Екатерина Лесина - Лунный камень мадам Ленорман
Для начала – купить мороженое и успокоиться.
Добраться до острова и поговорить с гаденышем.
Видеомэппинг, значит. Создание трехмерной проекции… чудо современной техники.
Он не стал отпираться, не попробовал даже, только головой тряхнул, мазнул по Машке насмешливым взглядом. И заявил:
– Долго же до тебя, Феденька, доходило…
Софья всполошенно всплеснула руками и, обняв сына, который из этих объятий поспешил выскользнуть, заговорила:
– Мальчик не хотел плохого! Он шутил! Правда, милый? Ты ведь просто пошутить хотел?
И гаденыш кивнул, подтверждая:
– Шутил. Вы с этим призраком так носились, что прямо смотреть смешно. Взрослые же люди! Мам, отпусти.
Софья подчинилась. Она без сил упала в кресло, достала платочек и принялась обмахиваться.
– Рассказывай, – велел Мефодий, не спуская с гаденыша настороженного взгляда.
– А чего рассказывать? Это она догадалась? Респект тебе, учителка. – Он отвесил насмешливый поклон. – Сразу видно, мозги молодые, суевериями не раскуроченные.
Машка беззвучно вздохнула и поежилась, и Мефодий нашел ее ручку, сжал легонько. Жест этот не остался незамеченным.
– О, вижу, у вас полное взаимопонимание. Свадьба когда? Или ты, дядя Федя, без свадьбы? Оно и верно, на кой ляд жениться, когда и так даст?!
– Заткнись!
– Ты определись, заткнуться мне или рассказывать, а то непонятно. – Гаденыш сел рядом с Софьей и ногу на ногу закинул. – Да и рассказывать особо нечего. Эта вот…
Он указал на Стасю, которая пряталась в углу комнаты, выбрав самый дальний, самый темный, только глаза влажно поблескивали.
– Объявилась она, значит, со своей историей о жутком призраке, который смерть несет. – Гаденыш сел, упершись локтями в колени. Неудобная поза, некрасивая. – И маменька моя подхватила.
– Я?
– Ты, мамуль, ты. – Он похлопал Софью по полной коленке. – Кто приходил к папаше, требуя, чтобы немедленно вызвал священника? Или двух?
Софья порозовела.
– И Грета, вот на что здравомыслящая баба была, но и она стала ходить по дому на цыпочках.
– И ты…
– Нашел в Сети форум, где обсуждались разные штучки… шуточки…
Шутка вышла не смешной. Мефодий помнил и собственную растерянность, странный холод по спине, сердце, зачастившее, сбивавшееся с ритма. И темноту коридора, зыбь белесой полупрозрачной фигуры.
– Оно, конечно, влетело в копеечку… трехмерная графика… и еще проектор… и до фига чего… – он говорил медленно, останавливаясь, делая паузу между словами. Головой затряс, точно в уши попала вода, пожаловался: – Кружится что-то.
– Не дури.
Не дурит, внезапно осознал Мефодий. Бледный он, бледнее обычного, а глаза черные, расплываются зрачки. И руку вдруг к груди прижал.
Софья, глянув на сына, завизжала.
…Безумие.
– Заткните ее, – пробормотал гаденыш перед тем, как потерять сознание.
Призраков не существует.
Машка вздохнула, не зная, радоваться ей или печалиться.
Не существует. Зато существуют мальчишки с поганым характером и неограниченными финансами, которым создание призрака кажется замечательной шуткой. И ведь он не раскаивался ни на минуту, но…
Злиться на него не выходило.
Григория уложили на диване, и Мефодий, разодрав черную рубашку, прижался ухом к груди. Софья Ильинична вилась над сыном, заламывая руки. Она то и дело открывала рот, но встречала взгляд Мефодия, и крик умирал нерожденным.
– Плохо, – как-то по-детски пожаловался Григорий, очнувшись. – Сердце бухает. И голова кружится… мерзко… кружится…
– Потерпи, скоро появится врач. – Мефодий вытащил подушку из-под головы. – Лежи. И постарайся дышать на счет. Постараешься?
– Ты обрадуешься, если я сдохну?
– Только попробуй, – пригрозил Мефодий. – Давай, медленно вдох и выдох… вдох и выдох… что ты ел?
– Ничего.
Бледный. И испуганный. Ему страшно умирать, и Машке страшно, что он вот-вот умрет. Врача вызвали, но когда он еще доберется?
– А пил? – Мефодий сел рядом и держал племянника за руку. – Ты что-нибудь пил?
– Д-да…
– Что?
Григорий молчал, Мефодий же, наклонившись к губам, принюхался.
– Коньяк?
– Д-да…
– Что ты мальчика мучаешь?! – взвизгнула Софья Ильинична и, упав на колени, запричитала: – Гришенька, миленький мой, не умирай, только не умирай…
– Пустите, – Стася скользнула к дивану. – Нужно давление померить. Вот…
Она протянула старенький тонометр, и Мефодий кивком указал на пациента. Стася вдруг стала другой, уверенной, спокойной. Она прижала пальцы к шее, прислушиваясь к ритму сердца, и рявкнула:
– Замолчите, вы мне мешаете!
