, каким хочет себе казаться, а на кухне расслабляешься и словно понимаешь, что нужно быть самим собой. И на «ты» сразу хочется перейти, верно?
– Да, я тоже это замечала.
Женщины рассмеялись.
– Знаешь что? – сказала Олауг. – Я рада, что они прислали именно тебя. Ты мне нравишься. И не надо краснеть, милая, я всего лишь одинокая старуха. Румянец для кавалеров прибереги. Или ты у нас замужем? Нет? Ну да это горе поправимое.
– А у тебя был муж? – спросила Беата.
– У меня? – Олауг рассмеялась и поставила на стол чашки. – Нет, я была такая молоденькая, когда родился Свен, что никакой надежды не было.
– Неужели никакой?
– Ну, какая-то была, наверное. Хотя в те времена такая женщина ценилась не слишком высоко, и предложения если и делали, то мужчины, которые больше никому не нужны. Трудно было, как говорили, «подыскать себе пару».
– Все потому, что ты мать-одиночка?
– Потому что отец у Свена – немец, милая.
Чайник на плите тихонько присвистнул.
– Тогда понимаю, – сказала Беата. – Ему, наверное, тяжело было в детстве?
Чайник засвистел громче, но Олауг смотрела прямо перед собой, словно не слышала.
– Ты себе даже не представляешь, насколько тяжело. Я до сих пор плачу, когда вспоминаю. Бедный мальчик, – вздохнула она.
– Чайник…
– Смотри-ка. Вот, уже маразм.
Олауг сняла чайник и заварила чай.
– А сейчас чем он занимается? – Беата взглянула на часы: без четверти пять.
– Импортом разных товаров из бывших стран соцлагеря. – Олауг улыбнулась. – Не знаю, какой доход это ему приносит, но слово мне уж больно нравится – «импорт». Глупость, да? А мне нравится.
– Ну, значит, все у него сложилось хорошо, несмотря на тяжелое детство.
– Это да, но не сразу. И у вас в архивах он есть.
– У нас там многие есть. С кем не бывает!
– Но когда он переехал в Берлин, словно случилось что-то. Уж не знаю что. Свен никогда не любил рассказывать, чем занимается. Все держал в таком секрете! Я думаю, он разыскивал отца и разыскал. Это сильно повлияло на его самооценку. Эрнст Швабе был незаурядным человеком. – Олауг вздохнула. – Но я могу и ошибаться. Так или иначе, Свен изменился.
– Каким образом?
– Спокойней стал. Раньше он целыми днями будто охотился.
– За чем?
– За всем: деньгами, острыми ощущениями, женщинами. Знаешь, он похож на отца. Неисправимый романтик и сердцеед. Ему – Свену – нравятся молоденькие женщины. И он им тоже. Подозреваю, что он, наконец, нашел себе одну, особенную. По телефону он говорил, что у него для меня новости. Радостный такой был.
– Что за новости? Не сказал?
– Сказал, что пока не будет говорить, скоро приедет сам.
– На виллу Валле?
– Да, сегодня вечером. Ему сначала нужно на встречу. Переночует в Осло, а потом обратно уедет.
– В Берлин?
– Нет-нет. В Берлине он давно уже не живет. Он сейчас в Чехии. В Богемии, как я люблю ее называть. Это я рисуюсь. Бывала там?
– Э-э-э… в Богемии?
– В Праге.
Мариус Веланн сидел в четыреста шестой комнате и из окна смотрел на девушку, которая расстилала полотенце на лужайке перед общежитием. Она была похожа на ту, из триста третьей, которую он со зла стал называть Ширли – она напоминала Ширли Мэнсон, солистку группы «Гарбидж». Но нет, не она. Солнце над Осло-фьордом скрыли облака. Наконец-то в городе тепло, а на неделе обещали сильную жару. Лето в Осло. Мариус Веланн так этого ждал. Куда лучше, чем родной Бё-фьорд, где его дожидался полярный день и подработка на автозаправке, мамины пирожки и бесконечные папины вопросы о том, зачем он поступил на журналистику в Осло, если он прирожденный инженер-строитель и мог бы учиться в Тронхейме, в Норвежском университете науки и техники. А еще однообразные субботы в местном клубе, где полно пьяных соседей и одноклассников, которым не удалось вылезти из своей глуши и которые теперь вопят, что те, кто уехал, – предатели. На танцах – музыканты, которые называют себя «блюз-бэндом», а сами не в силах отличить «Криденс» от «Ленерд Скинерд».
В Осло он остался не только из-за этого. Он получил работу своей мечты. Он будет писать. Слушать музыку и получать деньги за то, что напечатает о ней свое мнение. Последние два года он рассылал обзоры в разные известные газеты – все безрезультатно, а на прошлой неделе приятель познакомил его с Рюнаром из редакции журнала «Соу Уот!». Тот рассказал, что когда-то держал магазин одежды, но продал его, чтобы работать над «Зоной» – бесплатной газетой, которой предстояло увидеть свет в августе. Приятель сказал, что Мариусу нравится писать обзоры, Рюнар сообщил, что ему нравится рубашка Мариуса, и тут же принял его в штат. Мариус должен был отображать «новоурбанистические ценности, отзываясь о поп-культуре с иронией – не холодной, но теплой, проницательной и всесторонней» – так сформулировал задание Рюнар. Это обещало немыслимо обогатить Мариуса. Пусть не деньгами, но бесплатными билетами на концерты и фильмы, а также доступом в модные заведения и те круги общества, где можно было обзавестись полезными связями на будущее. Это его шанс, а значит, надо как следует подготовиться. Разумеется, информации для будущих обзоров у него было предостаточно, но он одолжил пару дисков из коллекции Рюнара, чтобы более полно ознакомиться с антологией популярной музыки. Последние дни прошли на волне американского рока восьмидесятых годов: «РЕМ», «Грин Он Ред», «Дрим Синдикет», «Пиксис». Сейчас, например, в проигрывателе пели «Вайолент Фэмз». Звучит немодно, но энергично: «Let me go wild. Like a blister in the sun».
Девушка внизу поднялась с полотенца. Прохладно. Мариус проследил за ней взглядом до соседнего корпуса. Увидел, как мимо нее проехал велосипедист, по виду курьер, и закрыл глаза. Пора уже что-нибудь написать.
Отто Танген потер глаза желтыми от никотина пальцами. В автобусе чувствовалось напряжение, которое со стороны можно было принять за всеобщее спокойствие. Никто не двигался, никто ничего не говорил. Было двадцать минут шестого, а экраны застыли без всякого движения, лишь маленькие белые цифры в углу отмечали время. По телесам Отто скатился очередной ручеек пота. Вот так посидишь-посидишь и решишь, что кто-то поигрался с оборудованием и подсунул тебе вчерашнюю запись.