– Он мой сын! – взвизгнула Софья Ильнична, посмотрев отчего-то на Машку с крайним неодобрением.
– Возьмите себя в руки, – Стася пальцы убрала и бросила: – Аритмия. А прежде он на сердце не жаловался. Такое случалось раньше?
– Нет.
– Коньяк в моем кабинете взял?
– Да дался тебе этот коньяк! – Софья Ильинична все-таки отступила, позволяя Стасе подойти к сыну. Теперь она возвышалась над Мефодием, раздраженно пофыркивая. – Я тебе куплю ящик, только отстань от мальчика!
– У него ведь не было проблем с сердцем, – Машка смотрела, как медленно наполняется воздухом манжета тонометра. – Аритмии, к примеру. Или гипертонии…
– А ты вообще молчи, шалава!
– Софья, – мягко произнес Мефодий, поднимаясь. – Еще одно слово, и я тебя выставлю из дома. Ясно? Ты много выпил?
– Глотнул только… я… мне было плохо… я подумал, если выпить…
– Семьдесят на тридцать, – Стася поднялась. – Ему надо лежать, и… у меня есть таблетки, повышающие давление, но… я не знаю, можно ли давать. Я не врач, я только курсы медсестер окончила и…
– Как ты себя чувствуешь?
– Хреново, – Григорий дышал часто и мелко. – Но лучше… кажется, лучше…
– Сделай что-нибудь! – потребовала Софья Ильинична, присаживаясь рядом с сыном. И взяв его за руку, запричитала: – Потерпи, Гришенька, потерпи, маленький, скоро доктор приедет…
Коньяк, значит.
Из кабинета Мефодия. Машка помнила, где тот хранится. И наверное, не только она о коньяке знала. А ведь чего проще – пробраться в кабинет и подсыпать в бутылку какой-нибудь дряни. И не для Григория она предназначалась!
Мефодий.
Похороны. И Грета ему была не чужой, и брата наверняка вспомнил, жену свою… и нервы натянулись до предела. Чем не повод выпить? Даже не выпить – напиться.
Так, чтобы сердце остановилось.
Очередное самоубийство?
Или несчастный случай, когда пьяный тонет в бассейне. Отчего-то Машке казалось, что человек, затеявший эту игру, продумал все детально. А смерть от воды вполне вписывается в картину проклятья. Да и вспомнят первую жену Мефодия, и его запой, и если не вспомнят – подскажут.
Но кто?
Софья Ильинична, которая сидит со скорбным видом? Ни дать ни взять – генеральская вдова. Платье надела черное, но на груди всеми цветами радуги переливается брошь со стразами. А колготы – в сеточку, и траур – она ведь ненавидела Грету, так зачем траур? – выходит легкомысленным, издевательским даже. Софья Ильинична сложила руки на коленях, и белые пухлые ладони выделяются на черном атласе наряда.
Она не рискнула бы сыном…
Но она и не знала, что Григорий полезет в кабинет. В доме ведь хватает спиртного и, насколько Машка догадывалась, в собственной комнате Григория имелись запасы. Но чужое, как известно, вкуснее!
– Лучше, – Григорий заерзал, пытаясь сесть, но Мефодий рявкнул:
– Лежи. Пока врач не появится…
– То есть тебя травануть пытались, дядечка? – Он осклабился, но улыбка вышла донельзя жалкой. – А я твое выпил… будет мне наука!
– Хрена с два ты чему-то научишься!
Мефодий сказал это не зло, скорее раздраженно.
А ведь и сам Григорий мог.
Мысль парадоксальная, но почему бы и нет? Кто заподозрит потерпевшего? А выпил он немного, ровно столько, чтобы хватило для представления. Рискованно? Очень, но Григорий молод и переоценивает собственные силы. Ему кажется, что небольшая болезнь – достойная плата в этой игре, а про смерть он вряд ли задумывался.
Стася… и ее упоминание о курсах медсестер. Тонометр… нет, это не повод, чтобы заподозрить, но и не причина, чтобы от подозрений отрешиться.
И снова все.
Машка, присев в уголок, – ей почему-то казалось, что ничего-то страшного с учеником не произойдет, – наблюдала за подозреваемыми. Но никто не спешил себя выдавать. Потом и вовсе врач появился, седой подтянутый мужчина в черном пуховике, смотревшемся нелепо.
– Знаете, – заявил он, окидывая взглядом гостиную, – вам повезло, что погода приличная стоит. Перебирался бы ты на большую землю, Мефодий.
– Переберусь, – Мефодий смотрел не на врача и не на племянника – на Машку, и слова его прозвучали обещанием.
– Так ведь там жить негде, – возразила Софья Ильинична. Она еще выглядела взволнованной, сидела на диване, держала сына за руку, но былая паника отступила. Да и сам Григорий выглядеть стал не в пример лучше. Исчезла бледность, испарина прошла, да и взгляд стал осмысленным.
